Читать интересную книгу Каждый сам себе дурак - Кирилл Туровский

Черт побери, пока мне везет. Спасибо, Могила. Теперь я здесь инфы-то уж навпитываюсь, визуальных впечатлений намониторюсь, поступков особей назаглатываюсь. А потом поеду, может, дальше. Далеко-далеко. В тридевятое царство, в тридесятое государство. И в такую, может быть, даль, где даже ничего никого никогда больше и не будет. Там свернусь калачиком и грамотно ласты скину.

Наш кар затормозил так резко, что я вмиг разбрызгал по всему салону слюни, сопли, а заодно все шторки и эмоции. Таксист смотрел на меня удивленно. А, все равно он ни фига не понимал мои внутренние замороты.

Волей-неволей мне пришлось спуститься с небес на землю. Это как качели — вверх-вниз. Так всегда.

Мы стояли на зеленом светофоре почему-то, а мимо нас приносилась колонна одинаковых черных автомашин. Красивые, такие. И все с синими проблесковыми маячками и визгом на всю ивановскую. Вместо цифрового обозначения региона у них на номерах были гордые российские флаги. Почти такие же красивые, как французские, только похуже. На лобовых стеклах тоже крупные российские флаги, а рядом буквы ГД. «Избранники!» — смекнул я. Но на всякий случай осведомился у тэксмена. Он-то верней знает.

Тот хмыкнул.

— Какие такие избранники? Какие такие депутаты? ГД расшифровывается очень просто. ГД означает гады.

Это знаменитая традиция такая старинная с начала прошлого века их по-особому метить из осторожности. Видишь, на красный прут.

Вот это да! Не все еще в этом мире потеряно, если существуют приметы отличать плохих людей от хороших, а добрых от злых. Если б все было так запросто.

Для себя я решил вызубрить все местные традиции и тонкости, чтобы не выглядеть в следующий раз перед очередным «чужим» полным профаном. Мне и так было достаточно стыдно за свою неосведомленность. Надо ж было так брякнуть: «Избранники!»

Все-таки мы доехали. Я был весьма доволен: Академия Философии, куда мне теперь предстояло приткнуться по эдикейшену, была в самом центре. А рядом все та же неизбежная человеческая каша на стрите, в магазинах, барах и офисах. Помню еще, вокруг деревья были грустные-прегрустные. Как больные.

А посередине дворика Академии помятая желтая трава. И памятник в центре какому-то прощелыге из прошлого. Как мне показалось Аристотелю. По дворику бродили десятка два нечесаных, грязных и оборванных олигофрена, которые дружно сорили окурками и пустыми банками из-под пива. Все они закатывали стеклянные глаза, бормотали себе под нос, чесали гривастые репы, чихали, изредка сплевывали и глупо хихикали. Ясное дело, я понял — типа они так размышляют. Такие своеобразные надежды мировой философии. Вот оно как. Все начинало становиться не таким уж смешным.

«Тебе туда, — махнули мне рукой в сторону старого желтого здания. — Там тебе ВСЁ объяснят!» Забравшись, зашторенный, внутрь, я обнаружил еще с десяток олигофренов, тупо переминающихся вдоль стен.

Нечего было скромничать. Тем более че скромничать перед олигофренами. Хватит с меня теперь скромности на миллионы лет вперед. Пора было решительно действовать. Расталкиваю, морщась, олигофренов и прусь в ту дверь, куда мне опять ткнули.

Забегаю. Называюсь: «Северин».

Там очень добрая женщина. Сидит, курит.

И бурчит что-то в телефонную трубку. Отметила в списках мою фамилию и выпустила дым. В тех отверстиях, которыми она заглатывала воздух, подхлюпывало. «Болеет», — мысленно пожалел я. Однако ее запас грубых слов и оскорблений, высказываемых невидимому собеседнику в трубку, был в десять раз обширнее, чем у той симпотной девчонки на вокзале. «Философы, — подумал я. — Теперь они злобные».

Опять пожалел. Опять зря.

— Все! Вали отсюда! Там твоя временная хибара! — заорала хлюпающая морда, объясняя мне, как доехать. — А работы, блин, по философии свои ты привез? А? Я тебя спрашиваю, конь с яйцами?

— Да, — отвечаю. — Конечно, привез. Одну только: «Шоковое столкновение «Я» и «чужих» — единственно возможный путь продолжения существования». Зато написанную на надгробье Канта.

Она опять затянулась и выпустила дым. Снова угрожающе всхлипнула отверстиями и отшила:

— А, впрочем, нам твои работы и не нужны на хер! Философов-студентов, — она поперхнулась, — у нас и так жопой ешь! И запомни: здесь надо помалкивать! Здесь вам, сучьи дети, не творческая мастерская, а серьезнейшее учебное заведение, понял?

Увидев, что я немного замешкался, добавила:

— Пшел отсюда! Убирайся!

Я кубарем выкатился на улицу, освобождая кабинет для других, их надежд, мечтаний, иллюзняков и все такое прочее.

А дальше, копошась в субъективных непонятках, я поехал туда, на другой конец Города в гостевой дом

Академии Философии, где наобещали мне мою временную конуру на несколько первых дней.

А что? Пока помоложе, слушаешь все подряд, развесив уши. Тебе обещают — типа живи. Но на поверку получается, что тебя обвели вокруг пальца. Все пустота, никчемность и Будда с Кришнамурти. И ведь даже если раскроешь свое хлебало, то все равно найдутся добрые порядочные люди, которые ради всеобщего же блага тебе его заткнут.

Первым делом на фронтоне этого старого, массивного и перекособоченного здания бросилась в глаза скромненькая гостеприимная вывеска. Золотые буквы гласили:

«Филиал больниц № 15, № 17 и имени Кащенко при Академии Философии имени Цицерона». Видимо, этот Цицерон был их самый знаменитый клиент или пациент, которого здесь вмиг от всего и излечили.

К торжественному дню заезда новых больных на всякий случай подогнали несколько белых машин с красными крестами. Это, как оказалось впоследствии, для тех, кто еще не понял, что здесь нужно смирненько торчать в собственной ракушке, а свою пасть высовывать лишь тогда, когда тебе скомандуют санитары.

Теперь-то уж никакой свободы выбора и в помине не было. Что ж. Назвался скотиной — полезай в стойло.

Самым центровым здесь парил в облаках главный врач, который, надавив на синие педали, совершал со своими санитарами траурные ночные обходы, чтобы приблизить обитателей к современной культуре, а заодно и к античности.

Это им вполне удавалось. Правда, некоторые, не выдержавшие монументального и несокрушимого столкновения с мировым искусством, вполне тихо и бесследно исчезали. Поговаривали, что их переводят на жительство кого в главный корпус, а кого и сразу на кладбища. Потому что их увозили кого на белых, кого на черных тачках.

Но ведь в конце концов их тоже везли в путешествие.

Рожденный ползать летать не может. И действительно, если бы у человека были крылья, то они страшно мешали бы ему ползать. Несмотря на эти спорные утверждения, самые неизлечимые поголовно считали себя птицами. И каждый мечтал полетать. Кто с шестого, а кто и с седьмого этажа. Их тоже больше никто не видел, они тоже исчезали. Их увозили в другие места. Но ведь опять же каждый взлетает как может. Возможно, если как можно чаще подпрыгивать и отрывать ноги от земли, то рано или поздно взлетишь.

Но я-то пока подожду, понаблюдаю.

Так вот. Забрался, значит, внутрь. Тут мне мою палату и указали. Живи, мол, существуй понемножку. Я был так доволен своими облезлыми и холодными апартаментами, а особенно соседству с шестьюдесятью шизофрениками, гниющими по соседним, что сразу догадался: пора смыться хоть на сегодня куда-нибудь. Тем более шторка перешкалила все допустимые форматы. Не забывайте, что все это укладывалось в один такой насыщенный денек.

По любому смыться я мог только до вечера, а уж там будь что будет. Пора набираться ума, а вместе с ним и вдохновения на новый виток лайфа.

* * *

Между тем Большой Город активно готовился встретить очередной Юбилей. Таким образом грядущий праздник был в своем роде историческо-городской реанимацией.

Основным парнем, который обустраивал праздневства, конечно, был Министр городского Процветания. Это уж точно. Потому что при каждом удобном случае он делал приличное для его положения выражение лица в ящике и гнал типа как он прется по Большому Городу и все такое прочее. А заодно обещал выпустить за Большой Город кишки хоть всем остальным, хоть себе. Конечно, когда он затирал, сколько монет он бухнул на раскладняк, все в шемент восторгались. Без своих коммеров он и дышать не смел. И суетливо интересовался, куда еще швыркануть баксяток, чтоб ему с его любимыми коммерсантами еще более залучезарилось по жизни. Здесь Министр городского Процветания мудрый. Пытаясь представить глубину его мудрости, все на завидках дергались.

Быдло же неслабо аскало праздника, халявы и, если повезет, погромов.

В принципе все равно, что отмечать. Детскую олимпиаду, так детскую олимпиаду. Юбилей так Юбилей. Еще особи очень любят в плане праздников Новый Год и дни рождения, когда можно без опаски оглянуться на оставленные за собой в прошлом кучи дымящегося темно-коричневого и отправиться дальше делать новые кучи. Я знаю, в праздники принято собираться стаями, чтоб назлорадствоваться, полюбоваться на старение и морщины других «Я», обхаять недругов, потискаться и нажраться с шалавьем.