же позволяло полагать их обычными россказнями, на первый взгляд совершенно несерьезными. Но полиция все же не бездействовала, с трех часов утра обследуя все прилегающие к Амбигю дома. К несчастью, хотя информация и оказалась верной, флики ошиблись относительно самого театра Амбигю, так как прежде их существовало два: Амбигю-Комик, открывшийся в 1828 году на бульваре Сен-Мартен, и старый Амбигю, размещавшийся в доме № 76 на бульваре Тампль, не очень далеко от жилища Фиески. Полиция подумала только об Амбигю-Комик, так как старый Амбигю уже именовался Деласман-Комик, и в этом квартале театр, находившийся в доме № 76, называли Амбигю лишь по привычке. Можно предположить, что, не случись этого заблуждения, дом Фиески тоже бы, как и другие, перерыли от подвала до чердака и покушение удалось бы предотвратить. Префект полиции, впрочем, пренебрег даже арестом Буаро, которого задержали лишь вечером 28-го числа, когда катастрофа уже произошла. Но я продолжу, если вы не против, чтение рапорта Карту́. Вот что он пишет:
«Хотя сейчас я не при исполнении и т. д. и т. п., узнав, что в доме № 53 на бульваре Тампль был обнаружен труп некоего мужчины, я счел необходимым незамедлительно поставить начальство в известность о том, что могу предоставить по этому поводу кое-какие сведения. Дежуря во вторник 28 июля, примерно в районе полудня, на бульваре Тампль, со стороны нечетных номеров, между улицами Шарло и Тампль (именно по этой стороне должен был проезжать его величество, двигаясь в направлении Бастилии, прежде чем вернуться вдоль другой стороны), я заметил хорошо одетого мужчину, который простоял какое-то время перед дверью дома № 53, а затем решительно вошел внутрь.
Я прохаживался взад и вперед позади толпы, наблюдая за фасадами домов, как мне и было предписано. Тем не менее поведение этого гражданина привлекло мое внимание. Он выглядел весьма озабоченным. Вместо того чтобы смотреть, как и все, на дорогу, вдоль которой с этой стороны стояли солдаты национальной гвардии, а с другой – линейной пехоты, он безостановочно сновал туда и сюда, поглядывая украдкой на окна. И все же должен признаться, он не внушил мне особого беспокойства: казалось, он просто высматривает кого-то в одном из этих окон, которые были переполнены зрителями.
Когда он исчез в вестибюле дома № 53, на полях у Шато-д’О забили барабаны, сообщая о приближении его величества и эскорта. В тот момент, когда кортеж поравнялся со мной, я удвоил бдительность, сосредоточив, как мне и было приказано, на домах и прилегающей к ним территории все свое внимание. Я уже и думать забыл о подозрительном мужчине, когда эта адская машина вдруг произвела свой разрушительный залп. Я бросился к красному дому, от которого поднимались клубы дыма, для чего вынужден был пробиваться сквозь царившую на бульваре толчею. До самого вечера я был занят последствиями покушения, после чего, валясь с ног от усталости, ушел домой. Вчера, 29-го числа, я наслаждался заслуженным отдыхом и лишь сегодня утром, когда узнал о времени и обстоятельствах убийства господина Сезара Кристиани, вспомнил о том человеке. У меня есть все основания предполагать, что его убийцей является не кто иной, как этот взволнованный тип, на моих глазах устремившийся в вестибюль дома № 53 и тогда едва привлекший мое внимание, вследствие чего его приметы не отпечатались с точностью в моей памяти. Так или иначе, я его вспомню, если увижу».
Этот рапорт, – продолжал Шарль, – произвел глубокое впечатление на господина Дюре д’Аршиака. Перед тем как пригласить в свой кабинет Фабиуса Ортофьери, он усадил рядом с собой в качестве секретаря полицейского Жана Карту́, чтобы тот смог как следует разглядеть явившегося на допрос. Когда последний удалился, Карту́ заявил, что он и есть человек с бульвара: он узнаёт его смуглое лицо, темные бакенбарды, Июльский крест[93], выправку и походку. На следующий день Фабиус был заключен под стражу. Он все отрицал, утверждая, что никогда не желал Сезару смерти и к тому же наблюдал парад на площади Бастилии. Но никто там его не видел. Никакого алиби он представить не смог. Показания ажана полиции свидетельствовали о его безусловной виновности. Словом, обстоятельства были таковы, что наши предки даже не сомневались: Сезара убил именно Фабиус Ортофьери. В рамках уголовного процесса ими был предъявлен гражданский иск, и можете быть уверены: суд присяжных приговорил бы обвиняемого к смертной казни, не избавь его от этого позора преждевременная кончина.
– Короче говоря, – подвел итог Бертран Валуа, – все обвинение основывалось на словах этого флика.
– И на том факте, что, помимо Фабиуса, у Сезара не было другого известного врага.
– Не настолько же они друг друга ненавидели, чтобы один из них мог решиться из-за этого на убийство!
– Действительно, те документы, которыми мы располагаем, никоим образом на это не указывают. Но меня с тех самых пор, как я обнаружил эту пластину люминита, закрепленную Сезаром на стене его рабочего кабинета, беспокоит другое…
– И что же?
– Уже сам тот факт, что он повесил ее там и часто снимал, чтобы посмотреть, что происходит в кабинете в его отсутствие. Зачем ему понадобилось вешать на стену этого не вызывающего подозрений шпиона? Разве что он чего-то – уж и не знаю чего – боялся… Первое, что приходит в голову: он опасался неких незаконных визитов…
– В те времена существовало множество тайных обществ. Не думаешь ли ты, что он состоял в одном из них?
– Нет, не думаю. Конечно же, он не являлся сторонником монархии – ни конституционной, ни какой-либо еще. Но, судя по его «Воспоминаниям», он довольно терпимо относился к Луи-Филиппу, который, в свою очередь, отнюдь не питал ненависти к памяти Наполеона, чей прах он даже распорядился потом перевезти в Париж. 1835 год – это то время, когда бонапартисты вели себя на удивление спокойно. Вслед за императором они потеряли еще и герцога Рейхштадтского; едва ли тогда уже могла идти речь и о принце Луи-Наполеоне, будущем Наполеоне III, который заставит всерьез говорить о себе лишь в 1836 году в Страсбурге. Поэтому я убежден, что Сезар не находился на подозрении у правительства «короля-гражданина»[94], как убежден и в том, что его «опала», скорее всего, являлась результатом бездеятельности самого Сезара. Я думаю, быть или не быть при дворе – зависело исключительно от него самого. Человек, который не нравился Бурбонам, мог легко понравиться тому, кто их изгнал. По сути, это Сезар не желал ни о чем просить, а не Луи-Филипп пренебрегал его услугами.
– Меня же, – сказала Коломба, – смущает одновременность покушения Фиески и убийства Сезара. Как-то не верится, что виной тому – один лишь только случай. Фиески, Ортофьери, Кристиани: все трое