Читать интересную книгу Семья Тибо. Том 2 - Роже Мартен дю Гар

Он поднялся по ступеням, вышел во двор, уселся на скамейку, залитую солнечным светом. Между лопатками мучительно ныло. И все же это длинное путешествие по железной дороге не так уж утомило его; ночью удалось полежать несколько часов. Но переезд с Лионского вокзала в стареньком такси по неровной булыжной мостовой буквально доконал его.

«Прямо детский гробик, — думал он. — Такая маленькая!» Он вспомнил, как Мадемуазель семенила по их квартире на Университетской улице, увидел ее фигурку, скромно примостившуюся на самом кончике стула перед инкрустированным секретером. «Моя фамильная мебель», — вот и все, что она привезла в дом г-на Тибо, который ей предстояло вести. Здесь, в потайном ящике, она держала деньги, которые ежемесячно выдавал ей г-н Тибо на хозяйство, там хранила все свои реликвии, держала сбережения. Сюда же она складывала сушеные ягоды и счета, бумагу для писем и палочки ванили, огрызки карандашей, выброшенные г-ном Тибо, проспекты и рецепты, иголки, пуговицы, крысиный яд, пластыри, саше, пропахшие ирисом, бутылочки арники, ключи от всего дома, и молитвенники, и фотографии, и огуречный крем для смягчения кожи рук; когда она отпирала секретер, приторный запах крема, смешанный с ароматами ириса и ванили, слышался даже в передней. Очень долго в глазах мальчиков, Антуана и Жака, этот письменный стол обладал всеми чарами сказочных сокровищ. Позже Жак и Жиз окрестили стол мадемуазель де Вез «галантерейно-бакалейным», потому что он был, как те деревенские лавчонки, где можно найти все, что душе угодно…

Шум шагов заставил его поднять голову. Люди в черном распахнули вторую створку двери и стали раскладывать венки прямо на земле, во дворе. Антуан поднялся.

Служба кончилась. Две монахини в тиковых передниках, волоча за собой большую груженную овощами корзину на колесиках, прошли мимо, потупив глаза, и скрылись в одном из строений в глубине двора. Во втором этаже раздвинулись шторы, и немощные старушки в ночных кофтах появились у окон. Другие, пободрее, выходили из часовни и, ковыляя, выстраивались по обе стороны паперти. Фисгармония умолкла. Серебряный крест, белый стихарь выплыли из полутьмы. Показался гроб, его несли двое мужчин. Сзади шли певчие, за ними старенький священник, за ним аббат Векар.

Жиз тоже поднялась по ступенькам и показалась в дверях, освещенная солнцем. За ней шагал г-н Шаль. Процессия остановилась, и факельщики, выступив вперед, стали убирать крышку гроба венками. Жиз смотрела на гроб глазами, полными слез. В выражении ее серьезного, повзрослевшего лица было что-то новое, поразившее Антуана: в мыслях Жиз всегда представлялась ему пятнадцатилетним подростком. «Она меня не видит. Она и не подозревает, что я здесь», — думал он и испытывал какую-то неловкость оттого, что может на свободе разглядывать ее, а она даже не догадывается о его присутствии. Он забыл, что у нее такой смуглый цвет лица. «Это, должно быть, от белой каемки на лбу…»

На г-не Шале были черные перчатки, в руках он держал какую-то допотопную шляпу; он вытягивал шею и вертел во все стороны своей маленькой птичьей головкой. Вдруг он увидел Антуана и быстро поднес руку ко рту, как бы желая заглушить крик. Жиз отвела глаза от гроба, и взгляд ее упал на Антуана. Она смотрела на него секунды две, будто не узнавая, потом бросилась к нему и зарыдала. Он неловко обнял ее. Но похоронная процессия снова двинулась в путь, и Антуан осторожно высвободился из объятий Жиз.

— Пойдем вместе, — шепнула она. — Не оставляй меня одну.

Она вернулась на прежнее место. Антуан последовал за ней.

Г-н Шаль глядел на них с остолбенелым видом.

— Ах, это вы? — пробормотал он как бы сквозь сон, когда Антуан протянул ему руку.

— Кладбище далеко? — спросил Антуан у Жиз.

— Наш склеп в Левалуа… Есть кареты, — ответила она тихо.

Кортеж медленно пересек двор.

Катафалк, запряженный парой лошадей, ждал на улице. Местные жители, взрослые, дети, выстроились у края тротуара. К старым извозчичьим дрогам было прилажено что-то вроде закрытого кузова на три сиденья, высоко, как паланкин на спине слона. Лезть туда пришлось по ступенькам. Места предназначались для Жиз, для г-на Шаля и распорядителя похорон; но распорядитель уступил свое место Антуану, а сам вскарабкался на сиденье рядом с кучером в треуголке. Экипаж тряхнуло, и он покатился, подпрыгивая на неровной мостовой. Оба священника ехали следом в траурной карете.

Антуан с трудом взобрался на сиденье и тут же почувствовал боль в бронхах. Сразу же начался жестокий приступ кашля, и с минуту он сидел, зажав рот платком, низко наклонив голову.

Жиз поместилась между Антуаном и г-ном Шалем. Она переждала приступ и тронула Антуана за руку.

— Как хорошо, что ты приехал… Я тебя совсем не ждала!

— По нынешним временам нужно ждать всего, — рассудительно вздохнул Шаль. Он придвинулся ближе и с любопытством присматривался поверх очков к кашлявшему Антуану. Затем покачал головой. — Простите. Я не сразу вас узнал. Вы так изменились… Не правда ли, мадемуазель Жиз?

Антуан не мог подавить неприязненное чувство. Тем не менее он постарался ответить как можно любезнее:

— Да… Я изрядно похудел. Иприт!

Жиз повернулась к нему, вдруг испугавшись его замогильного голоса. В первые мгновения, там, во дворе, ее тоже поразил вид Антуана, но тогда она не успела его как следует разглядеть. Впрочем, ничего не было удивительного в том, что он изменился за эти пять лет разлуки; да еще эта военная форма. Мысль, что его болезнь может быть гораздо серьезнее, чем она считала, внезапно пришла ей в голову. Она знала, что Антуан отравлен газами, и только. Знала, что лечится он на юге. «Я на пути к выздоровлению», — гласили его письма.

— Иприт? — самодовольно, с видом знатока повторил Шаль. — Чудесно. Газ, который был впервые применен под Ипром. Его называют также «горчичным»… Последнее слово техники. — Он по-прежнему с любопытством разглядывал Антуана. — Вас, должно быть, здорово пробрал этот газ… Но зато вы получили военный крест. И с пальмовыми ветвями, поскольку мне известно. А это большая честь.

Жиз взглянула на китель Антуана. В своих письмах он ни словом не обмолвился о награждении.

— А врачи? — решилась она спросить… — Что они говорят? Долго тебе еще оставаться в клинике?

— Выздоровление идет медленно, — признался Антуан. Он попытался улыбнуться. Хотел что-то добавить, глубоко вздохнул и замолчал: лошади трусили по мостовой, и от толчков у него захватывало дух.

— В нашей конторе изобретений мы продаем все необходимое для военных, и противогазовые маски тоже, — выпалил одним духом Шаль, любезно осклабясь.

Жиз, желая доставить ему удовольствие, спросила:

— А как идет ваша торговля, господин Шаль? Хорошо?

— Да идет помаленьку, идет… Как и все в нынешние времена, мадемуазель Жиз! Приходится приспосабливаться. У нас забрали на фронт всех изобретателей; а на фронте, черт побери, они ничего путного не делают… Иногда, конечно, кому-нибудь приходит в голову интересная мысль. Например, наше «Лото Антанты». На днях выйдет… Портативное… Картинки на мотив военных операций: Марна, Эпарж, Дуомон{141}… Большой успех у фронтовиков… Приходится приспосабливаться, мадемуазель Жиз…

«Зато ты нисколько не переменился», — подумал Антуан.

Из Пуан-дю-Жур в Левалуа катафалк ехал Внешними бульварами. Радостный и сияющий вставал воскресный день. Уже пригревало солнце. У фортов разгуливали солдаты. Парижанки в светлых платьях направлялись через ворота Дофина в Булонский лес с детьми, с собачками; вдоль тротуаров стояли тележки, полные цветов. Как когда-то…

— А от… чего она… умерла? — спросил Антуан. Голос его прерывался от толчков.

Жиз круто повернулась к нему:

— Отчего? Бедная тетя… Она, как говорится, вся изболелась. Желудок, почки, сердце. Целыми неделями у нее не работал желудок. В последнюю ночь сердце внезапно сдало. — Она помолчала. — Ты представить себе не можешь, как изменился ее характер за последнее время, с тех пор как она переехала в Убежище… Ничем, кроме себя, не интересовалась. Ее режим, ее здоровье, ее сберегательная книжка. Тиранила сиделок, монахинь. Да, да! Жаловалась на всех: ей казалось, что ее преследуют. Даже обвинила свою соседку, что та ее обокрала: вышла целая история… Тетя по суткам не пила: думала, что сестры хотят ее отравить.

Жиз снова замолчала: никто не произнес ни слова. Молчание она истолковала превратно — приняла его за упрек. Потому что в последние дни ее мучила совесть: она спрашивала себя, все ли сделала, что должна была сделать для тетки. «Ведь она воспитала меня, — твердила про себя Жиз, — а я ушла от нее при первой же возможности; и в Убежище я ее почти не навещала».

— В Мезоне, — снова заговорила она, повысив немного голос, как будто желая оправдаться, — мы так поглощены нашим госпиталем… Пойми, мне нелегко было выбраться. Последние месяцы особенно; я ее почти не видела. А потом настоятельница мне написала, и я тут же приехала. Никогда не забуду… Бедная тетя… Сидела в самом углу комнаты, где висели ее платья, — на чемодане, в рубашке и в белой холщовой юбке, чепец сбился набок. Одна нога в чулке, другая голая. Она высохла вся, как скелет. Лоб торчит, щеки ввалились, шея тощая… Но удивительно — нога у нее была совсем молодая, даже юная: нога как у девушки… Она ничего не спросила — ни про меня, ни про кого. Сразу начала жаловаться на своих соседок, на монахинь. А потом открыла свой секретер, помнишь его? Ей захотелось показать мне ящичек, где она хранила свои сбережения, «чтобы оплатить все расходы». И тут она начала говорить о своем погребении: «Ты меня больше не увидишь. Я скоро умру!» А потом сказала: «Но ты не бойся, я скажу настоятельнице, чтобы она все-таки высылала тебе деньги на рождество». Я попробовала было дошутить: «Тетя, ты уже лет десять твердишь, что скоро умрешь». Она рассердилась на меня: «Я хочу умереть! Я устала жить!» И потом взглянула на свою ногу: «Посмотри, какая у меня крошечная ножка. А у тебя всегда были лапищи, как у мальчишки». Прощаясь, я хотела ее поцеловать, но она меня оттолкнула: «Не целуй меня. От меня плохо пахнет, старостью пахнет…» И тут заговорила о тебе. Я была уже у дверей; она меня окликнула: «Знаешь, у меня выпало шесть зубов. Прямо рву их, как редиску!» И так весело рассмеялась своим смешком, помнишь? «Шесть зубов. Скажи об этом Антуану… Если он хочет меня увидеть, пусть поторопится».