«Но вы так или иначе втянули в игру тех, кто вам дорог. Именно потому, что эти люди вам дороги, вы связали их с собой, а следовательно, втянули в игру. И вы ничего уже не сможете сделать, потому что вы уже связаны».
— Что с тобой?
— Да глаза болят. Много писал вчера вечером… Послушай, может, тебе все же лучше уехать?
Она молча уставилась на него.
— Ты что это? — медленно проговорила, не сводя с него взгляда.
«Слишком умна. И, конечно, женская интуиция… Ну, не объяснять же ей всего. Это еще опаснее. Конечно, лучше будет, если она уедет. Тогда никто и ничто не сможет помешать делу. А потом… потом я приеду за ней. У меня будет право на свой дом и спокойную жизнь».
Все должно получиться. Не может не получиться. Все рассчитано, все учтено.
Кроме тех случайностей, которые порой ломают все.
Но Единый на его стороне. Иначе и быть не может.
«Ах, люди, люди! Как я люблю эту вашу самонадеянность! Самомнение, эта ваша несравненная надменность… Вы позовете меня — потому что у вас не будет иного выбора, кроме меня».
Он оглянулся. Ощущение уверенности, близкой победы исчезло. Вместо него холод прополз по спине, словно кто-то посмотрел на него сзади и исчез.
Никого вокруг. Наступило мертвое время.
— Что-то случилось? — спросила она.
— Ничего. Просто привычка быть настороже. Это опасный город. Я боюсь за тебя.
— А я за тебя. Потому я никуда не уеду. Я уже попалась. Судьба, — она светло улыбалась. — Ты сказал — я хочу, чтобы ты вошла в мой дом хозяйкой. И. ты построил дом. И я приехала в нем жить. Все.
Солнце быстро сползло в море красной маслянистой каплей, и ночь по-кошачьи мягко прыгнула из-за окоема, не желая упустить ни единого мгновения. Огни в небесах, огни внизу Факелы и фонари в порту, вдоль Портовой улицы нижнего города. Красноватые отблески огней, смех, звон, крики — там полно харчевен, веселых домов и притонов, где курят черный дым.
— Ты любишь этот город, — негромко произнесла она. — Ты ненавидишь его и любишь.
— Наверное.
Они стояли на стене верхнего города, над откровенным пороком нижнего города. Позади них затаились в темноте садов дома верхнего города. Откуда-то доносился низкий, похожий на неровное дыхание, звон струн, высокий мужской голос вел извилистую, словно струйка дыма, мелодию, полную непривычных полутонов и дикой, дразнящей гармонии. Глухо, быстро отбивал ритм барабан. Песня тревожная, раздражающая своей чуждостью, непривычностью, невозможностью ее запомнить. Голос был напряженным, рвущимся, надрывным, терзающим душу, и она изнемогала от какого-то гнетущего предчувствия, не в силах выпутаться из тенет чужой песни.
— Это дикая земля. Древняя. Когда я ступил впервые на берега Средиземья, мне показалось, что и ветер здесь пахнет по-иному. Я вдохнул древность, ощутил какое-то родство с этой землей. Может, во всех нас когда-то просыпается кровь наших предков, пришедших отсюда? Может, потому мы возвращаемся сюда, покидая берега нашего благословенного Острова?
— Может быть… Смотри!
Цитадель, черная на фоне черного неба, выделявшаяся на нем лишь своей непрозрачностью, засветилась по краям. Небо вокруг нее словно бы присыпало мукой, а потом на шпиле с вяло обвисшим в безветрии нуменорским флагом медленно расцвела белая в прозелень луна. Голос, тянувший странную песнь, взлетел на немыслимую высоту, задрожал там и, не удержавшись, сорвался вниз, в глухой рокот барабана и тускловатый звон струн…
Луна смотрела на них бледно-зеленым оком.
«Двадцать с лишним лет назад по этим улицам текла кровь морэдайн, нашей нечестивой родни — но родни. Никуда не денешься. И эта кровь намертво спаяла Нуменор и Умбар. Потому я здесь. Потому мы все здесь. Потому у этого города до сих пор харадское лицо, и черное мораданское сердце, и темный загадочный взгляд, прекрасный и пугающий, а в сумерках в зеленом свете луны блещет кривой нож…»
Двое сидят друг напротив друга. Окна закрыты ставнями, тускло горит масляный светильник. Один — мужчина средних лет, с короткой опрятной бородкой, неприметной внешности. Да и одет скромно, как простолюдин. Но ведет себя как главный, хотя его собеседник — в котте таможенного офицера.
— Итак, — говорит старший, — ваш отчет уже отправлен в метрополию, причем не с одним курьером и не в одной копии. Все может быть, вы сами понимаете.
— А что может быть? — улыбается Орхальдор. — Даже если меня убьют, это уже ничего не изменит.
— Да, вряд ли дело уже удастся остановить. Но зато на вас могут отыграться.
— Я понял. Но кто знает обо мне? Я всего лишь таможенник. Пусть ищут.
Старший кивает.
— Да, в ловкости вам не откажешь. Восхищаюсь. Сейчас нам может помешать только одно — если вдруг вы сами объявите, что подтасовали результаты расследования. — Он в упор смотрит на собеседника.
— Я никогда не объявлю этого, — таким же взглядом отвечает Орхальдор.
— Конечно, ведь это было бы ложью, — не сводя взгляда и чуть заметно прищурив глаза, продолжает собеседник. — Потому что мы все знаем, что господин наместник виновен во взятках и передаче секретных сведений врагу. Доказательства верны и истинны. И вы будете на этом стоять. Что бы ни случилось.
— Буду. — Он помолчал немного, потом, еле заметно улыбнувшись, вернее, чуть дернув уголками рта, все так же глядя в лицо собеседнику, сказал: — В любом случае наша цель слишком высока, а потому оправдывает любые средства.
— Вот именно, — коротко кивает собеседник. — Однако у вас появилось уязвимое место. Я не уверен, что могут нанести удар сюда, это было бы уж слишком грубо, но все может быть. Постарайтесь уговорить госпожу уехать.
Орхальдор еле сумел сдержать короткую дрожь. Внешне, однако, ничем себя не выдал. Собеседник понимающе кивнул.
— Я знаю. С той стороны — вряд ли. Но все же берегите себя. Ради нашего дела.
«…Я сошел с ума. Я должен донести дело до конца. Она — мое уязвимое место. Она должна уехать. Тогда я стану неуязвим. Я — я! — нарушаю первую нашу заповедь — не иметь привязанностей и слабостей. Нелепо, но это делаю именно я.
Неужто придется выбирать?
Нет. Я должен найти выход. Я найду его».
«А насчет выхода — тот выход, который вы имеете в виду, иногда отнюдь не является выходом, сударь мой. Не считайте себя неуязвимым. Вы позовете меня — потому что у вас не будет иного выбора, кроме меня».
Он вздрогнул.
«Нет. Не поддамся.
Я знаю, я прав. Эру ведет меня. Я не могу ошибаться. Ничего не произойдет.
И все же я безумен. Я болен. Я люблю.
Люблю сейчас, когда нельзя любить.
Люблю, когда надо быть неуязвимым.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});