Действительно, любопытное свойство человеческой натуры: дай-ка я погляжу на мир глазами своего предшественника и побуду на том самом месте, где стоял он. Неспроста же в мемориалах или музеях чаще всего задают одни и те же вопросы: "Скажите, и в то время это выглядело так же?"
Людям история дороже в подлинниках, а не в дубликатах. И потому они с детской наивностью ищут место, где Петр I изрек: "Здесь будет город заложен". Потомки Стеньки Разина лезут на утес, чтобы глазами вольнолюбивого предка глянуть на Волгу. Таких мест по всей нашей Родине сотни, тысячи. И хотя несоразмерны по времени и различны по значимости экспонаты - ржавая кольчуга и продырявленная солдатская каска минувшей войны, - их соединяет незримый проводок, по которому пульсирует память.
- Борь, - сказал я, - вот здесь стояли солдаты, когда на них пошли фашистские танки.
- Ну и что? - Борька с недоверчивостью посмотрел на окоп. - Не было здесь танков, немцы не дошли до Апрелевки километра два.
- Как это "не было"? Кто успел подсчитать километры? Здесь был бой, - не согласился я. - Очевидцы рассказывали.
- Какие очевидцы? Те, что в бомбоубежищах сидели? И потом, даже если так. Какой смысл солдатам стоять против танков, если пули о броню все равно как об стенку горох? Против танков нужно было танками.
"Нужно было" - любимая Борькина фраза, как я заметил, очень подходящая в тех случаях, когда речь идет о том, что уже произошло. Продули, к примеру, в волейбол - Борис тут как тут: "Нужно было блоки чаще ставить". Правильно заметил. Но мог бы и раньше подсказать. Сам-то где был?
- Нужно было... - продолжал Борька развивать свою мысль, а я уже не слушал его. Я только предположил на миг, на минуту, что...
Да, именно сегодня, именно сейчас, именно из этого ольшаника показался броневой лоб танка. Стальная громада с белым крестом выползла неуклюже, но уверенно покатила, скрежеща гусеницами, по нашему лесу. И против этого чудовища остались не кто-нибудь, а именно я, именно Борька.
Не может быть! Это сон или явь? Как же это случилось? Почему война не остановилась на границе, далеко-далеко от Москвы?
Я представляю мать, ее руки в земле - пропалывает грядки. Ей и в голову не может прийти, что километрах в двух от Апрелевки - танки. Никто не знает, что это война. По рельсам звонкий перестук электричек. На заводе грампластинок прессовщицы загоняют в черные диски музыку. В магазине покупатели переругиваются с продавцом. В детском саду ребятня играет в палочку-выручалочку.
А в апрелевском лесу - фашистские танки. Именно сегодня, именно сейчас, именно из этого ольшаника, что курчавится метрах в ста от окопа.
- Борь! - говорю я. - А что, если бы сегодня в апрелевском лесу появились фашистские танки? И ползут сейчас на эту траншею? А вокруг уже ни души. И танками пройдено полторы тысячи километров, а перед ними осталось лишь сорок два до Москвы. Что бы мы с тобой сделали, а, Борь?
- Фантазер же ты! - снисходительно улыбается Борька. - Разве теперь допустят, чтобы кто-то дошел до самой столицы? Если война и будет, все решат ракеты. Нажал на клавишу - и поминай как звали. Враз или города, или страны, если маленькая, нет. Военные на ракетных пультах, как на роялях, будут играть.
- Ну, а все же, - настаиваю я, - допустим.
- Нечего и допускать, - отрезает Борис, и я вижу, что мои вопросы начинают его раздражать. Как хорошо все-таки, что эта траншея старая.
...Почему я вспомнил о нашей, казалось бы, ничем не примечательной прогулке? Ах да, в этот самый момент я сел было за письмо, в котором хотел рассказать о подвиге "Стремительного". И опять ничего не клеилось. Думаю, получит Борька, прочтет и начнет прикидывать: "Кто увидел торпеду? Командир и сигнальщик? А остальные - нет? Значит, командир "Стремительного" принял единоличное решение, ни у кого не спросясь? Но те, другие, кто был в машинном отделении, в рубках, может, они не захотели бы погибать. Имел ли командир право давать в таком случае команду? Можно было бы по-другому..."
Но я не хочу, чтобы было по-другому. И хотя Борис - мой товарищ, можно сказать, кореш, я не хотел бы, чтобы в такую минуту он находился на мостике "Стремительного".
Бывает же такое - лучшие качества, свойства характера, которые так ценил в человеке, вдруг оборачиваются другой стороной. В Борисе мне больше всего нравилось его умение быть самим собой. Он мог прямо сказать учителю: "Я не выучил урока, ставьте двойку". Или задавал иногда такие вопросы, которые могли поставить в тупик преподавателя истории. В школе, подражая героям любимых книг, все мы чуть-чуть актеры. У меня, как заметил однажды Борис, не было "резко выраженной индивидуальности". Зато в нем не только мною - всеми одноклассниками отмечались черты, роднящие его с теми или иными представителями классической литературы. Как только из уст учителя было услышано новое словечко "нигилист", я сразу подумал о Борисе. Ну конечно, это он, унаследовавший через несколько поколений гены свободомыслящего интеллигента. Базаров равняется Кирьянову. Та же насмешливость взгляда, то же отрицательное отношение к традициям и обычаям. Все на поверку согласно любимой Борисом поговорке: "Русский глазам не верит, надо пощупать".
Я восхищался такой постановкой вопроса. Видимо, в Борисе мне нравилось то, чего недоставало в собственном характере.
Но странно - почему сейчас я с такой настороженностью оглядываюсь назад, как бы оценивая каждый шаг, пройденный с другом по школьной тропе?
В памяти - словно где-то сработали невидимые реле счетно-решающего устройства - вдруг вспыхивают давным-давно забытые эпизоды. Голова, конечно, не ЭВМ, но словно кто заложил туда перфокарту с новым заданием, и мечутся, мечутся токи, а решить его не могут.
С тех пор как я увидел венок, уплывающий по волнам, память усиленно копошится в прошлом, пытаясь что-то найти. Я даже во сне вижу белые астры в лагунах и... Бориса. Никакой связи. Астры, Борис, подмосковный лес. Венок на плотике, командир, Борис... Та драка. Неужели он убежал? Покинул друга? Что-то еще где-то было. А что и где?
Вспомнил! Белый Раст - подмосковная деревня.
Если, минуя памятник матросу Железняку, проехать по Дмитровскому шоссе около сорока километров и свернуть влево по указателю "Белый Раст", то можно попасть к морякам. Да, да! В этой деревне - моряки!
Я узнал ее сразу, хотя никогда здесь не был. И Борис согласился: "Белый Раст - как на картинке". Белый Раст! Нарядная, будто с интуристской открытки, церквушка на взгорке и сбегающие вниз к лощине избы с драночными крышами. Глаза моментально сличили ее с иллюстрацией из книжки про морскую пехоту, которую мы с Борисом проглотили в два приема: он на уроке химии, а я - на английском. Та же церквушка, те же дома, только на картинке по сугробистой улочке карабкались танки, подпаленно чернел снег, кустились огненные разрывы от снарядов. С автоматами наперевес в атаку шли моряки. Очень впечатляюще: на снежном фоне - черные шинели, бушлаты и ленты бескозырок вразлет. "А ну-ка, дай жизни, Калуга, ходи веселей, Кострома!" Под картинкой подпись: "Моряки 64-й отдельной морской стрелковой бригады выбивают гитлеровцев из с. Белый Раст". Мы с Борисом тогда еще не знали, что Белый Раст находится не где-то за тридевять земель, а рядом. Оказывается, туда, где, быть может, родилась наша любимая песня, можно было доехать на обычном автобусе.
Так вот ты какой, Белый Раст! Нам повезло. Кто-то проводил экскурсию, и мы сразу очутились в толпе. Человека в генеральской форме окружали женщины, ребятишки. Мужчин было мало. На генерале ордена - вся грудь как в разноцветной кольчуге. А в глазах боль.
- Вот так, - промолвил он, наверное, заканчивая свой рассказ, какими полками, дивизиями ни командовал, а перед моряками склоняю седую голову. Храбрости такой, братства такого и мужества никогда более не видел.
Рядом понуро стояла запыленная "Волга". Генерал, что-то вспомнив, через открытое стекло просунулся в машину и достал сверток.
- Вот, - сказал он, - до сих пор берегу, как память святую. Моряки подарили.
Он развернул сверток, и все увидели полосатую тельняшку.
- Здорово, - сказал я Борису, не отрывая от тельняшки глаз.
Борис молчал, наверное, тоже взволнованный увиденным. Подальше нашей толпы, как бы образуя другой круг, толпились избы.
- Чуть рассвело - рота моряков-автоматчиков ворвалась в самый центр села. В черных бушлатах шли ребята во весь рост. Немцы по ним, как по мишеням... А моряки - вперед, и падали тоже вперед...
- Не могли одеть их в маскхалаты?
Это Борис спросил. Я так и знал, что без вопроса он не обойдется.
- Одевали, сынок, - сказал генерал. - И в пехотные шинели одевали, и в полушубки, и в маскхалаты. Да как бы тебе это объяснить... У них, у моряков, душевный настрой особый. Переодели мы в приказном порядке взвод. Ладно, подчинились моряки. А пошли в атаку: "Полундра"! И маскхалаты долой. Остались все, как один, в черных бушлатах. Шапки тоже на снег полетели. Из-за пазух бескозырки. И врукопашную.