и вывести «избыточные войска». Я не специалист, я не понимаю, что такое «избыточные войска». Может быть, вывести все войска… Но президент должен выйти к людям, — мне так кажется как просто обыкновенному рядовому гражданину, — и сказать: «Дорогие мои! Сегодня во имя людских жизней, во имя освобождения заложников — детей, женщин и мужчин, я вынужден… подчеркиваю, вынужден!., сделать то, что требуют от меня эти люди»…
Я говорил, что, как это ни тяжело, но сегодня друюго пути к спасению всех и каждого лично я, к сожалению, не вижу. Мне скажут, говорил я, ну, что же ты такой «не патриот», как ты можешь такое советовать? Но когда сегодня еврей Рошаль и еврей Кобзон выводят оттуда русских людей — почему-то я не вижу русских «патриотистов» там! Почему я не вижу их?! Да, говорил я, у бандитов, у преступников нет национальности. Но нет национальности и у горя…
Последних моих слов никто не услышал — Савик Шустер начал читать душераздирающий список детей-заложников. Но последние свои слова я считаю наиважнейшими. Я сказал, что вся русская культура, вся русская история свидетельствуют о том, что насилием нельзя отвечать на насилие, и если бы за одним столом с нами сидел Федор Михайлович Достоевский, он бы рассказал нам, что такое терроризм и каковы его истоки. Я говорил, что жертвы никогда не приведут нас к главной цели — к концу войны.
Ибо…
…Нельзя одной рукой держать свечку в церкви, а другой голосовать за смертную казнь, как нельзя считать себя христианином и одновременно кровавить себя невинными жертвами.
* * *
И вот то, чего все боялись больше всего, началось.
Сердце застучало чаще, дыхание сбилось: замирая от ужаса, мы ждали взрыва.
К счастью, этого не произошло. И это была победа. Понеслись — строго дозировано, малыми порциями — информативные сводки, которым жадно внимал весь мир.
А между ними — хроника апокалипсиса: солдаты спецназа, выносящие отравленных людей. Их руки болтаются, многие без сознания… Их «складируют» прямо у входа Мертвые?.. Да, несомненно, есть и мертвые.
Вглядываемся в ужасающие кадры: перед нами — ад. Нельзя смотреть на эту правду без содрогания. Правду жизни и смерти.
А глаза мои ищут в этой кишащей движением толпе Сашу — вдруг увижу?! Вдруг узнаю?!
Утро и вся первая половина дня — в психозе: где она? Обзвон больниц бесполезен — оба объявленных телефона заняты напрочь.
— Позвони Рошалю, — говорит Таня. — Вы же с ним знакомы.
Да, знакомы. Но…
— Неудобно, — говорю я.
— Удобно. Твоя дочь была в заложницах. Очень даже удобно.
Через полчаса выясняется, что Саша в Русаковской больнице.
Прилетаем туда. На часах — час дня.
Входим в палату.
Сашка под капельницей, лицо бледное, опухшее, но глаза — смеются…
Жива моя дочка!.. Осталась жива!
* * *
…129 погибших… Много это или мало?
Сама постановка подобного вопроса — неприемлема.
Попробуйте объяснить актрисе нашего театра Виктории Заславской, которая сутки после штурма моталась по моргам Москвы и, наконец, обнаружила своего Арсения мертвым, что ее тринадцатилетний сын входит в это «мало» или «много», — как она это воспримет?
К матерям и близким погибших невозможно подступиться с утешительными речами — не только потому, что им тяжелее всех, но потому, прежде всего, что они знают — жертв можно было избежать, штурма могло не быть. Могло бы, если иметь в душе незыблемый постулат: жизнь каждого человека на земле единственна и неповторима. И потому бесценна…
А я сегодня — счастливый отец, счастливый безмерно. И безмерно благодарный тому неизвестному солдату, который вынес мою Сашу из здания.
Я поинтересовался у Пал Палыча, главврача Русаковской детской больницы, когда точно мою дочь привезли к ним.
— «Скорая помощь» с восемью детьми прибыла к нам в 7.15 утра. Троих сразу поместили в реанимацию. Ваша дочь шла сама и даже назвала себя — Саша Розовская. Мы ее спросили, где она прописана, — на этот вопрос она не сумела ответить, сознание у нее в тот момент было мутное, рассеянное…
Значит, подвергшись отравлению, «как все», Саша выжила потому, что ей страшно повезло — спецназовец вынес ее одной из первых. Задержись она там на полчаса — час, исход мог бы быть столь же трагическим, как у Арсения и Кристины. Ведь они там были и сидели рядом!
— Кристина много плакала! — рассказывала мне Саша потом. — Она вообще была очень возбуждена.
— А ты?..
— А я ее держала за руку. Крепко так держала и шептала: «Перестань».
Через несколько дней, стоя у могил Арсения и Кристины на Ваганькова, я с горечью и болью представлял себе этих детей на балконе «Норд-Оста». Почему такое выпало на их долю? Почему именно они, наши дети, должны были рассчитываться жизнью за войну в Чечне? За эту проклятую войну, в миг террористического акта сделавшуюся из виртуальной абсолютно реальной… Как же нам должно быть стыдно, неловко жить после них! Всем, всем — и русским, и чеченцам…
Арсения я знал с пеленок.
Он в нашем театре был такой же, можно сказать, «сын полка», что и Сашка… Вместе все «новогодья», вместе летом на даче, вместе пошли и в «Норд-Ост»… 5 октября Арсений сыграл главную роль — Саню Григорьева в детстве, а жить ему оставалось ровным счетом 20 дней…
И вот они лежат в своих гробах в церкви Ваганькова — Арсений Куриленко и Кристина Курбатова. Ранняя смерть сделала их похожими друг на друга, почти близнецами… Их не вернуть уже ни на сцену, ни в жизнь…
Слезы льются из глаз людей. И в то же самое время из глаз нелюдей проливаются «крокодиловы слезы».
Почему я, счастливейший из счастливейших, говорю сейчас так резко?.. Потому, что до гибели людской, до гибели детской говорил «осторожно», боясь «навредить». Однако нынче следует быть честным и высказаться до конца.
Давайте все же попытаемся проанализировать, что все-таки произошло на Дубровке, и сделаем кое-какие выводы.
* * *
Никто так и не доказал необходимость штурма как единственного способа сохранения жизни заложников. А факты говорят: план ответить насилием на насилие был принят с самого начала. Убийственный план, в основе которого всевечная позиция безбожников «цель оправдывает средства».
«Вечером в пятницу около Дубровки началась передислокация сил, — пишут «Известия» 26 октября. — Наш источник в ФСБ, дежуривший возле захваченного здания, подтвердил эту информацию. “Смотрите ночью телевизор. Через несколько часов все это закончится”, — пообещал он».
Как совместить все это с объяснением, что штурм начали из-за расстрела (гибели) двух заложников? Или эта «гибель» планировалась? — спецслужбам