И Наан подумала, что, возможно, она счастлива сейчас. Да, счастлива! Впервые за всю свою короткую, сперва такую спокойную, а теперь – бурную и полную опасностей, жизнь.
…Делая небольшие передышки на покрытых мхом и лишайником выступах скалы, они целые сутки летели почти вертикально вверх, прежде чем добрались до края очередной ступени Хелоу. У самой кромки ступени они подверглись нападению трех огромных черных птиц, и лишь непрерывный огонь из двух плазмобоев спас их: один из крылатых монстров камнем рухнул вниз, двое оставшихся убрались восвояси.
Наан устала, а Лабастьбер и вовсе выбился из сил. Со стонами облегчения они упали на холодную, покрытую реденькой травкой почву, а потом засмеялись, передразнивая собственные стоны. Они не занимались любовью, но каждый взгляд, каждое их прикосновение друг к другу казались ни чем иным, как частью затянувшейся любовной игры.
Нахохотавшись вдоволь, они успокоились и затихли, устроившись поудобнее. Стылый воздух, проникая в легкие Наан, заставил ее вспомнить о том, что по легенде, для того чтобы добраться до Пещеры, им предстоит перейти через плато, покрытое замерзшей водой.
Когда-то святую Ливьен, ее товарищей и думателя спасла в этой ситуации самодельная теплая одежда. Но у Наан с Лабастьером не было ничего такого, что можно было бы для этого приспособить. Или он надеется добраться до Пещеры достаточно быстро благодаря тому, что точно знает дорогу?
Желая спросить, Наан глянула на своего возлюбленного. Он лежал на спине, с закрытыми глазами, и то, как ровно вздымается его грудь, подсказало ей, что он уснул. Он укрыл себя, завернувшись в крылья, но это, конечно же, не могло спасти его от утренней прохлады высокогорья. Лицо его осунулось, черты обострились, и если бы не то, как Наан относилась к нему, он выглядел бы просто жалким.
Она тоже прикрыла веки, но сон, несмотря на усталость, не приходил. Вместо этого ее сознанием овладели мучительные сомнения и страхи.
Если отбросить романтическую идею, что ради нескольких дней на свободе рядом с любимым существом стоит жертвовать жизнью (хотя Наан и была согласна с этим тезисом), план Лабастьера не выдерживает никакой критики. Собственно, это даже нельзя назвать «планом». Если даже они почему-то и не погибнут от холода на снежной равнине, рано или поздно (и скорее рано, чем поздно) император настигнет их и в Пещере.
Что он сделает с ними? Ее Лабастьер вновь станет частью, одним из многих телесных воплощений императора, она же… Кем или чем станет она, останется ли она живой или нет, уже не имело значение. Даже если император вновь пощадит ее, существование ее отныне будет безрадостным и бесцельным, и в душе ее не останется гордости.
Лабастьер не желает обсуждать этот вопрос. Слишком хорошо зная мощь своего противника, он уже покорился судьбе и не видит ничего лучшего, чем недолгий побег без надежды на спасение. Просто он еще не научился быть по-настоящему самостоятельным.
Но она-то устроена по-другому! Да, она ошибалась. Но еще никогда она не складывала крылья, покоряясь обстоятельствам! Она должна что-нибудь придумать и на этот раз! Хоть как-то отодвинуть страшную развязку на более отдаленный срок.
Наан открыла глаза, села и тут же почувствовала, что у нее кружится голова. Ее лицо пылало, в горле першило. Похоже, она уже простудилась. Дело оборачивается все хуже.
Так что же делать? Обмануть, перехитрить императора? Возможно ли это? Да, если попытаться вновь воспользоваться его привязанностью к ней. Но это подло… Нет! Разница их сил и возможностей столь разительно велика, что в ее борьбе с ним запрещенных приемов нет.
Стоило Наан прийти к этому выводу, как она тут же поняла, что ей следует предпринять. Немедленно. Это было настоящим озарением.
Пересилив головокружение и заставив себя забыть о болезненных симптомах, Наан встала на колени. Вынув бластер, она установила указатель его мощности на самую нижнюю отметку. Затем достала из кармана остаток той бечевки, которой связывала Дент-Харрула и Дипт-Шиан, оценила его длину и, отметив середину, поднесла плазмобой к этому месту. Нажала на спуск.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Легкий дымок, противный запах горелого флуона, и шнур разделился на два равных отрезка.
Наан осторожно, стараясь не шуметь, подползла на коленях к Лабастьеру и в нерешительности встала перед ним. Опять, опять она совершает предательство… Но ведь это – во имя его же пользы… Однако она не спрашивает его разрешения. Но если она спросит, потеряется весь смысл задуманной ею авантюры.
Отбросив робость, она одной половиной бечевки крепко, но не стягивая, чтобы не разбудить Лабастьера, связала ему ноги. Удостоверившись, что он не проснулся, она бережно раздвинула его крылья и, опасливо поглядывая возлюбленному в лицо, принялась связывать и руки, положив их сперва одна на другую.
Был миг, когда ей показалось, что он просыпается, и она почувствовала, что от волнения покрывается испариной. Но, пробормотав что-то нечленораздельное и передернув плечами, Лабастьер так и не открыл глаз.
Вытащив из его кармана бластер и отбросив его подальше, Наан перевела дух, а затем, поднявшись, обошла спящего. Она присела возле его головы, вздохнула, и решительным движением сделала самое главное и самое страшное: отомкнула крепление сережки-блокиратора и сняла ее…
Лабастьер открыл глаза и уставился на нее. Наан знала, что сейчас его глазами на нее смотрит император, но она не ожидала, что разница будет столь очевидна.
Несмотря на то, что черты его лица, само-собой, остались прежними, на нее смотрело совершенно другое существо. Взгляд его был холодным, волевым, и в нем чувствовалась такая чудовищная сила, что все внутри Наан сжалось и задрожало от робости.
– Приветствую тебя, – произнес император Лабастьер Первый, не добавляя обычных эпитетов, и в голосе его сквозил мертвенный холод.
– Приветствую тебя, возлюбленный жених мой, Внук Бога, умеющий быть везде… – склонила Наан горящий жаром лоб.
– Что за очередная низость взбрела тебе в голову? Я не перестаю удивляться твоей изобретательности.
– О нет, мой повелитель, я не собираюсь причинять тебе вред…
– Почему же тогда я связан? – император перевалился на бок, а затем рывком сел.
Вид его был решителен, и Наан испугалась, что теперь у него достанет силы порвать флуон или, дотянувшись до щиколоток, развязать ноги. Она уже потянулась было за плазмобоем, но стало ясно, что ни того, ни другого он сделать все же не способен. И она упокоилась.
– Ты забыла про крылья, – заявил император. – Я могу улететь и связанный.
– У меня есть бластер, – напомнила она, дивясь собственной наглости.
– Та-ак, – протянул он. – Чего же ты хочешь?
– Выслушай меня, мой повелитель, я все тебе объясню.
Император мрачно кивнул.
– Я всегда знала, что люблю тебя. Всегда. Этому меня учили в Храме, к этому я пришла и сама… Но что-то, что не зависит от моей воли, не позволяло мне слепо подчиниться предначертанию. Ты знаешь, я наделала много глупостей, и в некоторых из них я искренне раскаиваюсь. Но никогда, никогда я не стану раскаиваться в том, что отделила от тебя одно из твоих воплощений…
Лицо императора исказилось злобой:
– Это как раз единственное твое настоящее преступление, единственное, чего я не обещаю простить тебе!
– Да-да, мой повелитель, я понимаю… Но именно с ним, с одним из твоих воплощений, а значит, в какой-то степени и с тобой, я узнала, что значит любить по-настоящему…
– «В какой-то степени», – передразнил тот. – Хотя… «В какой-то степени» это так. Ведь все, что было в его памяти, теперь помню и я… – на его лице, возможно, помимо его воли, появилась блуждающая улыбка.
– Я хочу предложить тебе обмен, – выпалила Наан, пользуясь сменой его настроения.
– Сделку?!! – поднял брови император и усмехнулся. – Безумная маленькая бабочка. По-моему, ты просто не понимаешь, в каком жалком положении ты сейчас находишься. Я, конечно, не предполагал, что это мое, возомнившее себя самостоятельной особью, воплощение потащит тебя в сторону Пещеры Хелоу. В этом нет не малейшего смысла. Но всё равно через пару дней я нашел бы вас и там. Ну, а теперь, когда я знаю, где ты, не пройдет и получаса, как до вас доберутся мои антигравы.