«Я пахал по восемнадцать часов в сутки. Я бредил музыкой, я ею жил... Вонючие, заплеванные забегаловки, где приходилось петь. Никто не верил, что я смогу подняться выше этого уровня. Гроши, которые удавалось откладывать, чтобы купить приличный инструмент. Никто в меня не верил...»
Никто в него не верил.
Кроме меня.
Мы сидели в той самой «заплеванной» забегаловке, где он пел популярные песенки, чтобы заработать. Вэнс пил пиво и смотрел на меня злыми, голодными глазами человека, которому не дают заниматься любимым делом. У него не было денег, группа, в которой он работал, разваливалась, ушла любимая девушка – единственный человек, который пытался поддерживать его. Устала, разочаровалась, получила более выгодное предложение.
– Тебе нужно записать диск. – Я делал вид, что пью мартини, он не поднимал взгляд от густой пивной пены.
– Деньги. За студию, профессиональную обработку песен, дизайн обложки.
– Я дам денег.
Он скривился, как будто откусил от лимона:
– Нет!
– Я дам тебе денег. И возьму десять процентов с прибыли, если диск будет хорошо расходиться. Если плохо – пять.
Вьесчи впору позавидовать моей деловой хватке. Вэнс впервые за разговор посмотрел на меня. Его болотно-зеленые глаза отразили внутренне смятение. Мой тактический ход удался. Я не бросал ему подачку. Давал деньги под процент – значит, рассчитывал получить прибыль. Значит, верил в него. Больше всего Вэнсу нужна была вера и поддержка.
Он согласился и до сих пор, по-моему, не жалел об этом.
Теперь Гемран сидел в репетиционном зале и бесился оттого, что все присутствующие не понимают смысла настоящего искусства. Для него казалось дикостью попрыгать пару часов на сцене, а затем, благополучно забыв о роли, отправиться на работу. Он не понимал, что для парней и девушек в зале этот театр – всего лишь возможность побыть короткое время в каком-то новом качестве. Превратиться из банковского служащего в Цезаря, из официантки – в богиню. Вэнс жил музыкой все время, для него она – тяжелая, напряженная работа, мучительная и приносящая наслаждение. Но для других – это всего лишь возможность отдохнуть и развлечься.
Лориан, сидящий рядом, осторожно дотронулся до моей руки. Я очнулся от раздумий и взглянул на него.
– Все нормально? – шепотом спросил мальчишка.
Он почувствовал мое напряжение, но не знал, чем оно вызвано.
– Все хорошо. – Я ободряюще улыбнулся и получил в ответ теплую волну вновь обретенного спокойствия.
Лориан снова откинулся на спинку кресла и с любопытством принялся наблюдать за представлением. Ему, в отличие от Вэнса, было интересно. Макс в экстазе продолжал снимать все подряд. Похоже, из парня может получиться неплохой фоторепортер.
Гемран посмотрел на часы. Со злостью подумал о приятеле, который упросил пойти посмотреть на молодую перспективную актрису и не явился сам, хотя клятвенно заверял, что будет не позже десяти. Потом, окончательно наплевав на репетицию, повернулся ко мне. Ему не терпелось поговорить.
– Слушай, Дар. Ты свободен сегодня всю ночь?
Он был в курсе специфики моей «работы», когда посреди дружеской беседы я мог подняться и спешно уйти, сославшись на неотложные дела.
– До двадцати трех тридцати.
– Тогда пора заканчивать эту ерунду.
Вэнс повысил голос и заявил на весь зал с повелительными интонациями своего вчерашнего оперного героя:
– Достаточно. Всем спасибо. Все свободны.
Актриса приоткрыла рот от удивления, и ее красиво накрашенное лицо застыло в напряжении. Режиссер подпрыгнула от неожиданности:
– А вы не посмотрите... еще один диалог... – Она попыталась вернуть интерес рок-певца, делая многообещающие жесты в сторону сцены, но Вэнс упрямо выдвинул нижнюю челюсть и сжал ручки кресла.
– Нет. Хватит. Она мне не подходит. Ни голоса, ни слуха.
Он поднялся, оставив оскорбленную даму-драматурга переваривать его грубость, и кивнул мальчишкам, вскочившим со своих мест.
– Привет. Как дела?
Следующие двадцать минут Гемран раздавал автографы, отвечал на вопросы поклонников, которых в этом зале оказалось порядочно. И старательно не замечал молодой актрисы-неудачницы, многозначительно крутящейся возле него.
Потом, отбившись от фэнов, подошел ко мне. Сел рядом. Лориан с Максом остались с актерами, поглядывали издали на своего кумира, но не решались мешать его беседе. Фотовспышки сверкали с регулярностью в несколько секунд. Британец не обращал на это внимания. Привык.
– Какие еще проблемы, кроме внезапного появления твоей бывшей возлюбленной?
Гемран невесело усмехнулся, показывая, что принимает мой оптимизм, но не в состоянии ответить тем же.
– Последнее время, месяца три, я начал чувствовать вокруг себя странную суету. Постоянно вьются незнакомые люди, предлагают контракты. Выгодные, но... чувствую в них какой-то подвох. Не пойму какой. Как будто подталкивают к далекой, но значимой цели. Звучит что-то типа: «Парень, у тебя может быть очень многое. Все, что захочешь. Ты знаешь, чего хочешь? Деньги. Настоящие деньги, не те, которые получаешь по контракту со своей звукозаписывающей компанией. Положение в обществе. Не в том, состоящем из обкуренных подростков и молодежи. В настоящем обществе. Ты можешь получить все это, но не сейчас. Ты еще не готов. Пока не готов». Странные намеки, странные взгляды, заманивают, как в масонскую ложу.
Вопреки привычке опускать взгляд во время собственного монолога, он пристально смотрел на меня. Требовательно, как будто был уверен, что я знаю ответы на его вопросы.
– А сам ты хочешь настоящих денег, настоящего общества, настоящей славы?
Вэнс улыбнулся:
– О славе речи не было. А деньги нужны всегда.
– Тогда о чем была речь?
– Не знаю. Сам не знаю... – Он опустил голову, глядя на свои руки.
А когда поднял ее, по узкому проходу, направляясь к нам, уже шла девушка.
Паула.
Фэриартос.
Легко, стремительно, упруго, плавно. Перетекая из одного грациозного движения в другое.
Гордо посаженая головка с пышной короткой стрижкой на гибкой шее, стройное, сильное тело.
Ошеломительно хороша. Изумительна. Волшебна.
Светлый брючный костюм идеально облегал идеальную фигуру. Туфли на высоких каблуках. На лацкане пиджака брошь – серебряный подсолнух.
Не красива, не прекрасна. Женщины-Фэри выше этих простых человеческих слов. Божественна. Казалось, она едва держится на грани, отделяющей тонкий вкус и экстравагантность от вульгарности. Губы чуть более полные, чем нужно для ее узкого, заостренного к подбородку лица, чуть более яркие. Скулы выступают немного сильнее. Нос мог бы быть немного более тонким, а вырез на груди менее глубоким. Но эти детали вместе создавали столь обольстительный образ, что я почувствовал, как все мужчины в зале одновременно затаили дыхание и одновременно выдохнули.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});