Читать интересную книгу В тесных объятиях традиции. Патриархат и война - Нона Робертовна Шахназарян

телесностью, эмоциями в целом. Механизмы этого контроля прозрачны: все члены общества следят друг за другом и особенно за молодыми женщинами (в том числе молодые женщины друг за другом), при этом нормативные представления об адекватном поведении женщин прямо противоположны по значению правилам для мужчин. Идеалы маскулинности предполагают наличие многих сексуальных «побед». «Левые» половые связи (зачастую резко приукрашенные, а иногда начисто придуманные)[140] эмоционально обсуждаются мужчинами между собой в различных местах мужских социализаций и формируют одну из важнейших граней мужского образа. Это обычно ежедневные сборы в специальных местах: на стационарных или выездных кеф-ах (от арабского — ‘кейф’, ‘застолье, пиршество’) и прочих мужских посиделках (за игрой в нарды, в шашки, шахматы) или постоялках (за курением и досужими разговорами). Риторика, касающаяся поведения девушки до брака (не исключая и тех случаев, когда «честность» ее подтвердилась), моделируют ее дальнейшую жизнь и положение в семье мужа (чем больше компромата собрано на молодую невестку, тем легче держать ее в зависимом положении, в естественном языке — легче «подкоротить язык»). Заигрывание с компрометирующими суждениями, когда молодая женщина вынуждена постоянно оправдываться, делают ее положение непрочным и внушают чувство вины. В этом ряду женщина, ее «лицо», «честь» остаются потенциально уязвимым звеном — «пятно» на имени женщины остается при любом исходе, потому что «нет дыма без огня», потому что о «хорошей женщине не говорят». Но в то же время «настоящий» мужчина должен отреагировать на разговоры о своей жене, потребовав сатисфакции либо у жены, либо у злословящих, либо у тех и других. Эти дискурсы активны и являются мощным орудием стигматизации. Отрицательно характеризующие человека суждения могут актуализироваться по желанию оппонентов. Они затеняются или артикулируются в зависимости от ситуации и социального положения пропонента.

Молодая женщина сильно зависит от того, какие о ней есть мнения и в каком свете различные события из ее жизни будут представлены, поэтому она обычно ориентирована на создание и поддержание добрых личных отношений и вынуждена строить свое поведение с постоянной оглядкой на социальных нормоконтролеров. В то же время возможно некое давление со стороны семьи девушки, если она имеет сильные социально-экономические позиции и может управлять дискурсом в свою пользу. Высокий статус семьи создает некий защитный ореол вокруг женщины, обеспечивая ей своего рода иммунитет порой на протяжении всей жизни.

Генеалогическая история, то есть по сути дела сумма символических капиталов представителей рода, определяет генеалогический статус, который также может выступать как один из рычагов контролирования; как один из факторов как возвышения и возвеличивания, так и стигматизации и социального исключения. Эта изустная информация о представителях фамилий попеременно уходит в пассив или вытаскивается в актив. При «идеальном» выстраивании матримониальных стратегий припоминается и обсуждается вся жизнь семейства в разрезе нескольких поколений, причем с материнской и отцовской стороны. Нормальной, образцовой считается женщина, которая в течение всей жизни была в физическом контакте с одним мужчиной — своим мужем[141].

Легитимными причинами для развода считаются женская измена (или хорошо обоснованное подозрение в ней) и бесплодие. Усилиями женщин семейства (также посредством формирования и управления дискурсами) «виновницей» бесплодия обычно оказывается женщина и ни в коем случае не мужчина (также в интересах защиты мужского статуса, а мужской статус = статус семьи). Такая идеология устойчива во времени — слова для выражения бесплодия у мужчин практически отсутствуют.

П. Бурдье настаивает: «Что существует, так это пространство отношений, которое столь же реально, как географическое пространство, перемещения внутри которого оплачиваются работой, усилиями и в особенности временем»[142]. Трудно переоценить роль «мнения окружающих» в жизни каждого индивида в рассматриваемой культуре. Социальный контроль столь жёсток и общественное мнение столь активно, что нарушение устоявшихся гендерных ролей, ролевой конфликт не сулит ничего приятного ни одному из полов, максимально дискредитируя семью в глазах сообщества. Каждая семья стремится к созданию благоприятного образа о себе, «избегая эффекта символической девальвации»[143]. А образ («лицо») подразумевает здесь «не визуальный, а чисто виртуальный, семиотический объект — интериоризованное представление других людей о субъекте („то, что другой скажет или подумает обо мне“), форму отчуждения личности» [от самого себя][144].

В карабахско-армянской семье обычно складывается (или должна складываться) особая психологическая атмосфера, которая сконцентрирована на удовлетворении потребностей мужчин. Семья — это сцена, где мужчины постоянно должны утверждать «естественные» иерархии — показывать, кто в доме главный. Женщины подыгрывают мужчинам, позволяя, чтобы их пугали, держали в повиновении, изображая зачастую страх и почтение (подлинные или нарочитые). Чаще всего женщина прилаживается к условиям, «примиряясь» со своей ролью и положением. Встречаются и случаи женского протеста, скрытого или явного. Мудрой считается та женщина, которая понимает: чем виртуознее она сыграет свою роль, подстраиваясь к жизненным обстоятельствам, тем лучше ей удастся создать эмоциональный фон «идеальной» семьи. Женщина добровольно принимает подобную стратегию поведения, отдавая себе полный отчет в том, какие символические потери может нести ее семья в противном случае. В случаях «противного случая» супружеская пара подвергается явным или скрытым насмехательствам, поведение пары бурно обсуждается — а это «позорно!». Женщина пострадает не меньше, если у ее мужа будет репутация «не-мужчины» — есть целый ряд уничижительных метафор, способных просто уничтожить образ мужчины и превратить его существование в сообществе в психологическую муку. Среди наиболее выразительных и употребляемых метафор — уподобление униженного мужчины «рисинке, упавшей с усов» (begha ver yngatz prindz’); сравнение его с чучелом (chechul’); метафора огурца (xjar)[145]. И одновременно именно женщина часто ответственна за эти характеристики в адрес своего мужа, ее повседневное поведение отражает, как в зеркале, нюансы маскулинного статуса мужа. Так, окружению в значительной мере отводится роль регулятора и регламентатора семейных отношений. Учитывая негласную солидарность большинства в «деле» контроля друг за другом и высокую скорость распространения информации среди членов общества (а по сути, доносительства), присутствие третьего лица в доме тут же делает ситуацию публичной и диктует смену поведения. Понимание действенности и ненадуманности сентенции «что скажут люди о моей семье?» негласно объединяет членов семьи в мини-труппу, команду, скрепленную солидарностью и, в конечном счете, общей целью — производства благоприятных впечатлений о себе в процессе рутинных микровзаимодействий.

От качества этой вечно длящейся игры, исполнений зависит имидж семьи и главной фигуры в этой пирамиде — мужчины. То есть доброе имя мужчины и созданной им семьи и есть то, что требует постоянных «вложений» через жесткую регламентацию публичного поведения всех членов семьи. Иначе «мою дочь не предпочтут взять в жены из „такой“ (т. е. плохой) семьи», «моему сыну откажут в невесте в „такую“ семью». Это перекликается