Читать интересную книгу Белое сердце - Xавьер Мариас

Случайный шаг может круто изменить нашу жизнь, и перед лицом этих перемен мы спрашиваем себя: «А что, если бы я не зашел тогда в этот бар? А если бы я не пошел тогда на вечеринку? А если бы я не поднял в тот вторник телефонную трубку?» Мы задаем себе эти наивные вопросы и на мгновение (всего только на мгновение) верим, что в противном случае мы не познакомились бы с Луисой и сейчас не стояли бы на пороге неотвратимого и логичного события, не понимая (именно потому, что оно логично и неотвратимо), радует оно нас или пугает, хотим ли мы, чтобы свершилось наконец то, о чем мы еще вчера мечтали. Но мы всегда знакомимся с Луисой. Наивно спрашивать, почему это так. Рождение зависит от случайного движения. Фраза, произнесенная незнакомцем на другом конце света, так или иначе истолкованный жест, рука, положенная на плечо, сказанные шепотом слова, которые могли бы не быть сказаны. Каждый шаг и каждое слово любого человека в любых обстоятельствах – колеблется он или убежден, говорит искренне или лжет – могут самым невероятным образом отразиться на тех, кого мы не знаем и не узнаем никогда, на тех, кто еще не родился и еще не знает, что в будущем ему суждено заставить нас страдать, становятся порой в буквальном смысле вопросом жизни и смерти – так часто жизнь и смерть непостижимым образом зависят от вещей незначительных, о которых никто и не вспомнит: от того, что мы все-таки решили выпить пива, хотя сначала и сомневались, хватит ли нам на это времени; от того, что мы были любезны с кем-то, с кем нас только что познакомили, не подозревая, что за минуту до этого он накричал на кого-то или кого-то обидел; от того, что, возвращаясь домой с обеда в родительском доме, мы задержались, чтобы купить торт, но так его и не купили; от того, что готовы бесконечно слушать тот единственный голос, что бы он ни говорил, от нашего случайного телефонного звонка; от того, что мы хотели остаться дома и не остались. Выходить из дома, разговаривать с кем-то, что-то делать, просто двигаться, смотреть и слушать – значит подвергать себя постоянному риску. Даже если мы запремся дома, перестанем двигаться и говорить, мы все равно не убережемся, все равно ничто не спасет нас от последствий, логичных, неотвратимых, неизбежных, хотя еще почти год (или два, или четыре, или десять, или сто лет) назад, да даже еще вчера, мы о них и не помышляли. Я думаю о том, что завтра мы с Луисой поженимся, но сейчас пять утра, и значит, женюсь я уже сегодня. Для нас ночь – это продолжение предыдущего дня, но для часов это не так. Часы на моем ночном столике показывают пять с четвертью, будильник – пять часов четырнадцать минут, и обоим дела нет до того, что я ощущаю себя еще во вчерашнем дне, а не в сегодняшнем. Через семь часов. Может быть, Луиса тоже сейчас не спит, лежит одна в своей комнате, не зажитая света, в пять с четвертью утра (позвонить ей,) одна, как и я (но нет, я ее напугаю), больше она не будет спать одна, разве что в исключительных случаях и когда мы будем в поездках. Мы оба слишком много ездим, с этим надо кончать (она может подумать, что я звоню ей среди ночи, чтобы все отменить, чтобы отказаться жениться, пойти наперекор логике и попытаться избежать неизбежного). Ни в ком никогда нельзя быть уверенным, никому нельзя доверять. Может быть, она тоже сейчас спрашивает себя: «И что дальше? Что дальше?» Или размышляет о том, что не уверена, хочет ли видеть каждый день, как я бреюсь – бритва жужжит, а среди щетины попадаются седые волоски – я выгляжу старше, если не бреюсь, и поэтому я шумно бреюсь каждый день и буду продолжать делать это, просыпаясь по утрам. Уже поздно, я все никак не могу уснуть, а завтра мне нужно хорошо выглядеть. Через семь часов мне предстоит произнести в присутствии свидетелей, в присутствии собственного отца (и в присутствии родителей Луисы, конечно), что хочу быть с Луисой, что таково мое решение, я скажу это так, как того требует закон, мои слова будут записаны, и их уже нельзя будет изменить.

– Вот и я думаю, – ответил я отцу, – а дальше что?

Ране улыбнулся еще шире и выпустил огромное облако дыма. Он всегда очень красиво курил.

– Эта девушка мне очень нравится, – сказал он. – Гораздо больше, чем любая их тех, что перебывали у тебя, ловеласа этакого, за все эти годы, – да, да, ловеласа, и не спорь со мной. Мне с ней интересно, что, согласись, не так уж часто случается между людьми, у которых такая раз ница в возрасте, хотя, впрочем, я пока не знаю, чем вызван ее интерес ко мне – тем, что она выходит за тебя замуж, или тем, что она до сих пор не была уверена в том, что сделает это, так же, как ты был сейчас любезен с этими идиотами, ее родителями, но, полагаю, не пройдет и полугода, как от твоей любезности не останется и следа. Брак изменяет все, до самых мелочей, даже в наше время, когда вы в это не верите. То, что происходило между вами до сегодняшнего дня, имеет мало общего с тем, что ожидает вас в будущем, ты начнешь понимать это уже с завтрашнего дня. От прошлого вам останутся старые шутки, смутные воспоминания, которые не всегда легко воскресить. И, разумеется, останутся ваши чувства. Вы еще взгрустнете о тех месяцах, когда вы заключали альянс против всех, потому что пройдет несколько лет – и вы будете заключать альянс только друг против друга. Не бойся, в этом нет ничего страшного – это неизбежно, когда долго живешь рядом с кем-то, с этим вполне можно мириться, и обычно с этим свыкаются.

Он говорил как всегда неторопливо, с особой тщательностью подбирая некоторые слова («ловелас», «альянс», «воскресить»), не столько для того, чтобы точнее выразить мысль, сколько для того, чтобы произвести наибольший эффект и удостовериться, что собеседник внимательно его слушает. Он умел заставить слушать себя, даже если собеседник выслушивал то, что он говорил, уже в тысячный раз. Но того, что он говорил сейчас, я никогда прежде от него не слышал, к тому же меня удивил его тон – как всегда, ироничный, но гораздо менее приветливый, чем обычно. Его слова вызывали в моей душе глухое беспокойство, хотя эти же (и даже худшие) мысли мне самому не раз приходили в голову с тех пор, как мы с Луисой назначили день свадьбы – сегодняшний день (конечно, мне в голову приходили за это время и более приятные мысли), но одно дело – думать о чем-то самому и совсем другое – выслушивать то же самое от другого.

– Отличную перспективу ты мне нарисовал, – сказал я. – Хорошее напутствие, не ожидал от тебя, мне казалось, что ты рад.

– Я рад, конечно, рад, можешь мне поверить, я очень рад, спроси кого хочешь, – я сегодня весь день праздную, начал еще до официальной церемонии. Утром, перед тем, как выйти из дома, стоя один перед зеркалом, я поднял за вас бокал рейнского вина, рислинга. Специально для этого открыл бутылку, теперь то, что там осталось, пропадет. Так что видишь, как я рад – испортить бутылку хорошего вина только для того, чтобы утром в одиночестве выпить за вас, – и, сказав это, он поднял брови с невинным выражением, но невинность была смешана с высокомерием, а удивление было деланым.

– Так что же тогда ты хотел мне сказать?

– Ничего особенного, ничего особенного, просто хотел побыть наедине с тобой несколько минут. Нас сейчас никто не хватится, после церемонии мы уже никому не нужны: свадьбы – это праздники для гостей, а не для тех, кто женится, и не для тех, кто эти свадьбы устраивает. Неплохая идея прийти сюда, тебе не кажется? Я только хотел задать тебе тот вопрос, который и задал: «И что дальше?» Но ты на него не ответил.

– Пока я ничего не могу ответить, – сказал я. Меня немного раздражало его поведение, и мне не терпелось вернуться к Луисе и к друзьям, в обществе Ранса я не находил облегчения. Вообще это очень похоже на моего отца: отвести меня в сторону в самый неподходящий момент и затеять разговор. Непривычным было только то, что на этот раз он не ограничился похлопыванием по плечу и пожеланием счастья, пусть даже очень витиеватым пожеланием, которое заняло бы несколько минут. Он подтянул свои длинные носки, потом неторопливо закинул ноту на ногу.

– Ничего? Как это ничего? Что-то же с тобой произошло – ты так долго ходил в холостяках и вдруг женился, хотя, возможно, ты этого еще не осознаешь. Если ты боишься сделать меня дедушкой, то не волнуйся: полагаю, что я уже в том возрасте, когда это совершенно естественно.

– Так ты это имел в виду, когда спрашивал: «И что дальше»?

Ране прикоснулся рукой к своим снежно-белым волосам, как делал иногда, сам того не замечая. Так он приглаживал волосы, или лучше сказать, это был жест, каким обычно приглаживают волосы, – он лишь слегка касался их подушечками пальцев, словно хотел пригладить, но само прикосновение его пугало, и он убирал руку. У него всегда была при себе расческа, но он никогда не вынимал ее при свидетелях, даже если свидетелем был его собственный сын – ребенок, который давно вырос, но для него все еще оставался малышом.

– Нет, вовсе нет, я не тороплюсь, и вам спешить не следует, я, конечно, не хочу вмешиваться в ваши дела, но мне так кажется. Я просто хочу знать, что ты сейчас испытываешь, именно сейчас, когда все только начинается. Только и всего. Обычное любопытство. – И он поднял руки, словно показывая, что безоружен.