Читать интересную книгу Отныне и вовек - Джеймс Джонс

— Мессия явится, — говорил он. — Время еще не пришло, но рано или поздно придет обязательно. Этого требуют логика и эволюция. И это случится здесь, в Америке, потому что именно в Америке живет племя, которое вызывает у всех ненависть, и именно оно станет надеждой мира. Величайшие религии всегда рождаются в гуще тех, кого ненавидят особенно сильно. Может быть, я не доживу до этого дня. Может быть, и ты не доживешь. Но этот день придет.

Мэллой и не рассчитывал, что доживет. На его долю хватит и того, что один раз он себя уже испытал. С уоббли. Но уоббли оказались всего лишь предтечами. В том, что судьба обошла его, он видел последствия какого-то ужасного проступка, который совершил очень давно, столетия назад, результат какой-то серьезной ошибки, за которую он расплачивается до сих пор. Джек Мэллой верил в переселение душ, потому что его логичному уму оно представлялось единственным логичным объяснением. И потому же он так чтил память Джо Хилла.

— Он был святой. Только святой мог получить право прожить такую жизнь.

Джо Хилл… Тот самый Джо Хилл, который написал «Кейси Джонс» и «Аллилуйя, я — бродяга!», песни, ставшие знаменитыми настолько, что никого не интересовало имя автора; Джо Хилл, который в 1915 году, еще до того как Джек Мэллой впервые услышал про уоббли, был расстрелян в штате Юта за не совершенное им преступление и перед смертью попросил перевезти его тело через границу Юты в Монтану, потому что не хотел, чтобы его похоронили в Юте; Джо Хилл, которому смерть, к счастью, помешала увидеть вырождение, распад и гибель дорогого его сердцу ИРМ. Тот самый Джо Хилл, которому Джек Мэллой завидовал больше всего на свете.

— Только так и надо начинать. Только так и увидишь, чего можно достичь. Но для этого в тебе должно быть заложено все необходимое. А кроме того, нужна удача. Когда-нибудь Джо Хилла поставят в один ряд с Иоанном Крестителем. Наверняка он совершил что-то поистине великое еще задолго до того, как стал Джо Хиллом. Потому что иначе ему бы никогда не выпала такая судьба.

А на вопрос Пруита, когда же Джо Хилл успел это совершить, Мэллой ответил:

— В одну из своих прошлых жизней.

Глава 43

Когда Анджело был уже в госпитале, а Кирпич Джексон еще не вернулся оттуда с новостями, во второй барак перевели парнишку-фермера родом из Индианы, того самого, которого на глазах у Пруита Толстомордый огрел палкой по голове. Казалось бы, из всех обитателей третьего барака у Фермера были самые слабые шансы выбиться в люди, однако именно он попал во второй и, хотя перед этим три дня отдыхал в «яме», был все так же добродушен и приветлив.

Его здесь ждали еще до того, как Анджело сел в «яму». Состояние полной прострации, вызванное ударом по голове и продолжавшееся в тот раз только один день, теперь стало находить на Фермера все чаще и длилось все дольше. В промежутках между этими периодами он был, как и раньше, нормальным, мягким, покладистым парнем, а когда снова впадал в депрессию, превращался в расслабленного, отрешенного от всего вокруг идиота — картина, знакомая Пруиту по третьему бараку. Но каждый раз, как он выходил из этого состояния, его охватывало бешенство, он тут же лез драться и свирепо кидался на первого попавшегося. Так, например, он дважды нападал в каменоломне на охранников. А один раз в столовой вылил свою тарелку с баландой на голову соседу и принялся пилить ему горло столовым ножом. Жертву спасло только то, что ножи в тюремной столовой с трудом резали даже масло. Он покорно отсидел за это в «яме» трое суток, а выйдя оттуда, на следующий же день попытался размозжить голову работавшему рядом заключенному здоровенным булыжником. Не раз случалось, что в третьем бараке человек просыпался среди ночи оттого, что какое-то привидение с перекошенным безумным лицом вцеплялось ему в горло, он начинал отбиваться, трое-четверо разбуженных шумом людей бросались на подмогу, садились на Фермера верхом и не отпускали его, пока он не успокаивался. Ребята в третьем по дружбе не выдавали его и в конце концов даже установили систему дежурств, чтобы каждую ночь кто-то один не спал и сторожил его. Кончилось тем, что однажды он напал в столовой на самого Джадсона. Толстомордый снова врезал ему палкой по башке, и начальство пришло к выводу, что пареньку из Индианы место во втором бараке.

На деле же это было неверно. Во втором он был явно не на месте и выделялся как белая ворона. Но он принял свой перевод с тем же безразличием, с каким принимал все остальное. Он помнил Пруита и быстро с ним подружился, он сразу же стал боготворить Мэллоя и превзошел в этом даже Склянку: он таскался за Мэллоем, как собачонка, такая преданность даже удручала. Когда по вечерам состязались в «индейской борьбе» или играли в Игру, он очень старался не ударить в грязь лицом — между приступами депрессии он за все брался с одинаковым рвением — и потом ходил с исколотыми коленями, обожженными руками и помятыми ребрами, но сносил эту боль так же безропотно, как любую другую. Однажды он даже сумел выдержать у матраса атаки пяти самых малорослых нападающих, и его наградили аплодисментами. В истории барака он стал первым, кого освободили от непременного участия в играх, но он отказался быть только зрителем и продолжал играть, хотя никогда никого не побеждал ни в одном состязании; в конце концов все начали ему поддаваться.

Они взяли его под свое крыло, заботились о нем и опекали, как ребенка. Приступы буйства, следовавшие за периодами депрессии, их не пугали, и им не требовалось устанавливать систему дежурств, потому что во втором все без исключения еще с детства умели сами за себя постоять в любой свалке и драке. Если кто-то просыпался оттого, что Фермер его душил, он без чужой помощи скидывал парня на пол, врубал ему так, что тот терял сознание, а потом укладывал на койку, и утром Фермер просыпался таким же добродушным и покладистым, как всегда. Никто во втором, да и во всей тюрьме не считал, что он представляет собой хоть какую-то опасность. Даже Джек Мэллой, несмотря на весь свой ум, не видел в бесплодных покушениях паренька из Индианы ничего тревожного. Было бы просто смешно предположить, что именно он окажется той спичкой, от которой загорится бикфордов шнур, и взрыв вдребезги разнесет тщательно отлаженный миропорядок как в тюрьме в целом, так и во втором бараке в частности и круто повернет всю последующую жизнь кое-кого из заключенных.

Случилось это нежданно-негаданно как-то раз днем, в каменоломне. С тех пор как Фермера перевели во второй барак, он постепенно все больше ожесточался и даже начал потихоньку ворчать. Это было ему несвойственно, и никто впоследствии так и не понял, то ли он пытался подражать своим новым кумирам, то ли злился, что из-за своих приступов потерял возможность скостить себе срок примерным поведением, а с переводом во второй автоматически добавил к месяцу за решеткой еще один.

В тот день он снова был в депрессии. Пруит дробил камни, стоя между Склянкой и Кирпичом Джексоном, когда Фермер вдруг очнулся от задумчивости. Их троица давно наблюдала за ним, ожидая знакомых симптомов, и, как только Фермер бросил кувалду на землю и в глазах его вспыхнула ярость, они тотчас навалились на него и не отпускали, пока он не пришел в себя. После этого они все вернулись к работе, не особенно раздумывая над случившимся, потому что давно успели к такому привыкнуть.

Немного погодя Фермер подошел к ним и добродушно, но с необычно решительным видом спросил, не сможет ли кто-нибудь из них сломать ему руку.

— Зачем это тебе, Фрэнсис? — поинтересовался Пруит.

— Хочу в госпиталь.

— На черта тебе туда?

— Надоело мне здесь, — добродушно сказал парень. — Я свой месяц уже отсидел, а теперь мне все равно тут торчать еще двадцать шесть дней. Целых двадцать шесть.

— А шесть месяцев, как я, не хочешь? — спросил Джексон.

— Не хочу.

— Оттого, что сломаешь руку, раньше не выпустят, — резонно заметил Пруит.

— Зато недели две проваляюсь в госпитале.

— Да и вообще, как это, интересно, мы тебе ее сломаем? — сказал Пруит. — Об колено, как палку? Рука — это, Фрэнсис, не палка, ее сломать трудно.

— Я уже придумал как, — торжествующе заявил парень. — Я положу руку на два камня, а кто-нибудь ударит по ней кувалдой. Очень все просто и быстро. Буду отдыхать минимум две недели.

— Извини, Фрэнсис, я не смогу, — сказал Пруит, внезапно почувствовав легкую тошноту.

— Кирпич, а ты?

— На хрена тебе нужно в госпиталь? — ушел от ответа Джексон. — Там не лучше, чем здесь. Я там был, и я знаю, что говорю. Там так же дерьмово, как здесь.

— Там хотя бы не будет Толстомордого и не заставят в такую жару долбать эти сволочные камни.

— Оно конечно, — кивнул Джексон. — Там ты будешь отсиживать задницу и смотреть в окошко на небо в клеточку. Так с тоски взвоешь, что каменоломня тебе раем покажется.