Читать интересную книгу Тысяча белых женщин: дневники Мэй Додд - Джим Фергюс

– На это глянь-ка тогда, дорогой, – сказала она с хрипловатым смешком. – Не хочешь ли приклонить копье в этом райском уголке? – Ее дерзость совершенно обескуражила беднягу, он осадил лошадь, и она заходила по кругу.

– Какая плохая девчонка, Сьюзи! – сказала сестра, Маргарет. – Ага, глянь, бедолага аж кругами ходит. Хотя я не сомневаюсь, что ты ему глянулась.

Гретхен Фатгауэр встала, большая и недвижимая, точно здание, уперев руки в широкие свои бедра и щурясь на солнце. Наконец она подняла кулак, затрясла им, точно призывая к тишине, и прокричала:

– Эй! Фы, парни! Я – хорошая женщина! Я буду хорошей женой! – и постучала себя по груди. – Я не кра-сотка, зато рожу больших и сильных детей!

И она расхохоталась, утробно мыча, как корова.

Фими, как всегда, спокойная и невозмутимая, только добродушно усмехнулась и покачала головой – судя по всему, зрелище ее позабавило. Кажется, ее темная кожа произвела фурор среди индейцев, потому что вокруг нее тут же стало виться несколько человек, явно переговариваясь и касаясь своих щек, намекая на цвет ее кожи. Потом кто-то помахал своим, и через мгновение здоровенный чернокожий индеец выехал вперед и встал перед Фими. Одет он был, как все индейцы, но совершенно точно родился негром, да таким рослым, что верхом на пони выглядел, точно оседлал игрушечную лошадку.

– Вот это да! – усмехнулась Фими. – Я думала, что видела все, но просто не верю своим глазам! Ты чего это нацепил перья, ниггер?

Но, похоже, негр знал английский не лучше, чем прочие, он лишь что-то пробурчал в ответ на индейском наречии.

Потом дикари начали оживленно совещаться. Кто-то даже спорил на повышенных тонах; атмосфера напоминала аукцион на чикагском скотном дворе. Держу пари, они и правда выбирали, кому какая достанется! Они не тыкали в нас пальцем, но посматривали оценивающие и быстро-быстро лопотали. Оставалось лишь гадать, что они говорили: «Я возьму с желтыми волосами! Я возьму рыжую! Я возьму большую! С черной кожей – моя! А моя – в синем платье! Я возьму ту, что с белой собакой!..» Не будь вся сцена похожей на сон, можно было разобидеться на их наглость. Но с самого начала, а в этот момент – особенно, мы понимали, что стоим на пороге нового мира, что цивилизация, в которой мы жили всю жизнь, будто обрушивается за нашей спиной в огромную воронку, разверзшуюся под ногами.

Я стала оглядываться, пытаясь догадаться, который из них положил глаз на меня, как вдруг поняла, что на меня смотрит тот самый, что прибыл во главе всадников и теперь сидел на лошади, абсолютно неподвижный, не говоря ни слова. В руках он держал копье и богато украшенный щит, а на голове у него красовался роскошный убор из орлиных перьев, ниспадавший на спину и на круп коня. Копыта животного были разрисованы белыми зигзагами молний, но лицо вождя осталось нераскрашенным. Выглядел он заметно старше прочих, или просто казался таким, потому что не суетился и излучал зрелую уверенность в себе. У него была темная кожа, привлекательные черты и резко очерченные скулы. И он не лопотал и не делал знаков, как другие, а просто сидел и смотрел. Чуть погодя он поднял копье и слегка качнул им в мою сторону – поистине королевский жест: «это моё»; таким образом осуществилась совершенно феодальная «принадлежность по праву», и я без тени сомнения поняла: вождь выбрал в невесты меня. Я кивнула… не то, чтобы ему лично, но в знак согласия, окончательного принятия той сделки, что мы заключили, и признаюсь честно – чисто по-женски расчетливо подумала, а ведь могло быть куда хуже.

В этот момент я оглянулась и увидела наших солдат – выстроившись в шеренгу, они беспокойно наблюдали за происходящим. Попутно пытаясь успокоить лошадей – те фыркали и тихо ржали, становились на дыбы и били копытами, почуяв чужие запахи и увидев диких собратьев. Во главе батальона уверенно держа ноги в стременах и осторожно отводя в сторонку белую кобылицу, был капитан Джон Бёрк, и в глазах его стояла невыносимая грусть.

Так же внезапно, точно повинуясь неслышимому сигналу, дикари, все, как один, развернулись с поразительной слаженностью, точно стая черных дроздов, вспорхнувшая с земли, и ускакали прочь так же стремительно, как появились.

7 мая 1875 года

Утром комендант лагеря, полковник Брэдли, явился к нам в сопровождении капитана Бёрка – целью его визита было рассказать нам о предстоящей процедуре «передачи». Какое неромантичное слово! Все должно случиться завтра утром. Шайенны приедут на рассвете; нам посоветовали взять с собой как можно меньше багажа, потому что дикарям неведомы чемоданы, и средств для транспортировки у них нет. Как съязвил капитан, колеса они пока не изобрели.

В течение дня еще кое-кто из наших передумал – уверена, что причиной тому послужило появление давешних индейцев. В самом деле, одна несчастная девушка, которую, как и меня, забрали из лечебницы Чикаго, куда ее упекли за «нервозность» – кажется, совсем помешалась: всхлипывая, она бормотала несвязную чушь. Ее отправили в лазарет. Она вела себя так, как и полагается сумасшедшей. В самом деле, прерия – не место для нервических больных. Посреди ночи еще четыре женщины попытались удрать из лагеря, но утром солдаты их отыскали и вернули. Обнаружили их индейцы-разведчики в холмах – в полубессознательном состоянии и промерзших до костей; ночами в горах было еще холодно. Я не знаю, что с ними сталось. Для себя я решила: сделка так сделка. Но Бог свидетель, все мы сомневались в выборе…

Да, завтра за нами вернутся… Господи… Что же мы наделали?

Постскриптум к записи сего дня. Поздно вечером «Джимми» заглянула в нашу палатку и позвала меня.

– Кэп зовет тебя, милая, – сказала она. – Должна предупредить: видок у него не из лучших.

Ранее, когда нас собирал полковник Смит, я уже заметила, что капитан молчалив и чем-то озабочен; но, когда я вошла в его палатку, все же не ожидала, что он будет таким взволнованным. Он сидел в кресле, перед ним стояла бутыль виски и стакан, а когда я подошла, он вскочил и начал расхаживать туда-сюда, точно разозленный лев по клетке.

– Вы знаете, зачем я за вами послал? – от его обходительности не осталось и следа.

– Уж не за тем, чтобы читать Шекспира, – ответила я.

– Можете смеяться надо мной сколько угодно, Мэй! – отрезал он. – Вы гордая и неосмотрительная! Но это уже не игра. Вы больше не актриса в этом фарсе.

– Мне неприятны ваши слова, Джон! – ответила я. – Я знаю это, как никто. Тогда я отвечу прямо: я подозреваю, что вы будете просить меня не принимать участия в завтрашнем обмене.

Он перестал ходить и обернулся ко мне:

– Просить? – взвился он. – Умолять? Я вам запрещаю! Вы не должны соглашаться на это безумие. Я не допущу этого!

Признаю: я тогда смеялась над расстроенным капитаном… Но то была напускная храбрость отчаявшейся женщины. Ведь, сказать по правде, я тоже начинала терять голову от страха по мере приближения нашей участи и опасений за себя и подруг. С тех пор, как мы увидели дикарей живьем, все наши моральные устои пошатнулись. Но я бы ни за что не показала остальным и капитану, что мне страшно и я больше не верю в себя.

– Дорогой мой капитан, – сказала я. – Позвольте вам напомнить, что я не ваш солдат, и вы не имеете права мне что-то запрещать. В любом случае, приказы тут отдают вышестоящие чины.

Капитан покачал головой – от недоверия, но и гнев его улетучился.

– Откуда у тебя сила, чтобы смеяться, Мэй? – мягко удивился он.

– То есть вы вправду решили, Джон, что я смеюсь оттого, что мне легко? – спросила я. – Что я насмехаюсь над вами? Считаю, что это пьеса, в которой я – актриса? Неужто вам непонятно, что я смеюсь, чтобы не заплакать? – И я процитировала: – Свое страданье я научу быть гордым…

– …и сама покорно подчинюсь веленьям скорби, – закончил за меня капитан Бёрк – и вдруг опустился передо мной на колени: – Послушай, Мэй, – он сжал мои руки в своих, – ты не просто не можешь себе представить, через что вам придется пройти. Вы не сможете жить среди этих людей – это все равно, что жить в стае волков или в медвежьей берлоге. Ведь они так отличаются от нас! Поверь мне, я знаю, что говорю. Дикари – не просто иная раса, это вообще иной вид человека!

– Но все же человека, Джон? – переспросила я. – Неужели мы не сможем найти ничего общего, мы, человеческие женщины и мужчины?

– Это первобытные люди, Мэй, – ответил он. – Язычники, так и не развившиеся, чтобы стать выше мира природы, не соприкоснувшиеся с красотой культуры и цивилизации. У них нет религии, только суеверия, нет искусства, кроме рисунков на камнях, нет музыки, кроме барабанного боя! Они не читают и не пишут! Я спрашиваю вас: есть ли у дикарей свой Шекспир, свой Моцарт, свой Платон? Это дикие, ленивые люди. История их написана кровью: столетия беспрестанных битв, зверств, воровства и резни, убийств и вырождения! Послушайте меня, Мэй, – они живут не так, как мы. Не так думают… – он замешкался, точно искал слова, – не так… любят.