Читать интересную книгу Отречение - Петр Проскурин

Денис сейчас не думал ни о ране, ни о боли, это было как-то безразлично и как бы не касалось его. А вот мысль попасть в чужие руки заставляла его все время помнить об этом, приводя в ужас; медленно, при каждом усилии слабея и слабея, он стал передвигать свое и уж не свое тело к пропасти. Он почему то решил, что она именно справа от него, — ему удалось несколько раз подтащить себя вправо, хотя от вспышек боли на глаза выступили горячие слезы. Он боялся застонать или закричать, и мучительными, слабеющими толчками, похожий на передавленное насекомое, он уже почти бессознательно пробивался в намеченном направлении, хотя теперь боль горела во всем теле, притупился даже страх, — зов пропасти, зов освобождения от чужого беспощадного мира, от самого себя затух. Он натолкнулся на неровный высокий камень, перегородивший дорогу дальше, с усилием приподнял правую руку, нащупал шероховатую, почему-то показавшуюся ему горячей, неровную поверхность, затем, почти не ощущая их, подтянул ноги, отыскивая подошвами сапог какой-нибудь упор. Он сразу же рванулся дальше, и тотчас в груди, там, где раньше уже занемело, хрустнуло, и из горла хлынула тяжеловатая, плотная жидкость, заполнила рот и потекла на камень. Он стал судорожно глотать, и не успевал; кровь выбивалась изо рта, ползла по подбородку, стекая на грудь и плечо, затем пошла редкими сгустками, и во рту стало неметь, язык отяжелел, распух, и он стал задыхаться. Непослушными пальцами он выгреб изо рта запекшиеся сгустки крови, все еще не забывая о вставшем на пути камне и уже понимая, что это последнее препятствие к освобождению преодолеть не сможет. Он подумал об этом уже как-то отрешенно, откуда-то издали; от его усилий сильнее пошла кровь из ран, спина и грудь были совершенно мокрые и холодные. Что ж, и хорошо, больше ничего и не надо, совершенно ничего, мелькнуло у него в слабеющем сознании, никакой пропасти, само собой кончится… Только бы не опоздать… уж и воздуха не хватает… небо пропало…

Где-то, притом явно неподалеку, почудились голоса; стиснув зубы, он рванулся через камень в последнем усилии, но ему лишь показалось, что он рванулся, и от немощи своего совсем недавно послушного, сильного тела, от ненависти к себе, вот такому бесполезному и беспомощному, он оцепенел.

Откуда-то из сиреневой тьмы опять вышел хозяин, сел рядом, грустно посмотрел, добродушно заворчал, толстым, большим языком облизал ему лицо, затем поднял его, прижал к себе и, встав на задние лапы, понес… Прижавшись к мохнатой, пахнущей зверем груди, Денис закрыл глаза и ощутил упруго свистящий воздух — его словно освободили наконец от тяжелого и бессильного тела, взяли, подняли высоко в небо и стремительно понесли; он уже знал, что это его последний полет и ничего другого уж не будет. И тогда он открыл глаза, из которых ушла боль, и ясно увидел землю внизу; темная, притихшая, она сливалась в какую-то одну бесконечную массу, мелькали внизу горы, пустыни, неровные вздутия морей, и скоро он понял, что под ним проносится уже Россия с ее реками, равнинами и лесами. Какая-то уходящая, слабеющая тоска перед последним покоем пришла к нему.

С усилием открыв глаза, готовый вскочить и куда-то бежать, Денис не сразу пришел в себя, затем бездумно, до хруста в теле, потянулся. Над лесом гремел раскатистый гром — разбойная, ночная гроза, кажется, еще была в самом разгаре, совсем рядом клокотал водный поток, под валуном же было по прежнему тепло и сухо. Очередная, особенно яркая и сильная вспышка молнии, пробив завесу ливня, прорвалась к земле, на мгновение метнулась в убежище по неровному своду, по торчавшим корням, по лицу Дениса.

— Ничего, теперь дома меня не возьмешь, — протянул он облегченно, повернулся на другой бок и почти тотчас заснул, а когда опять открыл глаза, стояла полнейшая тишина и где-то неподалеку трещала сойка. По ее задорному крику, по освещению, доходившему в укрытие, по своей беспричинной радости Денис сразу понял, что в лесу солнце и покой.

Он выбрался из своего убежища, пахло начинавшей прогреваться лесной прелью, и солнце поднялось довольно высоко. Недалеко от валуна образовалась глубокая промоина, желтела влажная зернистая глина. Все с тем же внутренним ощущением счастья и душевного выздоровления от долго мучившей болезни Денис съел ломоть хлеба с копченым салом, отрезав его острым охотничьим ножом, и зашагал дальше; завершение еще предстояло, но теперь он знал совершенно определенно цель и бродил по самым глухим местам еще дня три, не встретив ни одного человека и радуясь этому; к своим заветным, потаенным местам у него давно выработалось ревнивое чувство. Клонившееся ко второй половине лето было в разгаре; уродились грибы, на перезревших ягодниках кормилось немало лесной живности, но он нигде не задерживался. И вот как-то под вечер, подумывая об очередном ночлеге, он внезапно, словно его что толкнуло, остановился и, внимательно оглядевшись, снял с плеча ружье и машинально тронул рукоятку ножа; он вышел к обильным зарослям малинника в старом редколесье, на довольно живописный угор, не думая о том, именпо с подветренной стороны. Теперь только бы не зашуметь и не спугнуть раньше времени; ветерок тянул в нужную сторону, ему навстречу, в лесу было сухо и светло по-летнему, можно подойти почти вплотную. Бесшумно обогнув приземистый, плотный куст бересклета, Денис замер; шагах в двадцати среди малинника, поднявшись на задние лапы, высветив более светлое подбрюшье, стоял хозяин и смотрел прямо на него. Они сразу узнали друг друга, и к Денису пришло чувство душевного успокоения — с некоторым любопытством, не шевелясь, он продолжал рассматривать хозяина, матерого зверя. С детства Дениса связала с ним какая-то нерасторжимая и необъяснимая тайна, общность леса и жизни, и нельзя было отличить, где кончались сны и начиналась реальность. Сколько раз прежде Денис думал о такой вот встрече в желании помериться силой с самим лесом, и теперь он ощутил напряжение в руках, он мог одним быстрым, неуловимым движением свалить хозяина, он мог бы, отбросив ружье, пойти на него просто с ножом; сейчас он в ловкости и силе не уступал ему; в какой-то один миг Денис так и хотел сделать, слишком уже велик был соблазн, но случилось совершенно непредвиденное. Хозяин, давно уже почуявший неладное и с самого начала следивший за идущим за ним, по его любимым местам, человеком, дальше не стал уходить. Раздраженный долгой, трехдневной опасностью, хотя Денис так ни разу не увидел и не почувствовал его, сам хозяин не упускал из виду своего преследователя, и теперь, когда Денис, так неожиданно возник перед ним, шерсть у хозяина на загривке шевельнулась, он, глухо заворчав, стремительно бросился на врага, и Денис, ахнув, побледнев, отскочил за куст, выпалил в воздух сразу из двух стволов; в следующее мгновение бурая, тяжелая масса, сопящая, издающая частые хрюкающие звуки, промчалась мимо, обдав ветром, горячим, плотным запахом…

Выждав, пока затихнет треск кустов, шум уходящего тяжелого испуганного зверя, Денис, сам сейчас чуткий и настороженный, присвистнул, затем неуверенно рассмеялся.

— Старый дурак, спятил…

Ночь уже сгущалась, и он не стал искушать судьбу, развел костер, вскипятил чай, доел остаток сухарей, а на рассвете, легкий и успокоенный, словно внезапно навсегда освобожденный от своей застарелой болезни, детских снов и страхов, он, прежде чем возвращаться на кордон, решил сделать небольшой крюк в сторону и поплавать в Провале.

Хозяин подломил его уже недалеко от озера, у подножия одного из известковых холмов, поросшего сверху мелким кустарником. Хозяин словно свалился на него сверху; Денис успел повернуться к нему лицом, на него хлынул душный запах; когтистая, тяжелая лапа проехалась сбоку, по плечу, ломая тело, и жаркая раскрытая, бездонная пасть, обдав зловонием, рванулась к нему, и тогда натренированные руки, ставшие стальными, беспощадными, сделали свое, прежде чем сам Денис успел сообразить, что происходит. Он почувствовал нож, упруго входивший в тугую плоть, густой рев ошеломил его, какой-то вихрь отбросил в сторону; сильно, до звона в голове ударившись о невысокий коренастый дубок спиной и боком, он успел ухватиться за него, удержался на ногах, его лишь занесло за ствол дерева.

У основания каменного выроста с затухающим, утробным ревом, разрывая влажный под слоем мха известняк конвульсивными беспорядочными ударами когтистых лап, пытался приподняться и еще не упускал из виду своего врага старый, матерый зверь; хозяин лежал на боку, мучительно поводя большой круглой головой, из раскрытой пасти у него била какая-то липкая, с черными сгустками пена; под левой передней лапой тускло поблескивала медная рукоятка ножа, ушедшего в косматую тушу на всю глубину; несколько мгновений Денис смотрел на нее с каким-то невыразимым чувством и своего собственного исчезновения, не сводя расширенных, налитых зеленой тьмой глаз с хозяина. И затем наступил совсем уже непереносимый момент; горячая пелена с радужными проблесками заструилась у него перед глазами, и в облике издыхающего зверя на какое-то горячечное мгновение проступил облик старого лесника; Денис даже уловил взгляд деда, его скупую усмешку и вслед за тем ясно услышал слабый, далекий голос. Он заставил себя удержаться, не провалиться в затягивающий омут и, обессиленно цепляясь за ствол дерева, сполз на мох. По большому, уже как бы уходящему в землю телу хозяина последней волной прошла дрожь, он слабо шевельнул лапами, затих, и тогда медленная, убивающая тоска вошла в Дениса; свершилось нечто не подвластное никакому объяснению, невозможное, непоправимое. Стиснув зубы, Денис, осторожно повернув голову, присмотрелся — сквозь окровавленные лохмотья куртки виднелось разорванное до костей мясо, кровь еще продолжала идти. Не обращая внимания, придерживаясь здоровой рукой за ствол дуба, он встал, вновь привыкая к случившемуся. Голова кружилась, и он еще подождал, постоял возле дерева, не теряя опоры. Затем медленно подошел к неподвижному хозяину, все еще недоверчиво, не упуская ни одной мелочи, присматриваясь, наклонившись, задержав дыхание от невыносимого сейчас обильного запаха свежей крови, одним движением выдернул из туловища хозяина нож; кровь из раны потекла сильнее, но по прежнему по-мертвому вяло. Большие, тупые и стершиеся за долгую и трудную жизнь когти хозяина почему-то особенно болезненно подействовали на Дениса, и он, до последней встречи с хозяином, вообще-то счастливый, уверенный в себе человек, даже определивший уже, пожалуй, чуть ли не весь свой дальнейший путь, нашел, что стоит лишь в каком-то преддверии и совершенно ничего не знает, что все до сегодняшнего дня было для него лишь слабым, безобидным предвестием подлинной жизни.