— Нет, — ответила Марьяна, — они замерзли. На Земле растения не кусаются, разве ты забыл, как нам рассказывала тетя Луиза?
— Это не столь важно, — сказал Дик. — Пошли. Не вечно же гулять просто так. А вдруг тут нет еды?
Странно, подумал Олег, мне совсем не хочется есть. Я давно не ел, а есть не хочется. Это нервы.
Через десять шагов они увидели еще одну нишу, но в ней стекло было разбито. Марьяна протянула руку.
— Нельзя, — остановил Дик.
— Я знаю лучше, я их чувствую. А эти мертвые.
Она дотронулась до ветки, и листья рассыпались в пыль.
— Жалко, — проговорила Марьяна. — Жалко, что нет семян, мы бы посадили их у поселка.
— Направо склады, — сказал Олег. — Давайте посмотрим, что там есть.
Они повернули направо. Посреди коридора лежал разорванный полупрозрачный мешок, и из него выкатилось несколько белых банок — видно, когда люди бежали с корабля, мешок разорвался.
Это было странное, чудесное пиршество. Они вскрывали банки. Дик- ножом, а Олег догадался, что это можно сделать без ножа, если нажать на край банки; они пробовали то, что было в банках и тюбиках. И почти всегда это было вкусно и незнакомо. И банок было не жалко, потому что там были целые комнаты, полные ящиков и контейнеров, там были миллионы банок и всяких других контейнеров. Они пили сгущенное молоко, но не было рядом Томаса, который сказал бы, что это молоко. Они глотали шпроты, но не знали, что это шпроты; они выдавливали из тюбиков варенье, которое казалось им слишком сладким; они жевали муку, не зная, что это мука. Марьяна расстроилась, что они так напакостили и на полу грязно.
Потом их потянуло в сон- глаза слипались, словно вся усталость последних дней навалилась на плечи. Но все же Олегу не удалось уговорить спутников остаться в корабле и спать в нем. Они ушли вдвоем, и Олег, как только шаги стихли в коридоре, вдруг испугался и еле сдержался, чтобы не побежать за ними. Он лег на пол, раздвинув банки, и проспал много часов, но время здесь, в корабле, не двигалось, его ничем нельзя было поймать. Олег спал без снов, без мыслей, глубоко и спокойно, куда спокойнее, чем Марьяна с Диком, потому что Дик даже с такой усталости несколько раз за ночь просыпался и прислушивался — нет ли опасности. И тогда чутко просыпалась Марьяна, прятавшая голову на его груди. Они накрылись всеми одеялами и палаткой, и им было не холодно, потому что вечером пошел густой снег и завалил палатку, превратил в сугроб.
Олег проснулся раньше тех, кто спал снаружи, потому что замерз. Он долго прыгал, чтобы согреться, потом поел. Это было удивительное чувство: не думать, хватит ли пищи, — он давно не испытывал его. Немного болел живот. Мог бы болеть сильнее, подумал Олег. Было стыдно глядеть на остатки пиршества, и Олег отодвинул в угол комнаты пустые и полупустые банки. «Надо идти обратно, — подумал он. — Пойти позвать ребят? Нет, наверное, они еще спят». Олегу казалось, что его сон длился лишь несколько минут.
Он немного оглядится, потом выйдет наружу и разбудит остальных. В корабле никого нет. Давно никого нет, бояться нечего. Надо уходить обратно, перевал скоро завалит снегом. А мы тут спим. Разве можно тут спать?
Олег, как настоящий житель леса, везде отлично ориентировался. Даже в корабле. Он не боялся заблудиться и потому спокойно пошел по пандусу, ведущему наверх, в жилые помещения.
Каюту с круглой табличкой «44» он нашел через час. Не потому, что трудно было найти, просто он отвлекался в пути. Сначала он попал в кают-компанию, где увидел длинный стол, и там ему очень понравились установленные посередине забавные солонки и перечницы, и он даже положил их в мешок по штуке, подумал, что мать будет рада, если он принесет ей такие вещи. Потом он долго рассматривал шахматы- видно, при ударе коробка упала на пол и разбилась, а фигуры рассыпались по полу. Ему никто не рассказывал о шахматах, и он решил, что это скульптуры неизвестных ему земных животных. И конечно, удивителен был ковер- у него не было швов, значит, его выделали из шкуры одного животного. Эгли рассказывала, что самые большие животные обитают в море и называются китами. Олег видел еще много чудесных и непонятных вещей, и к исходу часа, который потребовался, чтобы добраться до каюты сорок четыре, он был переполнен впечатлениями. Впечатления, накапливаясь, вызывали у Олега отчаяние из-за собственной тупости, из-за неспособности разобраться в вещах и из-за того, что Томас не дошел до корабля и не может все объяснить.
Перед дверью сорок четвертой каюты Олег долго стоял, не решаясь открыть ее, хотя знал, что ничего особенного он там не увидит. И он даже понимал, почему. Пусть мать говорила много раз, что его отец погиб при крушении корабля, что он был в двигательном отсеке, где раскололся реактор, все равно ему казалось, что отец может быть там. Почему-то Олег никогда не верил в смерть отца, и отец оставался живым на корабле, ожидающим, несчастным. Может, это происходило от внутренней убежденности матери, что отец жив. Это был ее кошмар, ее боль, которую она тщательно скрывала ото всех, даже от сына, но сын об этой болезни знал.
Наконец Олег заставил себя отодвинуть дверь. В каюте было темно. Стены ее были покрыты обычной краской. Пришлось задержаться, зажечь факел, и глаза не сразу привыкли к полутьме. Каюта состояла из двух комнат. В первой стоял стол, диван, здесь ночевал отец, во второй, внутренней комнате жила мать с ним, с Олегом, младенцем.
Каюта была пуста. Отец не вернулся в нее. Мать ошиблась.
Но Олега ждал иной сюрприз, иное потрясение, выражение той паузы, в которой жил корабль с момента, как люди покинули его, и до того дня, когда к нему вернулся Олег.
В маленькой комнате стояла детская кроватка. Он сразу понял, что это сооружение с расстегнутыми и висящими по сторонам ремнями, мягкое, как бы повисшее в воздухе, предназначено для маленького ребенка. И вот почему-то недавно, минуту назад, ребенка унесли отсюда в спешке, даже оставили один маленький розовый носок и разноцветную погремушку. Олег, еще не осознав до конца, что встретился с самим собой в этом заповеднике остановившегося времени, поднял погремушку и взмахнул ею, и именно в этот момент, услышав звук погремушки и, как ни странно, узнав его, он осознал реальность корабля, реальность этого мира, более глубокую и настоящую, чем реальность поселка и леса. В обычной жизни нельзя встретиться с самим собой. Вещи исчезают, а если что-то и остается, то остается как память, как сувенир. А здесь, в петле, прикрепленной к бортику кровати, висела недопитая бутылочка с молоком, молоко замерзло, но его можно было растопить и допить.
И, увидев себя, встретившись с собой, осознав и пережив эту встречу, Олег принялся искать следы двух других людей, бывших здесь по ту сторону остановившегося времени, — отца и матери.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});