совершенства, — девять-десять часов в день, а то и больше. Снова смотрит на Ричарда, на его ни на что не годные руки. Чем он, черт подери, занимается теперь целыми днями?
— Когда оно тебе понадобится, как ты вообще сможешь попасть на улицу?
Он живет на четвертом этаже полуторавекового особняка. Лифтов нет. Пандусов тоже.
— Никак.
Он окажется в ловушке этой квартиры, запертый в собственном теле, точно русская матрешка. Вдруг Карине вспоминается табличка «Продается» перед домом.
— Будешь переезжать.
— Пытаюсь. Пока не продам эту квартиру, новая мне не по карману. Даже если снимать. Поддержание моей жизни уже стало весьма затратным проектом. Есть вероятность, что он не стоит таких вложений. Алиментов можешь больше не ждать.
— Да-да. Конечно.
Карина замолкает. Остаток на текущем счете, скудный доход с уроков игры на фортепиано, ежемесячные платежи. Она начинает подсчеты, в основном вычитания, эти уравнения ее пугают, и в данный момент в уме их не решить.
— Как Грейс?
— Ричард, она не знает. Совсем ничего не знает. Я не думала, что ты… изменишься так сильно и так быстро. Тебе надо рассказать ей о том, что происходит.
— Знаю. Собирался. Много раз. Просто все откладывал. Потом вот голос. Звучу как робот. Не хочу звонить и пугать ее.
— Напиши ей по электронной почте.
От смущения у Карины съеживается желудок, а глаза расширяются. Его руки. Он же не в состоянии набрать текст.
— У меня есть программы для распознавания речи и пальцы на ногах. Письмо я пока еще могу написать. Но она оставляет мои письма с расспросами об учебе и погоде без ответа. Я не перенесу, если напишу ей обо всем, а она не ответит.
Грейс кое-что известно, а о чем-то она не знает. Поэтому неудивительно, что она не стала хранить нейтралитет. Поддерживая мать, Грейс больше года не разговаривает с отцом. Карина не может не радоваться одержанной победе за преданность и даже пальцем не пошевелила, чтобы положить конец холодной войне, которую объявила дочь. Карина опускает взгляд в пол, на свои промокшие носки.
— Я не хотел вываливать на нее такие новости, пока она занята учебой. Думал, это может подождать…
— Пока не подвезут гроб? — уточняет Карина, превращая свое чувство вины в упрек, — эту алхимию она давно освоила в совершенстве.
— Пока она не приедет домой на День благодарения. Тогда смогу сказать ей лично. И знаю, это звучит глупо, но, наверное, я думал: если не стану говорить людям о том, что у меня БАС, может, у меня его и в самом деле не будет.
Четыре месяца назад она не сумела бы по внешнему виду Ричарда определить, что у него БАС. Но сейчас сомневаться в этом не приходится. Можно ли быть настолько чокнутым, чтобы отрицать это? У нее сжимается сердце при мысли о том, как Грейс воспримет эту новость. Что будет, когда дочь впервые увидит своего отца таким? Как она отреагирует на эту угрозу их общему благополучию?
— Она не приедет домой на День благодарения. У нее появился парень. Мэтт. Его родители живут в Чикаго. Она проведет с ними длинные выходные[14]. Мы не увидимся с ней до самого Рождества.
Осталось чуть больше месяца. Всего-то несколько недель. Ричард смотрит мимо Карины на кресло-коляску за ее спиной. На его глазах выступают слезы, и он часто моргает, изо всех сил стараясь их сдержать.
— Ты можешь рассказать ей вместо меня?
Она рассматривает его просьбу и его самого, сидящего напротив, такого уязвимого, точно хрупкая птица без крыльев. Он потерял руки. Теряет голос. Потеряет ноги. Саму жизнь. Ей следует пожалеть его — прикованную к земле, умирающую птицу. Но она не делает этого. Никакая он не птица. Он Ричард. Карина чувствует, как в ее осанке появляется уверенность, ощущает знакомое онемение.
— Нет.
Жестокий ответ, но другого у нее нет, а сгущающаяся между ними тишина давит на ее закованное в броню сердце, умоляя передумать. Карина скрещивает руки, чтобы придать себе решимости. Поднимается, чувствуя на себе его взгляд.
— Мне пора.
— Ладно. Но пока не ушла…
Она смотрит на Ричарда, стараясь его не видеть.
— Не могла бы ты почесать мне макушку? Пожалуйста!
Карина переводит дыхание, преодолевает невозможное расстояние между ними, садится на диван рядом с Ричардом и почесывает ему голову.
— О боже ж мой, спасибо тебе. Чуть посильнее. Везде, пожалуйста.
Она действует обеими руками. Ногти у нее без маникюра, но крепкие и сильные, она водит ими по всей поверхности головы Ричарда, ероша его аккуратно расчесанные на школярский манер волосы. Хорошенько потрудившись, она останавливается и заглядывает ему в лицо. Его глаза закрыты, а исхудавшее лицо растянуто в тонкогубой улыбке глубокого удовлетворения. Много времени прошло с тех пор, как она его касалась, дарила хоть какое-то удовольствие. Против ее воли приятные воспоминания легонько ласкают ту часть ее сердца, что не успела еще затвердеть.
— Мне пора. Ты как? — поднимается она.
Ричард открывает глаза. Они блестят. Он моргает, и по его лицу сбегает пара слезинок. Вытереть их он не в состоянии.
— В порядке.
Она колеблется, но потом хватает свой плащ, сует ноги в промокшие туфли и уходит, не сказав больше ни слова. Пока спускается по лестнице, вспоминает, сколько раз она оставляла Ричарда: исчезала во время бесчисленных споров; выскакивала из-за стола посреди ужина, бросая мужа в ресторане и вынуждая в одиночестве добираться домой на такси; в прошлый раз покинула его квартиру, разбив перед уходом бутылку вина; ушла из здания суда в тот день, когда судья объявил, что брак необратимо распался, расторгнут без вины какой-либо из сторон и развод признан окончательным. Выходя через парадную дверь, накидывая на голову капюшон и засовывая руки в уютное, безопасное тепло карманов пальто, она вспоминает, как спускалась по ступеням суда, боясь, что необратимый распад постиг именно ее, зная, что обоюдной вины в крушении их брака было предостаточно, и осмеливаясь признать, что на ее плечах этой вины может лежать не меньше, чем на плечах Ричарда.
Глава 10
Ричард прикрывает глаза от неяркого утреннего света, желая снова погрузиться в сон и зная, что из этого ничего не получится. Раньше он спал всю ночь напролет, не ощущая, что рядом ворочается жена или какая-то другая женщина, не слыша ни срабатывающей автосигнализации, ни полицейских сирен, ни дзиньканья телефона. Раньше он каждую ночь спал по шесть-семь часов кряду, по утрам медленно переходя из состояния дремы в состояние осознанности без малейшего воспоминания о снах или