Читать интересную книгу Большое Гнездо - Эдуард Зорин

И так смекнул Звездан: Вобей бы и сам ушел от боярина, да случай помог ему. А то, что прилип он к боярскому сыну, то и ясного дня ясней: был он при нем в полной безопасности — без нужды никто не остановит, пытать не станет, куда и почто путь наладил, не бежал ли от своего господина.

Лишь на подъезде к Новгороду расстался Вобей со Звезданом. Сел на одного коня, другого привязал к луке. Ощерился:

— Не поминай лихом! А то, что остался ты пешим, то не горюй: добрые люди помогут. Да и до Новгорода тебе два дни пути.

Крикнул так — и ускакал. И остался Звездан один на лесной запутанной дороге.

Был он теперь мало чем похож на боярского сына: кожух в дороге пообтрепался, красные сапожки пооблиняли, в шапке из куньего меха вырваны клочья, торчат хвойные иголки и сухие травинки, лицо обгорело на солнце, нос облупился…

Но недолго горевал Звездан: коней ему было не жаль, и дальняя дорога не страшила его. Ноги молодые, до места доведут.

Долго ли, мало ли он шел, а вышел к перевозу на большой реке.

Шумел перевоз. Мужики столпились с возами на отлогом берегу, ругали пьяного перевозчика, сидевшего на завалинке перед своей избой.

— Эк тебя угораздило, проклятого, — говорили мужики. — И доколь еще ждать тебя? Куды подевал дощаник? [83]

— Ась? — пьяно ухмыляясь, приподымал перевозчик треух. — Куды ж он мог подеваться?

— Ты встань-ко, встань, — напирали мужики. — Почто сидишь, яко под иконой?

— А мне чо? — невозмутимо улыбался перевозчик.

— Узнаешь чо. Вот намнем бока, тогда и пошевелишься.

— Нету дощаника, мужики, — развел руками перевозчик.

— Како нету?

— Уплыл…

Из избы вышла жена перевозчика, сухопарая женщина с острым носом и усталыми желтыми глазами на морщинистом лице. Поглядела с укором на толпу, потом на мужа, покачала головой:

— Вот те крест святой, мужички, — сказала она. — Не врет Ерошка мой: дощаник и впрямь к излуке отнесло. Оттого нехристь и пьян с утра.

— Нонче праздник, — робко вставил Ерошка и громко икнул.

— У тебя ежедень праздник, — оборвала его жена. Ерошка замолчал и обессиленно замотался на завалинке из стороны в сторону.

— С его что возьмешь, — зарокотали мужики. — Не ругай его, баба. А мы сами притянем дощаник. А ну, кто с нами?

Вызвалось человек десять. Пошли гурьбой вдоль берега, кричали, размахивали руками.

К перевозу подъезжали все новые возы, подходили страннички с котомками из лыка, в лаптях и реже — чоботах. Останавливались верховые.

Звездан присел на корточки возле воды, напился, обмыл лицо, лег, откинувшись на спину. Глядел в голубое небо, жмурился.

— Гей-гей! — послышалось на опушке. Звездан встрепенулся от знакомого голоса. В животе у него сразу сделалось тоскливо и пусто.

По проселку от леса спускались на резвых конях по дорожному, но богато одетые всадники: яркие зеленые и малиновые кожухи, высокие шапки, у иных через плечо небрежно переброшены яркие коцы [84]. И в переднем всаднике, широкоплечем и рослом, тут же признал Звездан Словишу.

Ему бы податься от перевоза вдоль бережка, откатиться за избу, притаиться на время, да члены занемели. Едва распрямился, едва встал на ноги, как тут же высмотрел его зоркий Словиша.

— А ты отколь тут, Звездан? — направил он к нему приплясывающего коня.

Неловко Звездану снизу вверх глядеть на Словишу, а тут еще солнышко в глаза. Заслонился он рукою, попятился.

— Стой! Да куды же ты? — спрыгнул с коня Словиша.

2

Не стал ничего таить от Словиши Звездан, рассказал все как было. И про Одноока, и про Вобея, и про коней.

— Ловко обвел тебя хитрец, — выслушав его, посмеялся Словиша. — Да ты шибко-то не убивайся. Кони — дело наживное, а боярин тебя простит. Поедем со мною в Новгород.

— Туды и путь держу, — сказал Звездан, теперь уже радуясь, что повстречал дружинника.

Были при Словише три запасных коня (не в ближнюю пускался он дорогу), одного отдали Звездану.

— Скажи-ко, повезло тебе, — самодовольно улыбался дружинник. — Разом и коня добыл, и веселого попутчика. Со мной нигде не пропадешь.

Мужики тем часом пригнали дощаник, и все вскоре переправились на другой берег. Дальше пошли новгородские пределы, а еще через день отряд выехал к серебристому Волхову. Отсюда до Новгорода рукой подать.

Словиша был человеком важным, посланным от великого князя Всеволода (сам он знал это и соблюдал степенность), и потому определили ему постой на дворе у посадника Мирошки Нездинича. Сопровождавшие посла дружинники расположились поблизости, а Звездан был вместе со Словишей.

— Нынче я тебя никуды от себя не отпущу, — сказал тот серьезно. — А то сызнова сбежишь. Мне же искать тебя по Новгороду недосуг. Дело, с коим прибыл я сюды, зело важное.

Что дело важное, Звездан и сам понял по тому, как засуетились вокруг Словиши разные людишки, как обласкивал их в своем тереме Мирошка, как суетилась Гузица, Мирошкина сестрица, а на дворе разжигали костры и жарили на вертелах разделанные бараньи туши.

Дело не шутейное — встревожил Мирошку внезапный приезд Всеволодова посла.

На пиру держался посадник с достоинством, подымал чашу за здоровье владимирского князя, но серьезных разговоров не заводил. Серьезные разговоры были оставлены до утра. А еще предстояло посоветоваться с Мартирием, потолкаться среди бояр, выведать, что думают купцы.

Вот почему, когда все, утомленные пиром, легли спать, Мирошка не лег, а велел седлать коня и тем же часом отправился в детинец повидать владыку.

Поднятый с постели Мартирий был неразговорчив. Сидя, как сыч, на просторной лавке, он перебирал четки, зевал и почесывал поясницу.

Что мог он сказать Мирошке? Сам-то еще пребывал в неведении, хотя и пытался изобразить на лице приличествующее сану глубокомыслие. И сонливость его была личиной — на самом деле Мартирий еще с вечера знал о прибытии Словиши, долго не мог уснуть и Мирошку ждал — вздрагивал при каждом шорохе и стуке в сенях. Когда же посадник прибыл, выйти к нему не спешил, нарочито громко стонал, охал и покашливал в своей ложнице.

Нездинич хитрость Мартирия разгадал. Не верил он, что владыка ничего не ведал о приезде Словиши. Куды уж там, глаз у посадника наметан: ему ли было не заметить, как шныряли во дворе вокруг да около простоватые мужички с повадками владычных служек…

Быстро ли, коротко ли, а беседа понемногу склеивалась.

— Князь Всеволод мудр, — говорил, прикрыв глаза темными веками, Мартирий. — О Словише еще покойник Илья сказывал: умен и коварен. Да и на твоей памяти то было, Мирошка: прибыл он в Новгород с обозом Владимировой жены Пребраны; много бед в ту пору мы от него натерпелись. Нынче снова он у нас. Смекаешь ли?

— Тут и смекать нечего, — подхватил Мирошка. — Тут и так все ясно. Опять же будет прочить нам Всеволод в князья свояка Ярослава Владимировича.

Владыка пристально посмотрел на посадника: взволнован Мирошка, по лицу видать. Да и есть от чего: мерещится ему великая смута. Не крепко под ним, захваченное лукавством и хитростью, высокое место. Свергали новгородцы до Мирошки и Завида Неревинича, и Михаила Степановича. Родного-то брата Завида, Гаврилу, сбросили с моста в Волхов, да и Михаил Степанович едва избежал той же участи, когда свергнут был Мстислав Давыдович и бояре снова послали к Всеволоду просить к себе на княжение Ярослава. Помнит Мирошка и то, как разъяренная толпа забила до смерти отца его Незду — и за что? Все за то же: за приверженность к смоленским Ростиславичам.

Теперь сам Мирошка меж двух огней. Не прими он Ярослава — разгневается Всеволод, не прими Мстислава — разгневаются Ростиславичи, а вместе с ними и те бояре, которые заодно с Михаилом Степановичем. Промахнись он — и быть ему на дне Волхова, подобно Гавриле Неревиничу.

Тяжкая дума опечалила Мирошку Нездинича.

«Нелегко ему, — мыслил про себя владыка. — Но не время нынче предаваться скорби». Мирошка выкрутится — и это больше всего беспокоило Мартирия. Покоряться Всеволоду он не хотел, ибо видел в том начало великих бед. Дошли до него слухи, будто собирается ростовский епископ Иоанн встретиться с Ефросимом, коего обманом не выбрали во владыки. Ефросим не смирился, чернь новгородская за него — терпенье ее иссякло: частая смена князей несет с собою смуту и нищету. Мартирий же лелеет давнишнюю мечту: смирить Боярский совет, самому безраздельно утвердиться в Новгороде как великому князю — тогда бы наступили на обетованной земле мир и благоденствие. Тогда бы и чернь была за него, тогда бы и Всеволод был ему не помеха — хоть и длинные руки у владимирского князя, но до Новгорода не дотянутся. Однако Боярский совет был своеволен и строптив, а Ефросим, глаголя с паперти Никольского собора, сотрясал бурливое вече. Так в чьих же руках истинная власть, кто истинный хозяин Великого Новгорода?..