Он поспешно сложил бумагу и спрятал ее в карман сюртука.
— Его сиятельство граф Калиостро? — повторил он, не в силах справиться с удивлением, которое вызвало в нем это известие.
— Боже, ну разумеется, это я, собственной персоной, дорогой Жильбер, — сказал граф, входя. — Я знаю, вы ждали не меня, а господина де Шарни, но господин де Шарни сейчас занят — позже я скажу вам, чем именно, — и доберется до вас не раньше чем через полчаса; видя это, я сказал себе:
«Раз уж я очутился в этих краях, загляну на минутку к доктору Жильберу.»
Надеюсь, что меня не примут хуже из-за того, что я явился нежданным.
— Дорогой учитель, — ответил Жильбер, — вы же знаете: в любой час дня и ночи вам здесь открыты обе двери: и от дома, и от моего сердца.
— Благодарю, Жильбер. Быть может, когда-нибудь и мне будет дано доказать вам, как сильно я вас люблю. Когда настанет этот день, я не промедлю с доказательством. А теперь давайте побеседуем.
— О чем же? — спросил Жильбер с улыбкой, потому что появление Калиостро всегда сулило ему нечто удивительное.
— О чем? — повторил Калиостро. — Да на тему, которая нынче в моде: о предстоящем отъезде короля.
Жильбер почувствовал, как по всему его телу пробежала дрожь, но улыбка ни на мгновение не исчезла с его лица; и хотя у корней его волос неудержимо выступили капельки пота, усилием воли он по крайней мере не позволил себе побледнеть.
— И поскольку этот разговор займет у нас некоторое время, благо тема обширная, — продолжал Калиостро, — я сяду.
И Калиостро в самом деле сел.
Впрочем, преодолев первый ужас, Жильбер рассудил, что, как бы то ни было, если Калиостро привел к нему случай, то случай счастливый. Как правило, у Калиостро не было от него секретов; возможно, учитель расскажет ему все, что знает об отъезде короля и королевы, раз уж он об этом обмолвился.
— Ну что, — добавил Калиостро, видя, что Жильбер выжидает, — значит, отъезд назначен на завтра?
— Обожаемый учитель, — отозвался Жильбер, — вы знаете, я всегда предоставляю вам высказаться до конца; даже если вы заблуждаетесь, я всегда нахожу нечто поучительное не только в каждой вашей речи, но и в каждом слове.
— А в чем я до сих пор ошибался, Жильбер? — возразил Калиостро. — Может быть, в том, что предсказал вам смерть Фавраса, для которого, впрочем, в решающий миг сделал все, чтобы его спасти? Или когда предупредил вас, что против Мирабо строит козни сам король и что Мирабо не будет назначен министром? Или когда предрек, что Робеспьер восстановит эшафот Карла Первого, а Бонапарт — трон Карла Великого? Здесь вы не можете уличить меня в заблуждении, потому что время еще не пришло; из этих событий одни относятся к концу нынешнего столетия, другие — к началу будущего.
Итак, ныне вам, дорогой мой Жильбер, известно лучше, чем кому бы то ни было, что я говорю правду, когда утверждаю, что король завтра ночью должен бежать, — ведь вы один из организаторов этого бегства.
— Если так оно и есть, — произнес Жильбер, — то не ждете же вы, чтобы я вам в этом признался, не правда ли?
— А на что мне ваше признание? Вам прекрасно известно, что я не только вездесущ, но и всеведущ.
— Но если вы всеведущи, — сказал Жильбер, — то знаете, что сказала вчера королева господину де Монморену по поводу отказа принцессы Елизаветы присутствовать в воскресенье на празднике Тела Господня: «Она не желает ехать с нами в Сен-Жермен-л'Осерруа, она меня огорчает; могла бы все-таки пожертвовать своими убеждениями ради короля.» Значит, коль скоро в воскресенье король с королевой едут в церковь Сен-Жермен-л'Осерруа, то они не уедут нынче ночью или уедут, но недалеко.
— Да, но я знаю также, — отвечал Калиостро, — изречение великого философа: «Слово было дано человеку, чтобы скрывать мысли». И, между прочим, Господь в великодушии своем вручил этот драгоценный дар не только мужчинам, но и женщинам.
— Дорогой учитель, — сказал Жильбер, по-прежнему стараясь поддерживать шутливый тон, — вы помните историю с недоверчивым апостолом?
— Который уверовал не раньше, чем Христос показал ему свои ноги, руки и ребра. Что ж, дорогой Жильбер, королева, не имея привычки отказывать себе в удобствах и не желая лишаться привычных вещей на время путешествия, хотя, если расчеты господина де Шарни точны, оно должно продлиться всего тридцать пять-тридцать шесть часов, заказала себе у Дебросса, на улице Нотр-Дам-де-Виктуар, прелестный несессер из золоченого серебра, предназначенный якобы для ее сестры эрцгерцогини Христины, правительницы Нидерландов. Несессер был готов только вчера утром, и вечером его доставили в Тюильри: вот вам о руках. Беглецы поедут в большой дорожной берлине, просторной, удобной, где с легкостью могут поместиться шесть человек. Она была заказана Луи, лучшему каретнику с Елисейских полей, а заказал ее господин де Шарни, который находится сейчас у него и отсчитывает ему сто двадцать пять луидоров, то есть половину условленной суммы; вчера карету опробовали, заставив ее проделать один почтовый перегон в четверной упряжке, и она великолепно выдержала испытание; на этот счет господин Изидор представил весьма благоприятный доклад: вот вам о ногах.
И наконец, господин де Монморен, не зная, что он подписывает, подписал нынче утром подорожную на имя баронессы Корф с двумя детьми, двумя горничными, управляющим и тремя слугами. Баронесса Корф — это госпожа де Турзель, воспитательница королевских детей; двое ее детей — это ее высочество принцесса и монсеньор дофин; две горничные — это королева и принцесса Елизавета; управляющий — король, и, наконец, трое слуг, которые в ливреях курьеров должны скакать впереди и позади кареты, — это господин Изидор де Шарни, господин ле Мальден и господин де Валори; подорожная это та самая бумага, которую вы держали в руках, когда я приехал, а узнав меня, сложили и сунули себе в карман, и составлена она в следующих выражениях:
«Именем короля Просим пропустить госпожу баронессу Корф с двумя ее детьми, горчичной, лакеем и тремя слугами.
Министр иностранных дел Монморен»
Это к вопросу о ребрах. Хорошо ли я осведомлен, милый Жильбер?
— Не считая маленького противоречия между вашими словами и содержанием упомянутой подорожной.
— Какого противоречия?
— Вы сказали, что королева и Мадам Елизавета играют роли двух горничных госпожи де Турзель, а между тем в подорожной упомянута только одна горничная.
— А, тут дело вот в чем. По прибытии в Бонди госпожу де Турзель, которая полагает, будто едет до Монмеди, попросят выйти из кареты. На ее место сядет господин де Шарни, человек преданный, на которого можно положиться; в случае надобности он возьмет на себя дверцу кареты и, если до этого дойдет, выхватит из карманов два пистолета. В баронессу Корф тогда превратится королева, а поскольку кроме нее в карете — не считая ее королевского высочества принцессы, которая, впрочем, относится к детям, — останется только одна женщина, Мадам Елизавета, то вносить в подорожную двух горничных оказывается ни к чему. А теперь не угодно ли вам еще подробностей? Пожалуйста, подробностей у меня хоть отбавляй, и я с вами поделюсь. Отъезд был назначен на первое июня, на этом очень настаивал господин де Буйе, он даже написал на этот счет королю занятное письмо, в котором призывает его поторопиться, потому что, по его словам, войска день ото дня разлагаются и, если солдат приведут к присяге, он не ручается более ни за что.