Ты совершенно права, что на логику полагаться сейчас трудно. Кроме факторов внешних, имеются, по всей видимости, и факторы внутренние. Наш Годунов — не один, и дружба, как и любовь, переменчива. Тут также возможны всякие неожиданности. По-моему, нам лучше запастись терпением. И, главное, беречь свои нервы. Они тоже ещё пригодятся.
Сельскохозяйственные работы, очевидно, и у вас уже закончились. Теперь ты, надо думать, будешь меньше уставать. Что ты читаешь?
Представь себе, я целых 6 страниц письма Иринке посвятил вопросу — что раньше было сделано: курица или яйцо, т. е., явилось ли образование государства следствием классового расслоения первобытной общины, или наоборот. И меня это действительно занимает, несмотря на все мировые события. Попробуй заинтересоваться таким «злободневным» вопросом, и тебе гораздо легче будет ждать, и меньше будет трепать нервы злоба дня. Я, во всяком случае, отклоняю все попытки своих сожителей беседовать на темы о предстоящих переменах. Так спокойнее.
Твой маршрут — сначала к Маюшке, потом — прямо к тебе — принимаю, но, конечно, если я поеду «на общих», т. е., с паспортом, иначе придётся сначала ехать в Клин.
Будь здорова, горячий привет Сусанне. Целую крепко. Твой А.
11.11.5
Здравствуй, родная!
Получил твоё письмо от 23.10. Подружка также благополучно прибыла и передала мне «Историю одной дружбы в Бандерлогии»[202]. Я был уже подготовлен, но чтение этого безыскусного рассказа вызвало во мне такой сильный прилив антирелигиозных чувств, что я ещё и сейчас не могу успокоиться. Но читал я его также с чувством радостной гордости. Вспоминались семидесятники и эпоха «хождения в народ». Однако я совершенно не согласен с автором в оценке результатов работы друзей: тут нужна совсем особая арифметика, и, думается, что сами бандерлоги правильнее их оценили. К этому я ещё вернусь в следующих письмах — слишком ещё свежо впечатление от прочитанного.
Мой приятель, о котором я тебе уже писал — ходячая хронология. Я часто слушаю его воспоминания о разных исторических персонажах, многих из которых он знавал лично и близко. Выводы я делаю сам и про себя.
Возьмём литературу. Многое тут надо пересмотреть и, между прочим, Киплинга и тех его героев, о которых ты писала в вашем общем с С. письме. Они не всегда только смешны и жалки. Бандерлог-Макиавелли — это штука серьёзная! Прошлое помогает понимать настоящее, и настоящее, в свою очередь, проливает свет на далёкое прошлое. Первые века христианства не кажутся мне больше такими далёкими и чуждыми: там тоже, наряду с Гретами[203], были Черкесы. И всё вместе — Бандерлогия.
Маюшка пишет мне часто. Я продолжаю соблазнять её историей, а она меня — Лесей Украинкой. Эта писательница стала как будто нашим семейным фаворитом. В последнем письме Иринка прислала прямо восторженный отзыв о её драмах. Маёчек заполнила почти половину письма выпиской из драмы «Три минуты». И знаешь — неглупые мысли. Но я остаюсь верен своему увлечению, хотя вполне понимаю отвращение Маюшки — мне самому бывает тошно читать — уж очень поучительно. Но увлечение Ключевским у меня проходит: мой домашний историк оригинальнее.
Описывая материальный и культурный расцвет Киевской Руси, Ключевский рассказывает, что князья знали иностранные языки, что они любили читать и собирать книги, что они проявляли ревность в распространении просвещения. Они заводили училища, и даже с греческим и латинским языками. Выработался книжный русский язык, развилась оригинальная литература. Уцелевшие остатки построек IX и X вв. в старинных городах Киевской Руси, храмов с их фресками и мозаикой поражают своим мастерством. И наряду с этим: «К половине XII в. рабовладение достигло там громадных размеров. Уже в X и XI вв. челядь (рабы) составляла главную статью русского вывоза на черноморские и волжско-каспийские рынки. Русский купец неизменно является с главным своим товаром, с челядью».
Кстати, Ключевский, вслед за другими авторитетами, считает главной причиной опустения Киевской Руси опустошительные набеги половцев. И это совершенно неубедительно. Он сам рассказывает о массовом переселении крестьянства на Запад и на Восток. Просто мужику надоела счастливая жизнь с образованными князьями, и он бежал в леса и болота. Но князья скоро находили его и там, и он бежал дальше. В сущности, вся история с колонизацией России — это история бегства русского мужика от русского государства. Так он и добежал до берегов Тихого океана, и дальше бежать было некуда. Остальное известно. Убегая от государства, он создал величайшее государство.
Ну вот, я тоже заполнил всё письмо посторонними рассуждениями. Но о чём больше писать? Не о родственниках ли своих? Они, для экономии времени и сил, перешли с писем на поздравительные телеграммы. Будьте здоровы, целую крепко и жму руку майиным подружкам. Твой Алёша.
19.11.55
Дорогая моя, здравствуй!
Получил несколько запоздалый и косвенный привет от племянницы и её подружек. К одному моему приятелю приехала погостить его дочка, недавно закончившая 18-летний курс наук. Бедняжка, она и сейчас ещё не совсем здорова — её преследует тень Льва. Как водится, был праздник, подымали тосты, и первый тост был предложен (не мною) за славную дочку Ал-дра Петровича. Разговорились, и я узнал, что приезжая проживала некоторое время вместе с Сусанной и её подружками и понаслышке знает о Маюшке и как у неё проходили экзамены. Она (приезжая) знает и любит стихи. Сейчас она по моему требованию выписывает по памяти для Маюшки из Блока, Пастернака и Есенина. Попутно она прочла мне пару стихотворений на бытовые темы неизвестного автора, которые произвели на меня большое впечатление, несмотря на мой иммунитет к поэзии[204].
Мне уже обрыдло сообщать одно и то же: нет перемен. Конечно, я стараюсь не терять даром времени: читаю и вообще разными путями стараюсь просвещаться. Я только сейчас полностью оценил преимущества вполне озвученной квартиры: за ходом женевских переговоров я следил с большим комфортом — с трубкой в зубах, только что без стакана пива, как некогда в Шанхае. Как и подобает «пивному стратегу», я старался разгадать козни лакеев Уол-стрита, и неожиданно пришёл к заключению, что центральным вопросом, имеющим непосредственное отношение к нам, является вопрос о полётах над нашей территорией. Они хотят запечатлеть изменения в ландшафте[205].
Я тебе уже писал об одной девушке, с которой я был знаком лет 50 тому назад в Париже. Она только проехала через наш город, и я её провожал к поезду. Сейчас она где-то в ваших краях, в таком же доме, как и я. С ней у меня установилась переписка, к счастью, не слишком частая. Она совершенно законсервирована на 918 годе. Письма её производят удручающее впечатление. Этакая 70-летняя бэбэ, которая ничему не научилась и ничего не поняла. Но отвечать приходится, хотя писать очень трудно — рука зверски дрожит. Нет, Маюшка и её подружки — единственная надежда. Они могут и будут учиться. Ну, а пока ей, видимо, очень тяжело приходится, и я это понимаю. Главное — бесперспективность. Им, молодым, не на что оглядываться или «падать обратно»[206]. Я большие надежды возлагал на личную встречу, но сейчас немного сомневаюсь и в этом, она не из «ожидающего сорта».