Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Товарищ Засядько прибыл! — доложил Поскребышев.
— Просите, — распорядился Сталин, — и начинайте. Поскребышев приглашает Засядько, включает магнитофон, и Политбюро в течение часа слушает такой отборный мат министра, что начинает ерзать на стульях. Поскребышев выключает магнитофон.
— Есть ли вопросы к товарищу Засядько? — спрашивает Сталин.
Вопросов нет.
— Вы свободны, товарищ За-сядь-ко, — медленно, с растяжкой фамилии говорит Сталин, как бы стараясь министра засадить.
Всю жизнь Александр Федорович ждал оргвыводов Политбюро, не предполагая, что был наказан прослушиванием магнитофонной записи.
Красиков С. С. 520
— Сталин хорошо владел русским?
— Да. Он хорошо выступал, — отвечает Молотов, — много читал, очень много, чутье имел художественное.
Сталин все писал сам. Аппарат никогда ему не писал. Это ленинская традиция. Зиновьев сам писал, Каменев — сам. О Троцком и говорить нечего.
Чуев Ф. С. 301
Что же касается знания других языков, то не владея ими в активной, разговорной форме, Сталин относительно свободно читал по-немецки, знал латынь, хорошо древнегреческий, церковно-славянский, разбирался в фарси (персидский), понимал по-армянски, не говоря уже о грузинском и русском, который также можно считать иностранным языком для Сталина. Одно время, в середине 20-х годов Сталин занимался также французским, но о результатах этих занятий сведений не имеется.
Похлебкин В. С. 138–139
Сталина было нетрудно переводить. У него был сильный грузинский акцент, но по-русски он выражал мысли правильно и точно, используя богатый набор слов. Он говорил короткими фразами, а периоды между паузами не были длинными, так что для переводчика не составляло труда делать заметки, а затем воспроизводить его высказывания.
Трояновский О. С. 149
— Сталин на заседании писал сам или вызывал Поскребышева и диктовал ему. Он формулировал очень четко, очень быстро, очень кратко, и не просто основу — в большинстве случаев он давал документ. Потом выводились добавки, кое-какие изменения в окончательном тексте.
Сталин античный мир и мифологию знал очень хорошо. Эта сторона у него очень сильная. Он над собой много работал... Политика? Он всю жизнь политикой занимался... Тихо немножко говорил, но если есть акустика... Не любил быстро. Рассудительно и вместе с тем довольно художественно.
Иногда неправильно делал ударения, но редко.
В. Молотов.
Цит. по: Чуев Ф. С. 301
В первые годы знакомства Сталин интересовался моим чтением, рекомендовал книги, которые следовало бы перечитать.
Однажды речь коснулась работников, не совсем хорошо себя проявивших, и Сталин вскользь заметил:
— Вот еще Мильтиад и Фемистокл из Замоскворечья!
Я не понял и задал вопрос:
— Почему из Замоскворечья?
— А вы не знаете, кто были Мильтиад и Фемистокл?
— Полководцы в Древней Греции.
— А чем они отличались?
— В битвах каких-то... А чем, точно не знаю.
Сталин достал из книжного шкафа том Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона, отыскал статью «Фемистокл», указал пальцем нужное место.
— Читайте вслух, — сказал он.
Я прочитал фразу, относящуюся к Фемистоклу:
«После Марафонской битвы он, как говорили, не спал по ночам и на вопрос друзей отвечал, что «слава Мильтиада не дает ему спать».
— Как известно, оба они кончили печально, — заметил Сталин. — Так и наши доморощенные, замоскворецкие: завидуют один другому, а дело страдает.
Яковлев А. С. 404
Иногда во время вечерних чаепитий в его комнате Сталин подходил к вертящейся этажерке у кровати и доставал томик Чехова. «Хамелеон», «Унтер Пришибеев» и другие рассказы Чехова он очень любил. Он читал, подчеркивая неповторимо смешные реплики действующих лиц «Хамелеона». Все мы громко хохотали и просили почитать еще. Он читал нам часто из Пушкина и из Горького. Очень любил и почти наизусть знал он чеховскую «Душечку». «Ну, эта-то! Настоящая «Душечка», — часто определял он чеховским эпитетом кого-нибудь из знакомых.
Аллилуева А. С. 190
Из современной литературы любил Зощенко. Иногда нам с Василием читал вслух. Однажды смеялся чуть не до слез, а потом: сказал: «А здесь товарищ Зощенко вспомнил про ГеПеУ и изменил концовку!» «ГеПеУ!» — произнес Сталин.
А. Сергеев.
Цит. по: Чуев Ф. С. 60–61
Из писателей, как я заметил, наиболее часто в подходящих случаях Сталин цитировал Салтыкова-Щедрина, Чехова, Гоголя. Чувствовалось, что был он человек весьма начитанный. Однажды за ужином он очень к месту с иронией сравнивал героев романа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» — шедевра французской литературы XVI века — с некоторыми современными деятелями.
<…>
Сталин одобрительно высказывался о приключенческих романах Майна Рида, Жюля Верна, Фенимора Купера. Вспоминал, что в детстве зачитывался книгами этих писателей. Когда я спросил его, почему же сейчас (это было до войны) почти не издают у нас этих писателей, он ответил:
— Нельзя же по каждой мелочи принимать решение правительства.
Яковлев А. С. 403
Сталин рассказывал, как Святой Франциск учил жить без собственности. Один монах его спросил: «Можно ли мне иметь хотя бы мою Библию?» И он ответил: «Сегодня у тебя — «моя Библиям. А завтра ты уже прикажешь: «Принеси-ка мне мою Библию».
П. Павленко (писатель).
Цит. по: Радзинский Э. С. 132
Поразил меня и его выговор: чувствовалось, что он не русский. Но его русский словарь был богат, а речь, в которую он вставлял русские пословицы и изречения, живописна и пластична. Позже я убедился, что Сталин хорошо знал русскую литературу — но только ее. Вне русских рамок он был хорошо знаком лишь с политической историей.
Джилас М. С. 59
Характеризуя одного хвастуна, Сталин сравнил его с чеховским персонажем, который хвалился, что «в Греции все есть».
— Помните?
— Нет, не помню, товарищ Сталин.
— Чехова не читали?
— Читал, конечно, а этого не помню.
— Перечитайте.
Яковлев А. С. 404
Однажды Сталин сказал о том, что любой человек, который имеет отношение к внешней политике или политике вообще, должен хорошо знать историю. При этом рекомендовал изучать произведения немецких историков, которые, как он выразился, пашут глубже, чем другие.
Трояновский О. С. 161
Намечалось испытание одного нового самолета. Провести его нужно было очень срочно. Нашлись современные пошехонцы из авиационников, предложившие отвезти машину для испытания далеко от завода на том основании, что там находятся летчики-испытатели.
Сталин сказал:
— Зачем же машину везти? Проще летчикам сюда приехать. Кто же так работает?! Почему не думаете? С щедринских глуповцев пример берете. Знаете, как они теленка на баню тащили, а Волгу толокном замесили?
Яковлев А. С. 404
(Скажу в скобках, что по всем вопросам литературы, даже самым незначительным, Сталин проявлял совершенно потрясшую меня осведомленность.)
Симонов К. С. 160
На людях Сталин всегда был сдержанным, вежливым, внимательным. Случаев, чтобы он выходил из себя, я наблюдал единицы.
Гронский И. С. 152–153
Когда раздражался, на лице появлялись мелкие красные пятна.
Яковлев А. С. 397
Сталин в гневе был страшен, вернее, опасен, трудно было на него смотреть в это время и трудно было присутствовать при таких сценах. Я присутствовал при нескольких таких сильных вспышках гнева, но все происходило не так, как можно себе представить, не зная этого.
Вот одна из таких вспышек гнева, как это выглядело.
Но прежде чем говорить о том, как это выглядело в этом конкретном случае, хочу сказать вообще о том, с чем у меня связываются воспоминания об этих вспышках гнева. В прусском уставе еще бог весть с каких времен, чуть ли не с Фридриха, в уставе, действующем и сейчас в германской армии, в обоих — восточной и западной, между прочим, есть такое правило: назначать меры дисциплинарного взыскания нельзя в тот день, когда совершен проступок. А надо сделать это не ранее, чем на следующий день. То есть, можно сказать, что вы за это будете отправлены на гауптвахту, но на сколько суток — на пять, на десять, на двадцать, — этого сказать сразу нельзя, не положено. Это можно определить на следующий день. Для чего это делается? Для повышения авторитета командира, для того, чтобы он имел время обдумать свое решение, чтобы не принял его сгоряча, чтобы не вышло так, что он назначит слишком слабое или слишком сильное наказание, не выяснив всего и не обдумав на холодную голову. В результате всем будет ясно, что это неверное приказание, а отменить он уже не сможет, потому что оно, это взыскание, будет уже наложено. Вот это первое, что вспоминается мне, когда я думаю о гневе Сталина. У него было — во всяком случае в те времена, о которых я вспоминаю, — такое обыкновение — задержать немного решение, которое он собирался принять в гневе.