Читать интересную книгу Гоголь - Б Соколов

- Мне кажется, как будто эта каша, - говаривал обыкновенно Афанасий Иванович, - немного пригорела; вам этого не кажется, Пульхерия Ивановна?

- Нет, Афанасий Иванович; вы положите побольше масла, тогда она не будет казаться пригорелою, или вот возьмите этого соуса с грибками и подлейте к ней.

- Пожалуй, - говорил Афанасий Иванович, подставляя свою тарелку, попробуем, как оно будет. После обеда Афанасий Иванович шел отдохнуть один часик, после чего Пульхерия Ивановна приносила разрезанный арбуз и говорила:

- Вот попробуйте, Афанасий Иванович, какой хороший арбуз.

- Да вы не верьте, Пульхерия Ивановна, что он красный в середине, говорил Афанасий Иванович, принимая порядочный ломоть, - бывает, что и красный, да нехороший. Но арбуз немедленно исчезал. После этого Афанасий Иванович съедал еще несколько груш и отправлялся погулять по саду вместе с Пульхерией Ивановной".

До своего поворота к аскетизму в 1840-е годы Гоголь любил радости застолья, и это отразилось в С. п., где еда представлена как одна из высших ценностей человеческого существования, а Афанасий Иванович уподоблен Гаргантюа из романа Франсуа Рабле. Яркую зарисовку кулинарных пристрастий Гоголя дал римский знакомец Гоголя И.Ф. Золотарев: "К числу особенностей Гоголя принадлежали его оригинальность в одежде и чрезвычайный аппетит. Оригинальность Гоголя в выборе костюмов доходила иногда до смешного. Аппетитом Гоголь обладал чрезвычайным. Он любил и много, и хорошо покушать. Бывало зайдем мы в какую-нибудь тратторию пообедать; и Гоголь покушает плотно, обед уже кончен. Вдруг входит новый посетитель и заказывает себе кушанье. Аппетит Гоголя вновь разгорается, и он, несмотря на то, что только что пообедал, заказывает себе или то же кушанье, или что-нибудь другое. Из наиболее любимых Гоголем блюд было козье молоко, которое он варил сам особым способом, прибавляя туда рому (последний он возил с собой во флаконе). Эту стряпню он называл гоголь-моголем и часто, смеясь, говорил: "Гоголь любит гоголь-моголь"". Интересно, что писатель, как и герой С. п., мог есть в любое время суток, независимо оттого, насколько плотно он перед этим пообедал или поужинал. О С. п. восторженно отозвался известный философ и глава литературно-философского кружка Николай Владимирович Станкевич (1813-1840). В письме своему другу Януарию Михайловичу Невзорову от 28 марта 1835 г. он сообщал: "Прочел одну повесть из гоголева "Миргорода" это прелесть! ("Старомодные помещики" - так кажется она названа). Прочти! Как здесь схвачено прекрасное чувство человеческое в пустой ничтожной жизни!.."

В. Г. Белинский в статье "О русской повести и повестях г. Гоголя" (1835) чрезвычайно высоко оценил С. п.: "...Как сильна и глубока поэзия г. Гоголя в своей наружной простоте и мелкости! Возьмите его "Старосветских помещиков": что в них? Две пародии на человечество в продолжение нескольких десятков лет пьют и едят, едят и пьют, а потом, как водится исстари, умирают. Но отчего же это очарование? Вы видите всю пошлость, всю гадость этой жизни, животной, уродливой, карикатурной, и между тем принимаете такое участие в персонажах повести, смеетесь над ними, но без злости, и потом рыдаете с Филемоном о его Бавкиде, сострадаете его глубокой, неземной горести и сердитесь на негодяя-наследника, промотавшего достояние двух простаков! И потом, вы так живо представляете себе актеров этой глупой комедии, так ясно видите всю их жизнь, вы, который, может быть, никогда не бывал в Малороссии, никогда не видал таких картин и не слыхал о такой жизни! Отчего это? Оттого, что это очень просто и, следовательно, очень верно; оттого, что автор нашел поэзию и в этой пошлой и нелепой жизни, нашел человеческое чувство, двигавшее и оживлявшее его героев: это чувство - привычка... Г. Гоголь сравнивает ваше глубокое, человеческое чувство, вашу высокую, пламенную страсть с чувством привычки жалкого получеловека и говорит, что его чувство привычки сильнее, глубже и продолжительнее вашей страсти, и вы стоите перед ним, потупя глаза и не зная, что отвечать, как ученик, не знающий урока, перед своим учителем!.. Так вот где часто скрываются пружины лучших наших действий, прекраснейших наших чувств! О бедное человечество! жалкая жизнь! И однакож вам все-таки жаль Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны! вы плачете о них, о них, которые только пили и ели и потом умерли! О, г. Гоголь истинный чародей, и вы не можете представить, как я сердит на него за то, что он чуть не заставил плакать о них, которые пили и ели и потом умерли!"

К. С. Аксаков писал в статье "Несколько слов о поэме Гоголя "Похождения Чичикова, или Мертвые души"" (1842) о гоголевской повести: "...На какой бы низкой степени ни стояло лицо у Гоголя, вы всегда признаете в нем человека, своего брата, созданного по образцу и подобию Божию... Говорить ли о "Старосветских помещиках", в которых столько глубоко человеческое значение открыл взор Гоголя, там, где другие бы увидали бы только пошлость и животность, он открыл и проложил путь сочувствию человеческому и к этим людям, и к этой жизни". Опошленный вариант взаимоотношений героев С. п. предстает перед нами в "Мертвых душах" предстает перед нами в образах Манилова и его жены, точно так же, как Афанасий Иванович и Пульхерия Ивановна, угощающих друг друга фруктами и сладостями. Пошлость Манилову придают прекраснодушные мечтания, которых лишены гораздо более симпатичные персонажи С. п.

А. М. Ремизов в книге "Огонь вещей" (1954) отмечал, что Гоголь в С. п. "безо всякого "злого духа": разжигает... человеческие страсти, рост и развитие жизни, _ изображается райская безмятежная жизнь, ясная и спокойная, человека доброго, радушного и чистосердечного, само собой бездетного, и как всякая жизнь на земле, будь она райская или насекомая, проходит под знаком всепожирающего времени: коли живешь, плати оброк смерти. Никто не знает, когда, но пожар неизбежно возникнет и сгорит дом человека, кончится спокойная жизнь без тревог - без мысли, лишь с плывом райских грез. В "Старосветских помещиках" представлен сказочный рай - сад, который Бог насадил для человека. Благословенная земля родит всего в таком изобилии, и никакое хищение не заметно, девичья беременеет и плодится, как мухи, словно бы от самого воздуха - ведь холостых в доме никого не было, кроме комнатного мальчика, ходил в сером полуфраке, босиком и если не ел, то уж верно спал (скажу по секрету, все очень просто, привычная приятная работа самого Афанасия Ивановича), и все желания исполняются, как по щучьему велению: на столе откуда ни возьмись скатерть-самобранка с пирожками и рыжиками, сушеными рыбками и жиденьким узваром. Да и желания в таком райском состоянии так ограничены, что как будто их и звания нет: попить, поесть, поспать... В "Старосветских помещиках" дано в математически-чистом виде блаженное райское состояние человека, освобожденного от мысли и желаний, над которыми тяготеет первородное проклятие время-смерть, показать чтобы высшее и единственное: любовь человека к человеку. Сила этой любви так велика и уверена, что дает спокойно умереть человеку".

"СТРАШНАЯ МЕСТЬ", повесть, впервые опубликованная в 1832 г. во второй части сборника "Вечера на хуторе близ Диканьки" с подзаголовком "Старинная быль". В черновой рукописи С. м. имелось следующее предисловие: "Вы слышали ли историю про синего колдуна? Это случилось у нас за Днепром. Страшное дело! На тринадцатом году слышал я это от матери, и я не умею сказать вам, но мне все чудится, что с того времени спало с сердца моего немного веселья. Вы знаете то место, что повыше Киева верст на пятнадцать? Там и сосна уже есть. Днепр и в той стороне также широк. Эх, река! Море, не река! Шумит и гремит и как будто знать никого не хочет. Как будто сквозь сон, как будто нехотя шевелит раздольную водяную равнину и обсыпается рябью. А прогуляется ли по нем в час утра или вечера ветер, как все в нем задрожит, засуетится: кажется, будто то народ толпою собирается к заутрене или к вечерне. Грешник великий я пред Богом: нужно б, давно нужно. И весь дрожит и сверкает в искрах, как волчья шерсть среди ночи. Что ж, господа, когда мы съездим в Киев? Грешу я, право, пред Богом: нужно, давно б нужно съездить поклониться святым местам. Когда-нибудь уже под старость совсем пора туда: мы с вами, Фома Григорьевич, затворимся в келью, и вы также, Тарас Иванович! Будем молиться и ходить по святым печерам. Какие прекрасные места там!"

В. Г. Белинский в статье "О русской повести и повестях г. Гоголя" (1835) поставил С. м. в соответствие с "Тарасом Бульбой" и утверждал, что "обе эти огромные картины показывают, до чего может возвышаться талант г. Гоголя".

Наиболее точный анализ С. м. сделал Андрей Белый в "Мастерстве Гоголя". Он подчеркивал: "Вне деталей изобразительности, обычно относимых к "форме", не поймешь ядра сюжета Гоголя: Гоголь-"сюжетист" хитрее, чем кажется; он нарочно подает читателю на первый план не то вовсе, на чем сосредоточено его внимание; и оттого в выражении простоты "у, какое тонкое" что-то; он отводит внимание от улова "рыбок", поданных под заемным сюжетом, показывая на отражения в речном зеркале, и твердя: "Леса, горы"; те леса не леса, те горы - не горы; под ними - "рыбки"; твердит убежденно в "Страшной мести": "Колдун, колдун, страшно!" Суть же не в том, что "колдун", а в том, что - отщепенец от рода; "страшно" не оттого, что "страшен", а оттого, что страшна жизнь, в которой пришелец издалека выглядит непременно "антихристом"; "леса" - не леса; "борода деда"; дед же - "великий мертвец", управляющий родовой жизнью; горы - выпертые наружу и уже мертвые недра патриархального быта; страшны мертвецы, живущие внутри мертвеца; это те, кто видят "колдуна" в каждом иностранце; декоративные мертвецы, вылезающие из могил в "Страшной мести", - дедовская легенда; суть же - не в них". А. Белый утверждал, что в С. м. "нет диспропорций: содержание подано в прихотливом, но четком сюжетном узоре; ширине противопоставлена заостренность основных мотивов гоголевского творчества; в социальной и индивидуальной теме выявлено с особой силой то "поперечивающее себе" чувство, которого корень - Гоголь, отщепенец от рода, семьи, класса, его породившей среды, не утвердившийся ни в какой другой, ставший "кацапом" для украинцев, "хохлом" - для русских, панычем в гороховом сюртуке, о котором так едко вспоминает пасечник Панько, и неудачным воспитателем юношества в аристократических семействах Санкт-Петербурга, где он выглядел сплошным "не то" в неумении осознать свои корни, в неудачах с "Гансом Кюхельгартеном", в мечтах о профессорстве; современники недооценили его размаха; не оценил его проповеди и отец Матвей; ни то, ни се, - ни литератор, ни проповедник, - он выглядел дырою, прикрытой фикциями; таким он встает в картинах воспоминаний... Что есть "колдун"? Неизвестно что. Наивные современники Гоголя не постигли стилистической рисовки "колдуна" частицами "не", прощепившими его контур не линиями, а трещинами в глубину провала, дна которого "никто не видал"; они ловились на романтику образов, показавшихся им заимствованными у Тика..." По словам А. Белого, в С. м. "Гоголь осюжетил "чудноту", ему непонятную, собственного сознания; оно показано, как не знающее своих социальных корней; то, что делало Гоголя неискренним, непонятным, чуждым современникам... Прием, которым Гоголь достигает огромных художественных целей (Гоголь так и назвал его - "прием "Страшной мести". - Б. С.), тонок, как... не перо, а кончик рапиры; ею он процарапывает за образом образ: в сознании нашем; прием - в букве "эн", соединенной с "е", или с "и"; в "не", "ни"; легкие, как пушинки, "ни", "не" производят грохоты своих эффектов, не услышанных современниками... Явленью колдуна на пире предшествует рассказ о том, как не приехал на пир отец жены Данилы Бурульбаша, живущего на том берегу Днепра: гости дивятся белому лицу пани Катерины; "но еще больше дивились тому, что не приехал... с нею старый отец; он многое мог бы рассказать про чужие края: "там все не так: люди не те, и церквей... нет!... Но он не приехал"... Отец подан при помощи "не". Как полагает А. Белый, "ни", "не" дорисовывают негатив; психологический силуэт отца выщерблен изъятием из него всего конкретного; он - яма в быте; кто он сам в себе, - неизвестно". Общий же вывод А. Белого о С. м. выглядит парадоксальным и сводится к следующему: "Кто мертвецы? По тексту "предки". Их слишком много: от Карпат, Киева, земли Галичской; не весь ли то народ украинский?... Повесть - апофеоз "не": "не" - не выявлено; оно лишь провал в "ничто", куда сброшен злодей; не объяснены: всадник и подбежавшие к Киеву горы; дано только чувство связи с горами: с горы сброшен, но не в лощину, а в провал, "дна которого никто не видал"; сколько от земли до неба, столько до дна того провала"; вздерг, подобный Кривану: в необъясненное. Но соединив черты, характеризующие колдуна, с характеристикой других оторванцев от рода, водящихся с иностранцами, видишь: в колдуне заострено, преувеличено, собрано воедино все, характерное для любого оторванца; и тема гор, и жуткий смех, и огонь недр, и измена родине. Эпилог сперва выглядит подставным объяснением; он, как занавес, падающий в ту минуту, когда должен появиться на сцене актер без грима; на занавесе намалевана академическая аллегория: дед-слепец, распевающий песню про "дивную старину": про Ивана, Петро и короля Степана, князя семиградского... Легенда - "еще таких чудных песен не пел ни один бандурист" - объясняет и всадника, и тему Карпат, как возмездие, и тему двух гор с лощиной меж них (хутор Данилы), и мертвецов: Петро "великий мертвец" - сухая ветвь рода; но: если проклят Петро с родом, то колдун, как личность, без вины виноват; виноват Иван, выпросивший его у Бога злодеем и вставший за это: торчать над провалом; вина - в роде, а не в оторванце; великий мертвец - род, расширенный до всей Украины; адвокат родовой патриотики, Гоголь, топит "клиента" почище прокурора; чем более представляется потрясенным "неслыханными" злодеяниями, суть которых "неизвестно что", тем более вырастает ужас перед патриархальной жизнью, которая приводит к бессмыслице явления на свет без вины виноватого. Корень всех злодеяний оторванца от рода в том, в чем неповинна его личность. Мертв Петро; но мертв и Иван: с ним - Данило, и Стецько, и есаул Горобец, т. е. все, кто идет против "великого грешника"; душевный процесс в последнем не вскрыт; вскрыта фикция, возникшая в очах мертвого коллектива, который приравнен к вселенной; все вне ее - провал; то - Польша, Венгрия, Германия, Франция эпохи Возрождения (были уже и Бэкон, и Гус, и Джиотто, и Данте; есть уже астрономия; она - волхование); колдун, двадцать лет живший в культурном обществе, предельно необъясним для коллектива; его "не то" "необъяснимость" дикарям поступков личности, может, тронутой Возрождением; понятно, что колдун тянется к ляхам и братается с иностранцами. Преступления, - "колдун", "убийца", "кровосмеситель"; Гоголь дает право не верить мифам - приставкой "не то" к каждому преступлению, в котором виноват Петро и виноват Иван, вымоливший у Бога злодея, за то и наказанный: торчанием над провалом; виноват Бог, осуществивший жестокость. Во-вторых: сомнительно, что "легенда" о преступлениях колдуна не бред расстроенного воображения выродков сгнившего рода, реагирующих на Возрождение; мы вправе думать: знаки, писанные "не русскою и не польскою грамотою", писаны... по-французски, или по-немецки; черная вода - кофе; колдун - вегетарианец; он занимается астрономией и делает всякие опыты, как Альберт Великий, как Генрих из Орильяка; он нарисован из глаз жизни, почище "колдунской"; слово "антихрист" означает лишь: "антирод"; в условиях этой жизни "антихрист" всякий человек; лицо его - маска, которой покрыл его поклеп; поклепщик же, Гоголь, в эпилоге говорит прямо: его поклеп - роль; ею он заставляет нас пережить жуть древней жизни; обманутые Гоголем, мы вводимся во все уголки ее, чтобы социальная тенденция, осуществленная приемом написания повести, выпрямилась бы приемом повести. "Не то" в колдуне не объяснимо ничем и никак; уравнение высших степеней неразрешимо в радикалах; чем более члены показанного коллектива отказываются от объяснения, тем более снимается вина с колдуна; от противного объясняется нечто, не прямо стоящее в поле объяснения, и "чушь" патриотики, от лица которой будто бы написана повесть. Допустим: пара смежных углов больше двух прямых; допущение приводит к бессмыслице; допустим, что меньше: опять бессмыслица; коли не больше, не меньше, то значит - равна; такова в приеме тенденция Гоголя; допустим колдун: "не то"; допустим - предатель рода; какого? Все роды умерли; коли "колдун" - плод мертвой родовой жизни, то он не виновен: он только "личность"; но это для рода и есть преступление, которому нет названия". Версию А. Белого можно истолковать и таким образом: Гоголь не только понимал невозвратимость патриархально-родового быта, но и подсознательно чувствовал свое противостояние родовому началу как эмансипированной личности. Это отразилось и в С. м., где образ злодея-колдуна может иметь совсем не однозначное толкование. Ибо колдун сидит в каждом человеке, поскольку на каждом человеке - печать рода, и он обречен на вечную борьбу личного и родового начала. Такая борьба шла и в душе Гоголя, а невозможность примирить стремление преобразовать весь род человеческий с личной творческой уникальностью привела к духовному кризису и гибели.