Раздавшийся из-за двери слабый болезненный крик был достаточным поводом для того, чтобы Трэвис, пренебрегая условностями, без стука ворвался в отведенный Алисии закуток. Он чуть не упал на завернутый в одеяла сверток и не сразу догадался, что стоны исходят оттуда, а не с кушетки. Изрыгая проклятия, он опустился на колени и стал распутывать сверток, чтобы увидеть ее бледное лицо и каштановые волосы.
Когда рука Трэвиса наткнулась на липкие струйки крови, осознание случившегося обухом ударило его по голове, и он издал наполненный болью и гневом стон. Не теряя времени, он побежал на нос лодки. Город остался позади, и оставалось только одно место, где Алисии могли оказать помощь.
Отдавая короткие команды, он направил лодку мимо причала, к которому подходили фургоны с грузом. С вытянутыми от удивления лицами члены его команды наблюдали за тем, как лодка без них уходила вниз по течению.
Несмотря на жар, Алисию сотрясала дрожь. Но вот она вскрикнула от резкой боли. Сидевший в кресле возле горящего очага высокий человек поднялся и подошел к кровати, но она спала. Широкие полоски от слез на ее щеках давали представление о характере ее сна.
Он отошел к окну, отогнул бумажную шторку и посмотрел на вырисовывавшиеся в лунном свете два маленьких белых креста на склоне холма. Ему не следовало привозить ее сюда. Лучше бы он попытался вернуться вверх по течению назад в город. Хотя ему вообще не следовало брать ее в это путешествие.
Холодная пустота хижины его друга давила Трэвису на сердце. Из всех его знакомых самыми счастливыми были Ларош и Роберт. Оба отказались от бродячей жизни и обзавелись домами и семьями. Довольного жизнью Лароша он оставил в Цинциннати и надеялся получить здесь дружескую помощь от Роберта и его жены. Но вид заботливо выструганных и отмытых до белизны крестов свидетельствовал о том, что на помощь друга он может не рассчитывать.
Вспоминая о других смертях, о других погибших семьях, жертвах войн и болезней, Трэвиса охватила тоска одиночества. Вернувшись в кресло, он откинулся назад и попытался уснуть. Возможно, намерение осесть не такая уж хорошая идея. Может быть, лучше умереть в сапогах, с ножом в руке, вместо того чтобы обливаться слезами из-за каждой мучительной утраты, отрывавшей частичку его сердца.
Как ему хотелось, чтобы Роберт был здесь. Наверное, ему нужно было привести сюда Огаста из лодки. Все лучше, чем сидеть одному и прислушиваться к ее стонам и прерывистому, горячечному дыханию, зная, что ничем не можешь помочь.
Алисия задрожала и инстинктивно зашарила руками в поисках одеяла. Все одеяла лежали на ней, вдавливая ее своей тяжестью в подушки, лишая ее ощущения своего веса.
Она застонала и попыталась высвободиться из-под сковывавшей тело тяжести, неистово отбиваясь от удерживавшего ее зверя, который замотал ее в груду тряпок.
Она услышала мужской голос, говоривший что-то, и закричала — она кричала так, как никогда раньше, будто от этого крика зависела ее жизнь. Она не позволит ему опять сделать с ней это! Не позволит!
Давивший на нее вес был убран, и Алисия вновь впала в беспамятство. Он отстал от нее. Хорошо. Может быть, он больше не придет. Она прикажет служанкам позвать шерифа, если он появится снова. Если она сейчас одна, это еще не значит, что она не найдет защиты.
Одна. По щекам ее потекли слезы, они просачивались из-под ресниц, несмотря на попытки Алисии их сдержать. Все оставили ее, один за другим, все ушли. Она теперь совсем одна. Она ощущала пустоту, как то место, где когда-то существовала жизнь. Она не хотела соглашаться с этим, отказывалась признавать жизнь, опасаясь утратить что-то дорогое. Она была рада, что это ушло, что теперь она может снова быть одинокой. Лучшего она не заслужила. Она была безнравственной блудницей, распутной женщиной. Он был прав. Она заслужила то, что он сделал с ней. Она заслужила потерю единственного, что у нее еще оставалось.
Всхлипывания Алисии разрывали сердце Трэвиса, но он знал, что лучше не подходить к ней. Она кричала, когда он заговаривал с ней, отбивалась от его прикосновений. Он мог только наблюдать, как ее изнуряет жар, и думать о том, где бы найти женщину, которую можно было бы сюда привезти.
Если бы он мог встретить того, кто проделал с ней это, он убил бы этого подлеца голыми руками.
Где-то снаружи в кустах прокричала сойка. В комнату не проникал солнечный свет, но Алисия чувствовала, что ждать осталось недолго. Ее тело болело. Когда она пошевелилась, боль напомнила о незалеченном горе, и она с трудом удержалась от тоскливых слез.
Почувствовав какое-то движение, Алисия заставила себя открыть глаза. В расположенном напротив закопченном очаге вспыхивали тлеющие угольки. Расширенными глазами она оглядела незнакомую обстановку. Дверь из неструганых досок в проеме из бревен, занавешенное бумагой окно, выступающая над ее головой полка. Прежде она никогда не видела этой комнаты. Где она?
Как будто в ответ на не произнесенный ею вопрос в углу рядом с каменным дымоходом выросла высокая фигура с наструганными лучинами для растопки. Алисия с трудом узнала потемневшее, поросшее многодневной щетиной лицо по блеснувшей в отблеске огня серьге и успокоилась. Здесь Трэвис Лоунтри. Какое ужасное имя. Лоунтри Трэвис. Трэвис Лоунтри. Лоун Трэвис Три. Лоун Трэвести[4]. Она хихикнула и наконец спокойно заснула.
Трэвис всматривался в лицо спящей Алисии, окруженное густыми локонами каштановых волос, гадая, не послышалось ли ему это. Ее смех вызвал в нем проблеск надежды. Сейчас он смотрел на ее бледное лицо, на котором больше не было горячечного румянца, и спрашивал себя, действительно ли ее сухие губы тронула улыбка?
Когда Алисия снова проснулась, был уже день, и она наконец пришла в себя. Ее обоняние подсказало ей, что кто-то готовит нечто аппетитное, а внутреннее ощущение — что она умирает от голода. Все остальное не имело значения.
Наблюдая за высоким мужчиной, рассеянно шуровавшим лучиной в очаге, Алисия окликнула его, с трудом ворочая языком:
— Трэвис?
Он испуганно обернулся, но, встретившись с ее вполне осмысленным взглядом, тут же расслабился.
— Доктор сказал, что вам сейчас подойдет мясной бульон. Не хотите отведать немного?
— С удовольствием. — Она нетерпеливо следила, как он наливал бульон в миску и бережно нес к ней через комнату.
Алисия заерзала, пытаясь сесть, но мышцы отказывались ей повиноваться. Она смятенно смотрела, как Трэвис ставил миску на стол рядом с кроватью. В этом положении она вылила бы весь суп на себя. Ее язык прилип к нёбу, и она с трудом протолкнула сквозь сухие, потрескавшиеся губы: