Григорий присутствовал на вселенском соборе в Константинополе и, без сомнения, будучи одним из наиболее выдающихся богословов того времени, оказал ощутимое влияние на ход обсуждений. Согласно более позднему, но ошибочному преданию, он составил дополнения к Никейскому символу веры, санкционированные на соборе[1960]. Собор доверил ему, как «одному из столпов католической ортодоксии», отправиться с посещением в Аравию и Иерусалим, где возникли беспорядки, угрожающие расколом. Он застал Палестину в плачевном состоянии, поэтому разубеждал каппадокийского аббата, который спрашивал у него совета насчет паломничества своих монахов в Иерусалим. «Перемена места, — говорил он, — не делает нас ближе к Богу, но везде, где ты есть, Бог может прийти к тебе, если только жилище твоей души готово… Лучше выйти из тела и подняться к Господу, чем оставить Каппадокию и отправиться в Палестину». Ему не удалось стать миротворцем, и он вернулся в Каппадокию, жалуясь, что в Иерусалиме есть люди, «которые проявляют ненависть к своим братьям, причем такую, какую им следовало бы проявлять только к дьяволу и к заклятым врагам Спасителя».
О его последующей жизни мы знаем очень мало. После этого он был в Константинополе трижды, в 383, 385 и 394 г., и умер около 395 г.
Богатство его интеллектуальной жизни нашло воплощение в многочисленных произведениях, прежде всего в его полемических доктринальных трудах: «Против Евномия»; «Против Аполлинария»; «О Божественности Сына и Святого Духа»; «О разнице между ousia и hypostasis в Боге»; и в его катехетическом компендиуме христианской веры[1961]. Прекрасный диалог с сестрой Макриной о душе и воскресении мы уже упоминали. Помимо этого, он написал много гомилий, особенно о сотворении мира и человека[1962], о жизни Моисея, на Псалтирь, Екклесиаста, Песнь песней, молитву Господню, заповеди блаженства; восхваления выдающихся мучеников и святых (святого Стефана, сорока мучеников, Григория Чудотворца, Ефрема, Мелетия, своего брата Василия); различные ценные аскетические трактаты; биографию своей сестры Макрины, обращенную к монаху Олимпию.
Григорий был скорее человеком мысли, чем действия. Он прекрасно рассуждал метафизически и оказал неоценимые услуги, защищая тайны Троицы и воплощения, а также верно разграничил сущность и ипостась. Из всех отцов церкви никейской эпохи он ближе всего к Оригену. Григорий не только следует его отчасти надуманному аллегорическому методу толкования, но в еще большей степени перенимает его догматические взгляды[1963]. Для него, как и для Оригена, человеческая свобода играет важнейшую роль. Оба они идеалисты и иногда, непреднамеренно и не замечая этого, впадают в противоречие с учением церкви, особенно в эсхатологии. Григорий принимает, например, учение об окончательном возрождении всего сущего. Замысел искупления в его представлении совершенно универсален и включает в себя все духовные творения. Благо — это единственное позитивное бытие, тогда как зло негативно, не имеет бытия и в конце должно исчезнуть, потому что оно не от Бога. Неверующие действительно подвергнутся второй смерти, чтобы стать очищенными от ограниченности плоти. И Бог не отказывается от них, потому что они — Его собственность, родственные Ему духовные существа. Его любовь, которая привлекает к себе чистые души легко и безболезненно, станет очищающим огнем для всех прилепившихся к земному до тех пор, пока весь нечистый элемент в них не будет уничтожен. Как всё исходит от Бога, так всё в конце концов к Нему и вернется.
§166. Григорий Назианзин
I. S. Gregorius Theologus, vulgo Nazianzenus: Opera omnia, Gr. et hat. opera et studio monacho‑rum S. Benedicti e congreg. S. Mauri (Clemencet). Paris, 1778, tom. i (содержит его проповеди). Это великолепное издание (одно из лучших изданий отцов из Мавра) было прервано во времена Французской революции, но потом возобновилось, и второй том (на основании оставшихся бумаг) был завершен А. В. Caillau, Par., 1837 - '40, 2 vols. fol. Репринт в Migne, Patrolog. Graec. (tom. 35–38), Petit‑Montrouge, 1857, 4 vols, (об отдельных изданиях его Orationes и Carmina см. Brunet, Man. du libraire, tom. ii, 1728 sq.)
II. Биографические примечания в посланиях и поэмах Григория, у Сократа, Созомена, Феодорита, Руфина и Свиды (s. v. Γρηγόριος). Gregorius Presbyter (неизвестного происхождения, возможно, из Каппадокии, X век): Βίος του Γρηγορίου (на греческом и латыни в Migne, издание Opera, tom. i, 243–304). G. Hermant: La vie de S. Basile le Grand et celle de S. Grégoire de Nazianz. Par., 1679, 2 vols. Acta Sanctorum, tom. ii. Maji, p. 373 sqq. Бенедиктинские издания: Vita Greg, ex Us potissimum scriptis adornata (в Migne ed., tom. i, pp. 147–242). Tillemont: Mémoires, tom. ix, pp. 305–560, 692–731. Le Clerc: Bibliothèque Universelle, tom. xviii, pp. 1–128. W. Cave: Lives of the Fathers, vol. iii, pp. 1–90 (ed. Oxf., 1840). Schröckh: Part xiii, pp. 275–466. Carl Ullmann: Gregorius von Nazianz, der Theologe. Ein Beitrag zur Kirchen- und Dogmengeschichte des 4trn Jahrhunderts. Darmstadt, 1825. (Одна из лучших богословских монографий богослова родственного духа.) См. также статьи Hefele в Wetzer und Welte, Kirchenlexikon, vol. iv, 736 ff., и Gass в Herzog, Encykl., vol. ν, 349. A. Grenier: La vie et les poésies de saint Grégoire de Nazianze. Paris, 1858. Böhringer: K. G. in Biogr., new ed., vol. viii, 1876. Аббат A. Benoît: Vie de saint Grégoire de Nazianze. Paris, 1877. J. R. Newman: Church of the Fathers, pp. 116–145, 551. Dabas: La femme au quatrième siècle dans les poésies de Grég. de Naz.. Bordeaux, 1868. H. W. Watkins, в Smith and Wace, ii, 741–761. W. Gass, в Herzog2, ν, 392–396. Α. Paumier, в Lichtenberger, ν, 716–722. О его христологии см. Neander, Baur и особенно Dorner. Его взгляды на будущее наказание обсуждались в Farrar и Pusey (см. vol. ii, 612). Farrar: Lives of the Fathers, i, 491–582.
Григорий Назианзин, или Григорий Богослов, — третий из каппадокийской троицы. Он уступал своему ближайшему другу Василию как руководитель церкви, а своему тезке Григорию Нисскому — как мыслитель–теоретик, но превосходил обоих как оратор. В нем цвет греческого богословия явил себя в союзе с никейской верой. Он — один из выдающихся защитников ортодоксии, хотя его ум был открыт для свободных рассуждений. Его жизнь, в которой сочетаются высокое положение, монашеское уединение, любовь к усердным исследованиям, энтузиазм по отношению к поэзии, природе и дружбе, обладает романтическим очарованием. Он был «по склонностям и судьбе заключен между спокойствием созерцательной жизни и беспокойствами управления церковью, не удовлетворенный ни тем, ни другим, ни мыслитель, ни поэт, но, согласно своему юношескому желанию, оратор, нередко напыщенный и сухой, но усердно трудившийся ради победы ортодоксии и ради истинного практического христианства»[1964].
Григорий Назианзин родился около 330 г., за год до императора Юлиана, либо в Назианзе, торговом городе в юго–западной части Каппадокии, где его отец был епископом, либо в соседнем селении Арианзе[1965].
Его мать Нонна, одна из благороднейших христианок древности, оказала глубокое и целостное влияние на формирование его религиозного характера. Своими молитвами и своей святой жизнью она обратила мужа из секты гипсистариан, которые просто верили в некое верховное существо, никак не конкретизируя веру; она посвятила своего сына, как Анна Самуила, еще до его рождения, на служение Богу. По словам Григория, «она была женой, которую прославлял Соломон: во всем повиновалась мужу согласно законам брака, но не постеснялась стать его учителем и привести его к истинной вере. Она решила трудную проблему, сочетая высшую культуру, особенно в познании божественного и в ревностном поклонении, с практической заботой о доме. Когда она занималась домом, казалось, что она ничего не знает о делах веры, но если она занималась Богом и поклонением Ему, казалось, что все остальные занятия ей чужды; она всему отдавалась без остатка. Опыт внушил ей безграничную веру в воздействие молитвы верующего, поэтому она была особо прилежна в мольбах и молитвой преодолевала даже глубочайшие чувства печали по поводу ее собственных страданий и страданий других. Таким образом она достигла такого контроля над своим духом, что во всех скорбях, которые встречала, никогда не жаловалась, а прежде всего благодарила Бога». Григорий особенно прославляет ее необычайную терпимость и самоотречение в любви к бедным и больным. Но этому не всегда соответствует то, что он рассказывает о ней: «К языческим женщинам она была так нетерпима, что никогда не приветствовала их ни словесно, ни подавая руку[1966]. Она не ела соли с теми, кто ходил к нечестивым алтарям идолов. На языческие храмы она не смотрела и уж тем более не ступала на их территорию, и она была далека от посещения театра». Конечно, ее благочестие было полностью в духе того времени, носило на себе отпечаток аскетического законничества, а не евангельской свободы и касалось прежде всего определенных внешних проявлений. Отмечалось также ее великое почтение к священным предметам. «Она не осмеливалась поворачиваться спиной к святому престолу или плевать на пол церкви». Ее смерть была достойна ее святой жизни. В преклонном возрасте, в церкви, которую почти полностью построил на собственные средства ее муж, она умерла, одной рукой держась за алтарь, а другую молитвенно воздев к небесам со словами: «Будь милостив ко мне, о Христос, мой Царь!» Во всеобщей скорби, особенно у вдов и сирот, которым Нонна была утешением и помощью, она была похоронена рядом со своим мужем близ могил мучеников. Ее любящий сын говорит в одной из поэм, где славит ее благочестие и благословенную кончину: «Плачьте же, смертные, о роде смертных; но когда такой человек, как Нонна, умирает, вознося молитвы, я плакать не стану».