Во главе процессии шел бен Алказзар, окруженный женами и сыновьями. Лицо его словно окаменело, но темные глаза были полны боли. Любую цену обещал он Архану на поле боя, глядя на руки, залитые кровью собственного брата. Все, что угодно, лишь бы его народ остался жив. Как ни ужасны были его опасения, он никогда не думал, что дойдет до такого.
Архан вместе со своими всадниками ждал их на равнине. Их осталось меньше двух тысяч, и почти все они были окровавлены и мертвы. Волки пустыни, защищая свой дом, сражались, как демоны. Больше четверти бессмертных, сопровождавших войско, погибли, их обезглавленные тела были погребены под грудами трупов врагов. Визирь прикинул, что от его войска не осталось и половины, и лишь черная магия и воля помогли ему удержаться.
Всадники-мертвецы вывели князей пустыни на середину равнины. Караван невольников разогнали по сторонам ярдов на пятьдесят, получились длинные процессии рыдающих, обезумевших от горя людей. Архан тронул коня. Следом ехали Шепсу-хур и два десятка бессмертных с мрачными лицами. В руках они держали обнаженные клинки. Визирь чувствовал, как кровь забурлила в жилах, будто темный прилив. Слова, слишком тихие, чтобы их разобрать, прозвучали в ушах.
Архан осадил коня перед Шахидом бен Алказзаром. Князь пустыни смотрел, как визирь приближается, и в его темных глазах запылало пламя гнева.
— Пусть все твои боги проклянут тебя, Архан Черный, — произнес он голосом, охрипшим от горя. — Что это за милосердие — превратить мой народ в рабов?
— По крайней мере, они останутся живы, — холодно ответил визирь. — Хотя бы на время. Таково милосердие Нагаша.
Пульс его бился все быстрее, сотрясалось тело. Остальные бессмертные тоже это почувствовали. Они покачивались в седлах, захваченные этой силой. Рука Архана стиснула рукоятку меча.
— Я сдержал свое обещание, — сказал он и оскалился, обнажив острые зубы. — Теперь ты должен заплатить свою цену.
Непокорное выражение исчезло с лица Шахида. Он опустил взгляд на свои закованные в цепи руки и вскричал:
— Ты лишил меня свободы! Что еще я должен тебе заплатить?
Слова зазвенели в ушах Архана. Кровь стучала в висках, перед глазами все затянуло багровой пеленой, и вместо ответа у него вырвалось только рычание. Он вскинул меч.
За спиной визиря в зеленом лунном свете сверкнула бронза — всадники вытащили свои кривые кинжалы и вонзили их в шеи коней пустыни. Кони пронзительно кричали, мотали головами, ленты дымящейся крови разлетались по песку, а ножи взмывали и опускались, уничтожая бесценный табун Бхагара.
Из толпы горожан, на глазах которых убивали коней, послышались вопли отчаяния. Лицо Шахида бен Алказзара сделалось пепельного цвета. Потрясение от происходящего пронзило его сердце глубже, чем мог бы пронзить кинжал. Архан увидел, что свет покинул глаза князя пустыни еще до того, как меч опустился на его шею.
Вопли и умоляющие крики раздались среди вождей и их домочадцев, когда бессмертные вклинились в толпу, безжалостно размахивая мечами. Мужчины сами кидались на клинки, до последнего вздоха защищая своих жен, матери пытались своими телами прикрыть молчавших от ужаса детей. Щетки на ногах у коней бессмертных покраснели от горячей крови. Народ Бхагара, вынужденный смотреть на эту резню, в отчаянии рвал на себе одежду и волосы. Но всего ужаснее были призрачные фигуры, в муках отделявшиеся от изуродованных тел. Пронзительно вопящие души затягивал вихрь, который поднялся в звездное небо и устремился на север.
Воющий ветер заполнил пространство внутри черной пирамиды, одежды Нагаша развевались — ритуал дошел почти до кульминации. Темная магия стекала по стенам огромной гробницы, привлеченная символами, высеченными на ней, и проникала внутрь по хитро проделанным в каменных стенах каналам. Могущество вливалось в Нагаша, с его помощью он мог дотянуться за сотни миль и поглотить энергию смерти знатных семей Бхагара и их зачарованных коней. Он привлек к себе их замученные души, заставил их войти в черный камень пирамиды и пожертвовал в ритуале, к которому так усердно готовился. Ночное небо над громадой пирамиды затянуло тяжелыми тучами. Молнии цвета индиго отскакивали от черного камня обратно в небо и разжигали нечестивое пламя в клубящемся тумане. Боль, агония и смерть, извлеченные из тысяч страдающих душ, изливались во все усиливающуюся грозу.
Глубоко внутри пирамиды Нагаш поднял над собой Посох Веков и прокричал одно-единственное магическое слово. Вспышка света, хор воющих душ — и в одно мгновение гроза, бушующая наверху, прекратилась, оставив мир безмолвным и оглушенным.
За сотни миль отсюда часовые, охраняющие стены Кватара, заметили, что над городом с запада собираются темные тучи. Многие из них, родом из Разетры, привыкли к внезапным ураганам джунглей и поэтому не обратили особого внимания на приближающуюся грозу.
Медленно и неотвратимо тучи сгущались над городом, затягивали небо, закрывали звезды. Несколько часов спустя упали первые тяжелые капли дождя. Они глухо стучали по камням и шлемам солдат. Некоторые подняли лица к небу, ловя воду губами. Она была теплой и горьковатой, с привкусом меди и пепла. Часовые утерли подбородки, потянулись к угасающим факелам и обнаружили, что их ладони сделались скользкими от крови.
Красный дождь орошал Кватар, окрашивал Белый Дворец в алый цвет, и на улицах собирались лужи крови. Он лил на горожан, спавших у себя на крышах, струился по лицам жрецов, торопившихся домой из храмов и с широко распахнутыми глазами смотревших в небеса.
Жуткий ливень прекратился ровно за минуту до рассвета, и когда он кончился, весь город походил на жертвенный алтарь.
К вечеру начали болеть и умирать первые горожане.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Тайны в крови
Кхемри, Живой Город, 44 год Ку’афа Коварного
(—1966 год по имперскому летосчислению)
Посланники Кватара шли к царскому трону во главе процессии придворных, облаченных в ткани цвета кости, с красивыми золотыми масками на лицах, под бой обтянутых кожей барабанов и низкий звон бронзового колокола. Позади двигались два десятка бледнокожих рабов-варваров — голых, за исключением разноцветных полосок ткани на горле и руках, напоминающих перья певчих птиц. В мозолистых руках они держали открытые шкатулки сандалового дерева, украшенные полированной бронзой и полные золотых монет, а также специй и прочих экзотических вещей. День клонился к вечеру, и во Дворе Сеттры было душно из-за облаков курящихся благовоний. Прием длился уже больше четырех часов, и городская знать бросала нетерпеливые взгляды в сторону возвышения, переминаясь с ноги на ногу. Снаружи новый послушник, взяв на себя роль Птра’кафа, сладким певучим голосом призывал богатых и могущественных служить царю. Нагашу казалось, что в голосе юноши слышатся нотки отчаяния.
Верховный жрец скрывался в густых тенях позади высоких мраморных колонн, наблюдая за играми, разворачивающимися перед царским возвышением. Во времена Хетепа на ежемесячном большом приеме при дворе зал заполнился бы на три четверти и сюда явились бы все вторые сыновья аристократических семейств и посланцы всех городов Неехары. В последний раз подобная толпа собралась здесь в день погребения старого царя, а спустя два года большой зал едва заполнился на треть. Газид и остальные прислужники царя расставили прибывших от возвышения до середины зала, чтобы казалось, что их больше, чем есть на самом деле.
— Бойся знати, дары приносящей, — пробормотал Кефру над плечом Нагаша. — Похоже, старик Амамурти решил, что с него довольно. Интересно, он отправится назад в Белый Дворец или снимется с лагеря и переметнется в Зандри?
Почти невидимый в густой тени, Нагаш презрительно фыркнул в сторону посла и его свиты и произнес:
— Судя по богатству его даров, Амамурти окажется на борту баркаса, следующего в Зандри, еще до заката, а о своем расточительстве пожалеет сразу же, как доберется до берега. Старому козлу придется дорого заплатить, чтобы посостязаться за благосклонность Некумета с посольствами, которые там уже обретаются.
С момента гибели Хетепа на берегу Реки Жизни власть и влияние Кхемри вытекали из слабых рук его преемника, как песок. Первым с двором Тхутепа распрощался посланник Разетры, пообещав вечное расположение и поддержку Кхемри. Потом откланялись князья Бхагара, а следом за ними — посланники Бел-Алияда и Ливары. Спустя несколько месяцев до Кхемри дошел слух, что все эти сановники поселились в Зандри и оказывают почтение двору Некумета. Впервые за всю историю власть медленно, но верно ускользала из Живого Города, и, несмотря на все свои пылкие речи и возвышенные идеалы, Тхутеп был бессилен остановить это.