Читать интересную книгу Место полного исчезновения: Эндекит - Лев Златкин

Но у рабов выбора не бывает, а они и были рабами, кто пожизненно, кто на десять-пятнадцать лет, срок, вполне достаточный для того, чтобы он стал пожизненным.

Игорь, выпрыгнув из машины спецназначения, встал в общую колонну, но его выкликнули и отвели под конвоем всего одного конвоира к небольшой группе заключенных на различные сроки. Человек сорок стояли в стороне от основной массы заключенных и чего-то ждали. Они не знали, чего они здесь ждут, им этого не говорили, да им было к тому же и безразлично, от них все равно ничего не зависело, зачем и думать.

Только когда баржу загрузили „под завязку“, группу, в которой находился Игорь Васильев, повели по сходням на баржу, но в трюм не загнали, разместив на верхней палубе под дощатым навесом.

Обреченные на долгие сроки лагерной жизни, заключенные, как это водится, сразу же стали „кентоваться“, создавая прообраз лагерной „семьи“, ибо без „семьи“ не выжить в одиночку, затопчут.

И сидевшие рядом с Игорем стали сразу „кирюховаться“. Знакомились, называя вместе с именем и фамилией полученный срок, по какой статье, чем занимался в прошлой мирной жизни.

Игорь очень удивился, обнаружив, что рядом с ним находятся двое, имеющие высшее образование, один из них даже имел звание кандидата биологических наук. Студенты звали его сокращенное. П.П.П. — по инициалам от Павлова Павла Павловича. Осужден он был по двести семнадцатой статье за хранение огнестрельного оружия, которое он впервые увидел, когда у него производили обыск. Оружие ему, попросту говоря, подкинули, чтобы состряпать обвинение.

— За что же вас, Павел Павлович? — поинтересовался Игорь.

— Байкал спасал! — усмехнулся Павлов. — Строить собираются на его берегу деревообрабатывающий комбинат. А это — гибель озера.

— С чего это вы взяли? — грубо перебил тезка Павлова — Павел Горбань, осужденный по сто семнадцатой за изнасилование, которого, как он клялся, не совершал.

— Для отбеливания бумаги используют хлор, — пояснил Павлов, ничуть не обидевшись на молодого парня. — Для производства требуется масса воды, чистой, как вода озера, обратно будут уже сливать жидкость, насыщенную хлором, и она постепенно погубит все живое в озере, как и само озеро. Я разоблачил факт огромной взятки, которую получили начальники, поэтому меня и бросили в узилище.

— И суд не разобрался? — удивился Игорь.

— Если он в твоем деле не разобрался, то в моем ему просто не дали этого сделать, — ответил Павлов. — Решили похоронить меня. Я тяжело болен и даже такого маленького срока, как три года, не переживу без лекарств…

Буксир натянул канаты, связывающие его с баржей, они загудели от напряжения, баржа оторвалась от причала и стала медленно удаляться от берега, выплывая на фарватер реки, текущей спокойным двухкилометровым по ширине потоком.

На стеклянную гладь реки по борту, где сидели Игорь и его новые друзья по несчастью, ложились зубчатые тени от поросшего соснами высокого берега. Густая синева прибрежной части перешла в голубой, а затем зеленоватый цвет, сменившийся на середине реки золотисто-оранжевыми красками. Взбиваемый винтом катера-буксира ковер длинных переплетающихся водорослей колебался и извивался головой медузы Горгоны.

Игорь, сидевший у самого борта, вгляделся в глубь реки и увидел сквозь голубовато-зеленоватую толщу удивительно чистой воды стайки юрких ельцов, проворно снующих между водорослями, где подстерегали свою добычу головастые щуки. Чуть поодаль почти неподвижно повисло скопление крупных окуней.

Внезапно речное зеркало воды избороздили трещины, морщиня воду. Они образовали почти идеальный круг, в центре которого над поверхностью реки волнисто и медленно поднялась черная спина рыбы.

— Осетр! — заметил рыбу Павлов.

Осетр, плавно изгибаясь, звучно ударил плавником. И замер. Снова ударил и снова замер.

— Смотрите, лебеди! — восторженно воскликнул Павел Горбань.

И действительно, рядом с песчаным островком у противоположного берега мирно отдыхали на спокойной воде красивые белые птицы, гордо поводя длинными шеями. В нескольких метрах от них тяжело плюхнулись в воду четверо серых гусей. Они посуетились, посуетились, трубно гогоча, а потом попарно расплылись в разные стороны.

Осужденные впитывали и запечатлевали в памяти картины воли и покоя, чтобы потом, в заключении, жить ими, потому что жить больше им было нечем.

— Лебедя ты заметил, — иронично проговорил Панжев Константин Иванович, вор со стажем, имевший, кроме воровской специальности „скокарь“, еще и мирную историка, которой занимался лишь в местах „не столь отдаленных“. — Ты лучше расскажи, как ты девочку заломал.

— Никого я не заламывал! — хмуро заметил Горбань. — Мы с нею жили половой жизнью почти год, а девочкой я ее не застал. Ее отчим заломал, очень большой начальник. Он меня и посадил по сто семнадцатой, чтобы свои грехи с „концами в воду“. Пришел на час раньше положенного, застал нас в постели, меня поначалу избил, здоровый мужик, как скала, а потом милицию вызвал. Моя дура испугалась, а может, другие соображения были, и накатала на меня заявление в милицию об изнасиловании. Доказать я ничего не мог, как ни пытался.

— Невиновный, значит? — криво усмехнулся Пан, чью кликуху знал каждый уважающий себя вор. — Мне говорили, что по таким делам назначается до семи экспертиз: судебно-медицинская, биологическая, питологическая, наложения, судебно-психологическая, судебно-психиатрическая и трассологическая. Только они дают ответ на вопрос, было изнасилование или нет. А ты мне „горбатого“ лепишь.

— Какие познания! — засмеялся Горбань. — „Съест-то он съест, да кто ж ему даст“. Ни одной экспертизы со мной не проводили. Ясно?

— Тебя в камере еще не „опустили“? — нагло ухмыльнулся Пан.

— Пытались! — честно признался Горбань. — Сломал три челюсти, сразу отстали. Я кандидат в мастера спорта по боксу, между прочим.

— Когда тебя три „шкафа“ замажут в клещи, то кулаками особливо не помахаешь, — насмешливо продолжил Пан. — Кому суждено стать „петюней“, тот им станет.

— Только через мой труп! — сказал Горбань.

— Некрофилы вряд ли в лагере водятся! — вмешался Павлов. — Но я тебе, тезка, верю. На насильника ты не похож. Те — ущербные, а ты здоровый и нормальный парень. Такому любая девка даст. У меня был приятель-адвокат. Так вот он утверждал, что только тридцать процентов осужденных по сто семнадцатой статье сидят за совершенное преступление. Остальные же либо из-за мести покинутой любовницы, либо из-за вымогательства.

— Как так? — опешил Пан. — Бабы специально дают, чтобы потом вымогать деньги?

— Да! — подтвердил Павлов. — И многие откупаются, чтобы не сидеть. Лучше уж, считают они, заплатить коварной подруге, а в следующий раз быть поосторожнее, мало кого прельщает участь тюремного „петюни“. Если ты угодил в такую ловушку, то выбраться из нее очень трудно. „Потерпевшая“ способна так сфабриковать доказательства, что суд тебя и к расстрелу может приговорить.

— А следователи что, дураки? — не поверил Пан.

— Такие уголовные дела требуют специалистов высокой квалификации, — напомнил Павлов, — а где их взять?

Мимо баржи такие же трудяги-буксиры тянули вереницы плотов древесины. Один катер-буксир тянул вереницу пучков стволов деревьев спереди, а второй замыкал плот.

— Доцент! — обратился Пан к Павлову. — Ты не знаешь случайно, чего это делает второй катер, идущий позади? Толкает он плот, что ли?

— Случайно знаю! — усмехнулся своим мыслям Павлов. — Даже лекции читал.

— Вот ты нам и прочти коротенько! — предложил Пан. — Плыть нам долго, а за разговорами время быстро летит. Давай, ври!

— Бескрайние наши просторы, — начал спокойно Павлов, — покрыты борами, зеленеющими под лучами летнего солнца и серебрящимися инеем в морозном тумане зимнего дня. Среди пород деревьев первое место принадлежит сосне. Короткое лето Сибири ограничивает прирост древесины, и поэтому годовые кольца на поперечном спиле ангарской сосны расположены столь плотно, что между ними не войдет и лезвие ножа. Смолистая древесина отливает маслянистой желтизной. В основном такие, как мы, и заготавливают эту древесину, а заготовить ее очень и очень непросто. А ее еще надо и вывезти из таежной глубинки. Вывозят ее к берегам реки, где лесовозами, где сплавом по малым речушкам. Так лес приходит к берегам реки. Здесь, на рейдах, бревна вяжут в пучки, из пучков формируют плоты. За навигацию сплавляют в плотах миллионы кубиков леса, что по объему равно нескольким тысячам железнодорожных составов. Только если поезда идут по стальным путям, перемахивая через реки, овраги, ущелья по мостам, то перевозка леса по воде во многом зависит от стихии, от природных условий, определяющих режим реки, характер ее течения. А течение — противоборство воды и камня. Продольный профиль реки иногда выглядит, словно гигантская лестница: ступенька — спад, ступенька — спад. Сплошные пороги и шиверы…