Читать интересную книгу Ласточка-звездочка - Виталий Сёмин

— Как родители, — пожимал он плечами.

— А как думают мамуля и папуля? — привязывался Гришка.

— Да, Гринечка, расскажи-ка нам, что думают твои мамахен и папахен, — предательски пытался укрыться за спиной своего лучшего друга Петька Назаров. — Вот ребята же спрашивают.

И Петька подхалимски подмигивал Гришке. Но подлый Петькин маневр моментально разоблачался.

— Заткнись ты, выдра! — говорил Гришка.

Уроки тянулись вяло, никто не хулиганил. Просто трудно было думать сейчас о подлежащем и сказуемом или о том, в какой точке встретятся два катера, вышедшие из пункта А и пункта Б. Раньше Сергей на много лет вперед думал о себе только как о школьнике. Теперь школа неожиданно стала казаться детством, в котором сейчас даже совестно задерживаться. Хомик, например, собирался поступить на завод, Лариков тоже.

— Вы же семиклассники, выпускной класс! — возмущалась математичка. — Какую цену будут иметь оценки в ваших свидетельствах?!

И лишь Аннушка на время возвращала ощущение ценности и важности школьных занятий. Она не возмущалась, как математичка, не уговаривала, как немка. «Война окончится, а вы еще будете мальчишками и девчонками, но учиться вам будет уже поздно!» — Аннушка так давно работала преподавателем, что будто сама стала школой! Ей не нужно было напрягаться, чтобы убедить себя и ребят, что самое важное для них — заниматься, она и не пыталась большей строгостью или требовательностью сопротивляться разболтанности класса, она просто не замечала этой разболтанности и была с ребятами как всегда. Может быть, и ребята были с нею поэтому как всегда.

На каждом уроке Аннушка коротко сообщала о событиях на фронте или читала отрывки из писем мужа и сына, с первого дня войны ушедших в армию добровольно. Этих писем ждали всем классом…

В четверг второй недели сентября Аннушка с утра вошла в класс, хотя в этот день по расписанию ее уроков не было.

— А мы не готовились к литературе… — затянули на задних партах.

Аннушка сжала губы, лицо ее приняло замкнутое выражение — так она всегда пережидала, пока рассеется дурное впечатление от чьей-нибудь глупой или неуместной шутки.

— Ребята, — сказала она, — завтра старшеклассники поедут в колхозы. Надо женщинам и старикам помочь собрать урожай. Младшие, по шестой класс включительно, остаются дома. Мы же с вами не старшие и не младшие, поэтому решено разрешить мальчикам-семиклассникам добровольно поехать в колхоз. Девочки и те мальчики, которые не поедут в колхоз, продолжают занятия в школе.

— А учителя с нами поедут? — спросил Гришка Кудюков.

— Я поеду с вами.

— А тем, кто не поедет, завтра приходить на занятия? — спросил Петька Назаров.

В тот день ветер впервые принес в город странный, замораживающий звук. Даже не звук, а глухое дрожание воздуха. Не прислушивайся — нет его, прислушиваешься — вот оно, не усиливающееся и не ослабевающее. Сам звук будто рождался и гас где-то под землей, а в город, обтекая и обволакивая его, доносилось беззвучное, увалистое эхо. Ночью, когда город затих, звук немного прояснился, отделился от собственного эха, в нем появились едва заметные перепады, рокочущие вершины. Он был объемным и протяженным, нельзя было определить, где он рождался, где был более сильным. Чувствовалось лишь, что его источник гигантски велик.

Утром у ребят, собравшихся в школе, было одно и то же выражение в глазах: «Слышали?»

— Вы слышали, Анна Михайловна? — спросил Хомик у Аннушки, тревожно глядя на нее. — Как же теперь? Все равно поедем?

— Слышала, — сказала Аннушка, не поворачиваясь к Хомику. — Весь город слышал.

Подходившие ребята не сразу узнавали Аннушку — так изменили ее светлый платочек, которым она по-деревенски повязала волосы, простой поношенный костюм и туфли на низких каблуках. Другие учителя тоже сегодня нарядились в походную форму, но их разношерстные свитера, платья, брюки никого не удивляли. А вот Аннушку все почему-то ожидали увидеть такой же, как на любом уроке, — с иголочки, строгой и подтянутой. Тем более что и держалась она сейчас так же, как на уроке, стояла в центре ребячьей группы, строго выпрямившись, как у доски или у учительского стола, — на уроках Аннушка никогда не садилась, даже оценки в журнал и «был» и «не был» проставляла после звонка, на перемене, — и неторопливо поворачивалась к тому, кто задавал вопрос.

— Анна Михайловна, — спросил Аба, — а наш город не… Я хотел спросить: не пустят сюда немцев?

— Я верю, — сказала Аннушка, — не пустят.

И в этом ее подчеркнуто не учительском голосе, в этом лично «я верю» впервые что-то заметно для ребят дрогнуло.

Как Аннушка хотела выглядеть невозмутимо спокойной! Она даже двигалась из-за этого мало, даже на часы не посматривала, хотя время уже подступало к восьми — последнему сроку сбора.

Рядом с Аннушкой и даже чуть впереди стояли Гришка Кудюков и Игорь Катышев — толстогубый, потеющий под тяжестью собственного могучего тела, голубоглазый малый.

Необыкновенные, удивляющие своей толщиной и шириной плечи Игоря Катышева никогда не обеспечивали ему самой минимальной независимости. Катышев был безнадежно, непробиваемо и добродушно глуп. В ответ на любой самый простейший вопрос учителя, — а Игорю давно задавали только простейшие вопросы, — Игорево лицо мгновенно покрывалось тяжеленными градинами пота, а губы накрепко сжимались. Разжать их было невозможно никаким разжевыванием вопроса, наведением, подсказками. Игорь лишь подавленно, как-то даже захлебываясь, потел — широкие мокрые пятна быстро расползались от подмышек его рубашки к спине и груди. Едва ли к седьмому классу Игорь выучился читать и писать. Во всяком случае, меньше тридцати ошибок он не делал в самом пустяковом диктанте. В начальных классах Катышева дважды оставляли на второй год, но потом, наверно, в учительской махнули на него рукой — решили, чем скорее Игорь дойдет до седьмого класса, тем скорее уйдет из школы. С тех пор, по-прежнему никому не отвечая, выводя в тетради немыслимо толстые каракули, Игорь стал без задержки переходить из класса в класс.

На переменах Игорю приходилось куда труднее, чем на уроках. Медлительная, поражающая своей беззащитностью гора мускулов у каждого вызывала желание похлопать, ткнуть пальцем. За Игорем гонялись по коридору, прыгали с разгону ему на плечи, повисали по двое, по трое у него на руках. Игорь сопел, потел, убегал тяжелой рысью, но ни разу не попытался защитить себя, ни разу не пустил в ход свою силу против тщедушных малышей, безжалостно терзавших его.

Гришка Кудюков первым научил Игоря обращать свою огромную силу во вред другим. И Игорь признал Гришку, подчинился ему.

Теперь Гришка и его боевой слон стояли рядом с Аннушкой и подозрительно осматривали тех, кто подходил к ним: с вещами или без вещей?

— Эй, — крикнул Гришка Хомику, когда тот появился во дворе и растерянно стал искать, где свои. — Не видишь, что ли, Анну Михайловну?! Давай с вещами сюда! Спят-спят, — сказал Гришка Аннушке, — а потом приходят. А тут жди их!

— Чего здесь топчетесь? — сказал Гришка девчонкам, которые, сложив в классе портфели, вышли во двор и толпились вокруг Аннушки. — Катитесь отсюда!

Сергею Гришка сказал:

— Гля! Ласточка-Звездочка с вещами! Мама отпустила?

Абу Гришка встретил так:

— И этот — в защитники Родины! Анна Михайловна, что он там наработает?Пусть возвращается домой.

Аба ничего не ответил Гришке. Смолчал и Сергей, хотя некстати, при Аннушке, произнесенное прозвище резануло его. Если теперь кто-нибудь при незнакомом называл Сергея Ласточкой-Звездочкой, незнакомый обязательно поражался: таким смешным и ядовитым казалось ему это прозвище. Все равно как если бы толстяка называли Кащеем. Когда Сергею было лет восемь, мамины знакомые говорили, что он похож на девочку. Тогда, глядя на него, они с умилением вспоминали о собственных детях. Сейчас Сергей не пробуждал в них умилительных воспоминаний: некрасивая фигура, в глазах постоянная готовность к самолюбивому отпору… В общем, никакая не Ласточка, не Звездочка.

Следовало бы, конечно, оскорбиться на Гришку, но сейчас это почему-то было неудобно. Попробуй оскорбиться на такой энтузиазм!

— Он же без Камерштейна жить не может, — сказали из толпы ребят, окруживших Гришку, о Сергее. — Куда Камерштейн, туда и он.

Эдик покраснел, отошел в сторону.

— Аба, а ты без очков трубу на крыше увидишь? — спросили у Френкеля.

— Лучше возвращайся, — угрожающе сказал Гришка Абе. — Понял? Я на тебе воду буду там возить.

Никто не назначал Гришку старшим, никто не поручал ему отбирать и организовывать ребят. Но Гришка и не ожидал, чтобы его назначили. Он добровольно ехал в колхоз, и это должны были чувствовать все.