не вяжутся. Вот, в частности, – полковник сверился с бумагой, – утверждаешь, да еще со слов свидетельницы, которая была в дом вхожа, что у Каяшевых имелись и на даче материальные ценности.
– Да, золото и брильянты, – уточнил Саша и позволил себе улыбнуться, – на мильоны.
– А свидетельница – молочница. Что ж, это как водится. Баба же, у нее ж глаза на чужое добро велики. Конечно, я не собираюсь отмахиваться от этого сообщения, но задам вопрос: ты сам-то насколько близко общался с потерпевшими? Подчеркиваю: сам, лично.
– Раза два беседовал лично с Ириной Каяшевой, много раз – с ее матерью. Она была общительной.
– По какому поводу общение было?
– Сугубо деловые моменты. Заходил знакомиться, заглядывал в связи с профилактическими мероприятиями.
– Ну и, понятно, никакого золота-брильянтов не видел.
– Нет.
– Это мы освоили, – полковник черканул карандашом на бумаге. – Идем дальше. По постоянному месту прописки Каяшевы характеризуются положительно, по месту работы Ирина тоже в целом на хорошем счету. Что ты скажешь со своей стороны?
– То же самое, – признал Чередников. – Интеллигентные люди – ни конфликтов, ни ссор.
– А с молочницей как же?
– И с ней нет. Она сообщила, что они пропали, не заплатив, но теперь-то понятно, что… – Шурик спохватился и запнулся.
– Что же тебе понятно? – невинно подбодрил полковник. – Что убили женщин и лишь потом подожгли, так?
– Я этого не говорил. Они просто в какой-то момент пропали. Молочница сказала, что они уехали, ей не заплатив, а ночью пожар и произошел.
– Понятно, понятно, молодец, – почему-то похвалил Филатов, пододвинул другую папку. – Что ж, в целом мне все с тобой ясно. Есть подозрение, что сработаемся.
– Можно идти?
– Погоди. Тут предварительные данные по вскрытию обещали, начальница лаборатории обещала, – он снова глянул на часы. – Обещала… да, видать, обманула. Она у нас эдакая… сказочная.
В этот момент скрипнула дверь за спиной Чередникова, волшебный голос зазвенел свирелью:
– Можно?
– Прошу.
Зацокали каблучки, Саша обернулся – и пропал. Пришелица перемещалась, не колыша эфир, как по облакам шествовали две умопомрачительные ножки, даже наискромнейшая юбка не скрывала их красотищи, а лишь подчеркивала и будила воображение. Венчало все это невообразимое великолепие изящная белая шейка, прекрасная головка, сияющие глаза, морозно-серые, как осеннее утреннее небо перед холодным дождем, в пушистых, хотя и светлых ресницах. Это других, обычных девушек белесые ресницы делают похожими на красноглазых кроликов, а у этого, отдельно взятого совершенства, они заставляли ее очи сверкать магическим огнем. Взгляд ее был глубоким, мудрым, полным загадок и тайн. Густейшие пшеничного цвета кудри золотистой тучкой обрамляли нежнейшее, милейшее личико с пленительным вздернутым носиком.
Умники различные речи ведут об электричестве, магнетизме отдельных личностей и всем прочем – это как им угодно, а вот Шурик шкурой ощутил, что от этого чуда, ожившей мадонны великого художника, так и искрит молниями, даже как будто озоном повеяло.
Все эти возвышенные мысли пронеслись в голове и пропали, точно унесенные ветром. Помнится, взял себя в руки: «Поистине, сегодня день чудес, – подумал он и пожалел: – Как жаль, что фотоаппарата нет под руками. Какие красивые секретари тут водятся».
Пришелица из рая, как бы не заметив смятения, ею произведенного, даже не глянула в его сторону, прошла мимо, чинно глядя строго вперед себя, и положила перед полковником… ну да, еще одну папку с очередными бумагами.
– Присядьте, – приказал Филатов, даже не взглянув на это чудо.
Кремень-мужчина, вот это характер!
Красавица почтила своим присутствием стул. Чередников преданно смотрел на полковника, строго запретив глазам косить в сторону.
– Галина Яновна, – наконец подал голос полковник, – это что у нас с вами, окончательное заключение?
– Именно, – подтвердила она, и у Саши в который раз зашлось его молодое и потому глупое сердце.
«Какой голос, мама моя! Чистый хрусталь!..»
Филатов крякнул, покряхтел, поднялся, отошел к окну и закурил.
Прекрасная Галина, ловко развернувшись, обратилась ликом к руководству. Фигура у нее была, что у твоей балерины, и так уж очаровательно сидел на ней мундир – пальчики оближешь.
– А у нас, знаете ли, имеется непосредственный участник, с пылу-жару, с места происшествия, – поведал полковник, глянув через плечо. – Знакомьтесь.
– Таушева, эксперт-криминалист, – она протянула нежную ручку без колец и перстней, с красивыми пальчиками, вытянутыми и будто прозрачными. К ним бы припасть алчными губами, но было не время и не место, и потому Шурик в меру куртуазно, но формально лишь пожал их.
– Чередников, – чуть севшим голосом отрекомендовался Саша, на мгновение утонув в морозных серых очах, – лейтенант.
– Лейтенант, – подтвердил Филатов. – Бывший участковый из дачного поселка Морозки, где имело место возгорание, последствия которого вы так тщательно изучали.
Таушева склонила красивую голову, опустив ресницы:
– Так.
– И вот этот очевидец докладывает вещи, которые с вашей экспертизой не коррелируют. Как же так, Галина Яновна?
– Я готова выслушать, – заверила она и, чуть прищурившись, глянула на Сашу.
– Вы… позволите? – он указал на папку, она чуть дернула плечом.
Интересно, но факт: как только перед ним открылась папка, тотчас исчезло все вокруг, и из придурковатого Ромео превратился Чередников… ну, в следователя – пока не следователя, но в человека, для которого важнее установить объективную истину, нежели все ножки-глазки-носики на свете. Не стало в его личной вселенной ни прекрасной Галины, ни полковника Филатова, ни о чем не думающего, а просто курящего. Ничего, кроме планов, описаний, схем, четких, пусть написанных убористым корявым почерком, кроме фотографий, в мельчайших деталях фиксирующих беду космического масштаба.
А что? Саша вдруг вспомнил, как однажды посмел при Беленьком выдать по отношению к одному типу: «Туда ему и дорога». Какой же нешуточный нагоняй он получил. И ведь и тип этот, погибший, дрянь был последняя, сиделец неоднократный, никчема полная. Взбеленился же старик так, точно речь шла о космонавте или, там, авиаконструкторе.
– Человек из жизни ушел, – говорил он самым противным голосом, который так не был похож на его обычный, красивый, хорошо поставленный, – никто не знает, что он не успел сделать, что собирался, кто по нем нынче плачет. Стыдно должно быть,