Сзади, прячась за боками железного чудовища, осторожно шли люди в округлых серых шлемах. На шлемах был начертан серебряный орел, сжимающий в когтях древний знак Огня. В руках этих людей тоже были огненные аркебузы.
Человек во рву вдруг отложил свое оружие. Поднявшись во весь рост, он метнул в машину что-то, похожее на походный кузнечный молот, и медленно сполз на дно рва, сраженный невидимыми стрелами. Выдранные из его стеганого тулупа клочки материи тут же окрасились кровью.
Его молот ткнулся в землю рядом с колесом железной машины и полыхнул огнем, выворотив из улицы пласт земли. Люди в серой форме, шедшие за машиной, белозубо засмеялись. Видимо, в их котлах всегда была баранина – такие зубы могли быть только у очень сытых и удачливых воинов, которым покровительствуют сильные духи.
Но в этот день, видимо, их духи либо спали, либо просто не ожидали, что второй человек, сотворив тяжелую связку из четырех огненных молотов, выскочит из своего рва и с криком «Уррра!», так похожим на боевой клич ордынских туменов, бросится под колеса железной машины.
В ослепительной вспышке и раскатах рукотворного грома утонула вселенная. Разлетелись по ее уголкам обломки железной машины, белозубые люди в округлых шлемах и сама картина горящего города. Лишь храм с золотым крестом на куполе еще некоторое время просвечивал сквозь пламя, пульсирующее, словно вырванное из чьей-то груди горячее сердце…
Это был просто огонь.
Тот самый огонь.
И тот самый звездочет хана тянул на одной ноте монотонную песню, закрыв глаза и медленно перебирая четки, состоящие из маленьких черепов каких-то грызунов, отдаленно похожих на человеческие.
Субэдэ провел рукой по лицу. Ладонь стала мокрой – наверно, от пота. Субэдэ зачем-то понюхал руку. Пот пах гарью, но это не был запах костра. Это вообще был незнакомый доселе запах – уж кто-кто, а выросший в степи воин мог сказать это наверняка.
– Что ты видел?
Голос шамана был тусклым, словно свет умирающего пламени, в который забыли подбросить топлива.
Субэдэ покачал головой, неотрывно глядя в огонь и силясь увидеть в нем хоть какие-то следы только что пережитых видений.
– Этот народ невозможно победить, – хрипло произнес он.
Шаман открыл глаза и внимательно посмотрел на полководца.
– Ты отступишься?
Субэдэ отрицательно покачал головой.
– Нет. У каждого народа свой путь. А у меня – свой. Пусть нельзя уничтожить народ. Но этот город я уничтожу. Если, конечно, я правильно понял то, что показали мне духи огня из глубины далекого будущего.
Четки в руке шамана возобновили движение.
– Что ж, твой путь – это путь воина, – тусклым голосом произнес шаман. – И то, что ты держишь сейчас в руке, – это то, что остается от любого, пусть даже непобедимого, воина в конце его пути.
Субэдэ опустил взгляд. Оказывается, его пальцы все еще сжимали череп неведомого богатура, превращенный в чашу. Он усмехнулся.
– Ты сказал правду, почтенный Арьяа Араш. Но правда и то, что мой череп пока еще не оправлен в серебро. Теперь же я знаю главное. Урусскую крепость защищают не призраки мертвых, а такие же воины, как и я. И чей путь окончится завтра, пусть решают наши мечи.
Полководец поднялся, давая понять, что разговор окончен. Костяная чаша упала перед шаманом, звякнув серебряной оправой о край очага. Субэдэ откинул полог и окунулся в темноту. Этой ночью у него было еще много дел.
А в его черном шатре все еще смотрел на умирающий огонь старый шаман, имя которого на языке Степи означало «святой мудрец». В глазах шамана была печаль. Маленькие костяные черепа в его руке уныло постукивали друг о друга.
– К чему вся моя мудрость, если ты не понял главного, доблестный воин? – шептал старик. – К чему вся моя ворожба, если ты забыл о том, что завтра там на стенах вместе с воинами встанут дети и женщины. Убивая их, ты прерываешь череду поколений и сеешь зло, которое породит множество новых смертей. Ты нашел ответ на свой вопрос, непобедимый богатур. Только сможешь ли ты сам ответить – какова цель твоего пути и ради чего завтра по твоему приказу снова будут умирать люди?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Голос шамана становился все тише, угасая вместе с пламенем костра.
– Если ты думаешь, Непобедимый, что, освободившись от пхурбу, ты вернул свою душу, – ты ошибаешься. У великих полководцев изначально нет души. Ведь разве смогли бы они когда-либо стать теми, кем стали, если б были людьми?
* * *
Десница, задетая ордынским мечом чуть выше локтя, противно ныла. Хоть и приложил заморский лекарь зелье к ране, от которого она затянулась чуть не сразу, а все ж рука давала знать о себе. Случись чего – не возьмешь, как бывало, два меча зараз, придется шуйцей[162] обходиться, а на правую – легкий щит привязать. Не углядел, как давешний ордынец свой клинок вывертом провел, больно ловкий попался басурман. Или у самого уже глаз не тот стал?
Воевода задумчиво теребил бороду, глядя, как на дальнем конце поля сооружают степняки невиданной величины осадную махину. И не в руке дело. И не в ловком ордынце, который, несмотря на свою ловкость, гниет ныне во рву под стеной, – душа ныла поболее всякой раны…
Ни из Владимира, ни из Смоленска не пришла подмога. А может, перехватили гонцов по дороге разъезды степняков или лихие люди, что, наплевав на общее горе, в любую войну слетаются на мертвечину словно воронье, надеясь урвать свой кусок.
Был еще гонец, в Новгород – но на новгородскую помощь меньше всего было надежды. Далеко шибко, да и уж больно заносчивы купцы тамошние, что, по сути, городом и правят. Помнится, отец нынешнего князя Александра, Ярослав Всеволодович, пресытившись боярскими раздорами да наветами, как-то, плюнув на то княжение, вместе с верной дружиной оседлал коней да и уехал в родовой удел в Переяславле-Залесском, предпочтя свой медвежий угол хваленой новгородской Правде…
Сзади послышались тяжелые шаги.
Бряцая длинным мечом, подошел и стал рядом купец Семен. Надо ж, только о купцах думал – и вот свой пожаловал. Зять почти…
По сердцу скребануло. Вроде б и нормальным мужиком себя показал Семен, языка с Орды приволок, а все ж тот кошель с гривнами словно на шее висел, к земле пригнуть норовил.
– Чего ждем, воевода? – заправив большие пальцы рук за пояс, спросил Семен. – Пока они той невидалью в нас швыряться не начали? Нынче ночью мы им показали, что к чему, пора и в чистом поле нехристей вразумить, пока к ним подмога не подошла.
Воевода вскользь бросил на купца хмурый взгляд.
– В чистом поле… Не дело говоришь, Семен. У нас конных да доспешных насилу четыре сотни наберется, а их там чуть не впятеро больше.
Семен усмехнулся.
– Так потому они нас и не ждут! Вдарим всей силой, заодно и порок ихний срубим. Ты ж прикинь, что будет, ежели они его соберут да пару дней по городу постреляют? В него ж воз камней зараз влезет!
Воевода задумчиво теребил бороду.
– Так-то оно так…
– Эх, воевода… – досадливо крякнул Семен. – А давай, как и допрежь, народ спросим?
И, не дожидаясь ответа, повернулся к мужикам, что махали топорами, крепя изнутри многострадальную приступную стену. Да не только мужики – почитай, весь Козельск сейчас был у этой стены. Все понимали – нынче каждая пара рук на счету. И всем находилось дело. Бревна таскать, отесывать, мастерить массивные подпорки, которые были бы способны сдержать удар гигантской машины…
– Слухайте меня, люди добрые! – громогласно крикнул Семен. – Да скажите как на духу. Что лучше – как крысам в западне сидеть, ожидаючи, когда нехристи нас камнями подавят, али вдарить по ним, как нынче ночью вдарили?
Мужики опустили топоры. Многие переглядывались. Ясное дело – первым голос подашь, случись чего, первым и ответ держать будешь.
– Ну, чего молчите? Али, ордынскую махину завидев, языки проглотили?
Насмешливый голос Семена словно подстегнул народ. Единовременно раздалось несколько голосов.