Боди: город на одноименной высокой горе в восточной части уезда Фэнцзе пров. Сычуань, в начале периода Восточная Хань построен Гун Суньшу по прозвищу Белый Дракон; по преданию, в городе находился колодец, в котором будто бы жил дракон, и потому покровителем города считали Белого Дракона, одного из 5 Небесных Владык, повелителя западного неба и духа звезды Тайбо, чьим временем была осень; в городе находился храм Чжугэ Ляна. Цзянлин (или Цзинчжоу): округ и уезд (совр. уезд Цзянлин пров. Хубэй). Тяжкие горы: образ освобождения, тем более противопоставленный легкому челну, который везет поэта к родным местам.
Учусь у Древности думать о приграничье
Стою печально на Главе ДраконаИ Вас не вижу. Все внутри дрожит.Ведь даже ручеек, похоже, стонет,Сочувствуя, по склону вниз бежит.Наполнен грустью этот мир бескрайний,Заходит солнце, и встает тоска,Гора смыкается с небесной далью,Плывут по кромке неба облака.И мнится — белый гусь из темной ночиС надрывным кликом опуститься смог,На лапке — весточка: мой дальний хочетПослать своей далекой тяжкий вздох.Душа моя разорвана страданьем,Скрывает снег цветы десятый год.У Вас там нет весны, в том крае дальнем,Не возвратитесь Вы, уйдя в поход.Как смутный сон, от Вас я далека,В слезах-жемчужинках одежд шелка.
б/г
Глава Дракона: гора Луншоу на границе пров. Шэньси и Ганьсу, на ее вершине начинается горный ручей, к северу от нее простирается пустыня, где были расположены пограничные заставы. Белый гусь: поэтический символ письма.
«Я знаю мудрость, что несет вино»
Кто возьмется утверждать, что китайцы услаждали себя вином лишь на природе? Но душистое зелье, в котором покачиваются желтые лепестки осенних хризантем, среди умиротворяющей и чистой природы — это ритуал. Они неотделимы друг от друга, оба даруют свободу и возвращают к естественности утраченной цивилизовавшимся человеком чистой изначальности.
И потому в пейзажной лирике возлияние — не кутеж, а духовное очищение.
В одиночестве пью под луной
1
Среди цветов стоит кувшин вина,Я пью один, нет никого со мною.Взмахну бокалом — приходи, луна!Ведь с тенью нас и вовсе будет трое.Луна, конечно, не умеет пить,Тень лишь копирует мои движенья,И все-таки со мною разделитьПомогут мне весеннее броженье.Луна шалеет от моих рулад,А тень сбивают с ног мои коленца,Пока мы пьем — друг другу каждый рад,Упьемся — наша тройка распадется…А что бы — дружества Земли презрев,Бродить мне с вами между звездных рек!
2
Не будь столь любо Небесам вино —Там не было бы Винного созвездья,Не будь Земле столь сладостно оно —Нам Винный не был бы родник известен.Вино приятно Небу и Земле,Так перед Небом этот грех не страшен.Ты святость обретешь навеселе,Ты мудрость обретешь от доброй чаши.А раз уж, выпив, ты и мудр, и свят, —Зачем же улетать нам к горним сяням?Три чаши отворят широкий Тракт,Большой черпак — мы вновь Природой станем.И если ты сей вкус вина прозрел —Храни секрет от тех, кто протрезвел.
3
В Сяньяне птичий гам, взошла луна,Цветы накрыли землю, как парчою…Так что ж тоской весна моя полна?С чего я пью перед такой красою?Богат ли, беден и когда умрешь —Все сочтено давно судьбой предвечной,А в чарке — жизнь и смерть ты обретешь,Кто в силах знать, чем век его помечен?!Ни Неба, ни Земли хмельному нет,Подушка для него всего дороже,Ведь даже тела потерялся след…Такого чувства выше быть не может!
4
Тоска приходит сотнями дорог,Но у меня тут — сотни три бокалов,Без них тоску прогнать бы я не смог,Тоска бескрайня, если зелья мало.Я знаю мудрость, что несет вино,Оно в безбрежность душу раскрывает.Пусть кто-то уморил себя давно,А кто-то бедствует и голодает…Коль не познать веселия сейчас —Что слава запоздалая, пустая?Клешня от краба — Сок Златой для нас,А холмик сусла — это холм Пэнлая.Ты доброго вина не избегай —С луною вознесешься в горний рай!
744 г., весна, Чанъань
№ 2. Вино — не злая дурманящая стихия, а благородное очищающее Зелье. Оно благословлено и Небом, и Землей, иначе не существовало бы ни Винного созвездья из трех звезд (на современных картах — часть созвездия Льва; в древних книгах оно упоминается как флажок (вывеска) над винным домом), ни Винного источника с винным привкусом в пров. Ганьсу, по преданию, открытого ханьским императором У-ди.
№ 3. Уже растерявший свои идиллические представления об императорском дворе как средоточии мудрости (Сяньян, столица империи Цинь, здесь выступает как метоним Чанъани), поэт утверждает подлинную истину — в вине, которое преодолевает даже судьбу.
№ 4. Стихотворение поэта, уже готовящегося подать прошение об отставке от императорского двора, проникнуто историческими символами, расширяющими смысл: сюжет о Бо И и Шу Ци времен династии Шан, которые в знак протеста против узурпатора У-вана уморили себя голодом на горе Шоуян (в пров. Хэнань); о талантливом ученике Конфуция, Янь Хуэй (521–490 гг. до н. э.), который бедствовал и рано умер (в трактате «Луньюй», Х1, 7, приводятся слова Конфуция: «Был Янь Хуэй, вот он философ. К несчастью, коротка судьба, и он безвременно почил. Теперь уж нет таких!» — пер. А.Е. Лукьянова), и всему этому противопоставляется вольность души, даруемая вином (золотой сок — так называли расплавленное золото, из которого даосы изготавливали эликсир бессмертия) и уносящая в бессмертие (Пэнлай — мифический остров бессмертных в Восточном море).
В беллетризованной биографии поэта есть такая сцена: «С каждой чашей вина обострялся дух Ли Бо, и речи лились рекой, стихи журчали в голове, как ручьи, и он все напевал и напевал их. Чжан Сюй … принялся записывать их, строка за строкой стремительными иероглифами. Комната плавала в дыму. Закончив, все повалились на циновки, а Ли Бо с пузатым чайником вина в руке принялся во весь голос петь то, что записал Чжан: „Не будь столь любо Небесам вино — / Там не было бы Винного созвездья …“. Голова стала тяжелой а ноги невесомыми, и он повалился на циновку, опрокинув пузатый чайник, и остатки вина из него разлились вокруг… Тени людей исчезли одна за одной. Ли Бо ощутил разочарование и почувствовал себя совсем одиноким. Огляделся по сторонам — никого. Взглянул на небо — там одна лишь луна, высоко над головой. Он поднял бокал и заговорил с луной: „Ах, луна, луна, когда наступает ночь и затихают люди, только ты и блуждаешь по небу. Тебя не тяготит одиночество и молчание? Разве в глазах людей ты в чистом небе не столь же одинокое создание, как и я? Ночь изначально была миром, захваченным мраком, а ты своими лучами разбиваешь этот мрак, светишь людям…“ Луна молчит в пустоте и не движется…»
За вином вопрошаю луну (по просьбе старого друга Цзя Чуня)
А луна в небесах-то когда появилась? —Вот о чем я спрошу, отставляя бокал.Всех манящее, нам недоступно светило,Неотрывно глядящее издалека.Над дворцом киноварным блестящим зерцаломЗависает, раздвинув заслон облаков,Тот, кто видел, как ты из пучины вставало,Не поверит, что к утру сокроешься вновь.Белый заяц толчет там бессмертия Зелье.Осень… Снова весна… Но Чан-э все одна.Где луна, на которую предки смотрели?Вот она: им светила — и смотрит на нас.Мы приходим, уходим, как воды в движенье,Каждый видит луну, что вот так же ясна.Пусть же в час возлиянья и в час песнопеньяВ золотистых бокалах искрится луна!
744 г.
Философские размышления поэта об уходящем времени Земли и нескончаемом Времени Неба, о конечности человека и вечности Луны, на которой мифический Белый заяц не останавливаясь толчет снадобье бессмертия, где томится в одиночестве Чан-э, жена стрелка Хоу И, укравшая у мужа снадобье бессмертия, которым его даровали за то, что своими стрелами сбил лишние девять солнц, грозившие спалить Землю, и в наказанье обреченная вековать на пустынной Луне. В свете вечной Луны нежится даже «Сын Солнца» в своем Киноварном дворце.