он…
А удар сердца спустя древко моего копья вдруг дернулось с такой страшной силой, что я едва удержал его в руках!
— А-а-а-а-а-а-а!!!
По ушам хлестнул отчаянный, полный животного ужаса и боли крик степняка, насквозь пробитого копьем! И тут же правой руке стало непомерно тяжело держать его древко — на рогатине повис сраженный мной враг! А всего мгновением спустя я и сам едва удержался в седле от мощного толчка: Буран врезался во вражеского, значительно более мелкого жеребца, буквально снеся его в сторону!
Раздался громкий хруст — и древко ожидаемо сломалось под тяжестью насквозь пронзенного копьем половца… Пытаться освободить рогатину никакой возможности не было — и я тут же вырвал из ножен саблю, от души рубанув ей по шее показавшего мне спину кипчака!
— Бе-е-е-е-й!!!
Справа и слева поганых дружно таранит сотня гридей, вышибая поганых из седел! А более умные и опытные дружинники, видя перед собой бездоспешных врагов, используют при атаке не скорость разгона своих жеребцов, а бьют именно рукой, нанося экономные, точные уколы. Их хватает, чтобы смертельно ранить татар, но не потерять при этом рогатину… Хотя при этом какой-то умелец да силач и вовсе сумел высоко задрать копье с телом убитого им половца!
— Бей!
Это кричу уже я, скрестив клинок с озлобившимся, развернувшимся ко мне всадником. Но успев лишь принять на плоскость сабли обрушившийся справа удар, с ответной контратакой я необратимо опаздываю: Буран неожиданно встал на дыбы (отчего испуганный подобным маневром жеребца я что есть силы вцепился в сбрую!) — и обрушил на моего противника тяжеленные передние копыта! Задним умом я понял, что целью Бурана был степняцкий конь — но одно из передних его копыт попало точно в грудь врага, вышибив его из седла!
А после победного, оглушительного ржания животного мне и вовсе отчаянно захотелось с него слезть! Ибо оно было похоже на рев какой-то потусторонней твари…
От рухнувшего слева-сверху клинка закрываюсь щитом — а ткнув саблей навстречу (малая ее кривизна позволяет наносить колющие удары, как шашке), я отчетливо ощущаю сопротивление вражеской плоти… Словно оружие стало со мной единым целым, продолжением руки! И тут же мне вновь приходиться ставить блок от размашистого, рубящего наискось удара — атака вновь следует справа! Но парировав ее, я успеваю рубануть в ответ — развернув кисть и предплечье, стремительно описав клинком короткую дугу да чуть привстав в стременах! Отточенная сталь разрубает горло обреченного поганого — и из него фонтаном бьет кровь, попав и на меня…
— Бей!!!
…Таран получился удачным — в одночасье мы ссадили на лед под две сотни поганых, потеснив назад массу остальных. Хотя бы в чем-то я был прав — нам противостоят половцы! Легковооруженные конные лучники, действительно опасные на расстояние, но без шансов уступающие нам в лобовой сшибке… Как воеводе, мне удалось в полной мере реализовать все наши преимущества — нанести внезапный для противника копейный удар, от которого степняки уйти не успели, и навязать бой на относительно узком участке речного русла, лишив врага свободы маневра!
Но если кто-то рассчитывал, что кипчаки не будут сражаться, что они не представляют гридям угрозы в сече — тот сильно заблуждался. Обреченные драться, не видя для себя спасения в бегстве, степняки яростно накидываются на нас, стремительно рубят саблями! И их легкие клинки сверкают молниями, высекая искры из брони русичей, с отчетливом треском вышибая щепу из щитов!
Свое собственное уязвимое место — открытое лицо, защищенное лишь «наносником» шлема — я вынужден из раза в раз прикрывать щитом, отвечая на атаки ворогов едва ли не вслепую. Уже дважды мне зацепили правую руку повыше предплечье — но оба раза кольчуга удержала вражескую сталь, хотя мышцы от ударов будто онемели…
В очередной раз слепо рублю навстречу — и вдруг ощущаю сильное сопротивление, от которого аж в пальцы отдало болью! И в этот же миг слышу скрежещущий хруст сломанного клинка… Чуть приопустив щит, я успеваю увидеть, что противник принял мою атаку на стальной умбон собственной защиты (не так и много щитов у половцев, но они есть)! Внутри все обрывается, леденеет; я как смог, закрываю щитом правую часть корпуса, лихорадочно нашаривая пальцами рукоять подвешенной к седлу булавы… И тут же пропускаю мощный укол в живот слева!
Кольчуга колющей атаки бы не выдержала — а вот ламеллярные пластины устояли. Охнув от чувствительного толчка, одновременно с тем я наконец-то нашарил пальцами рукоять пернача! И, сдернув его ременную петлю с седельного крюка, с яростью обрушил шипастое навершие на голову кипчака! А он как раз провалился в удар, поспешив уколоть в открывшуюся под моим щитом брешь, и не успев закрыться собственным… Булава задела висок степняка по касательной — но этого хватило, чтобы мой враг безмолвным кулем вывалился из седла под копыта своего же жеребца!
…И вновь с обеих сторон щедро сыплются удары, и вновь трещит мой щит под рубящими его клинками, и вновь я едва ли не вслепую отвечаю, нанося тяжелые удары пернача… Половцы не единожды достают мою голову — но сталь шлема и кольчужная бармица пока успешно держат их атаки. Хотя перед глазами уже все начинает плыть и темнеть, да в черепушке все сильнее шумит… И радуюсь я лишь тому, что и по правую, и по левую от меня руку на врага напирают соратники. Будь иначе, и кипчаки однозначно бы меня зарубили, обойдя с флангов — никакая броня бы не спасла! Правда, где-то на задворках сознания бьется поганенькая мысль: «отступить, дать себе передохнуть, прийти в себя»… Но в строю всадников меня крепко держит понимание того, что выйди я из схватки, и в образовавшуюся с моим уходом брешь тут же полезут степняки, нанося русичам удары с менее защищенных боков…
В какой-то момент я вдруг осознал, что крепко колебались обе сражающиеся стороны. И на пределе сил напирающие, теснящие половцев гриди, утомившиеся уже драться в своих тяжеленных бронях, и поганые, неспособные сдерживать яростный натиск бронированных всадников, неся при этом значительно большие потери… И возможно, именно последних, самых тяжелых мгновений схватки, когда казалось, что уже не поднять руку для очередного удара, что враг вот-вот найдет брешь в твоей защите и срубит тебя — мгновений, пережитых исключительно на характере… Возможно именно их хватило, чтобы пересилить врага, чтобы морально выстоять в тот миг, когда он сломался!
А может, монгольский командир видя, что его отряд буквально перемалывается под ударами булав, чеканов и клинков орусутов, решил отвести людей на безопасную дистанцию, и таки расстрелять наших коней… В любом случае, враг неожиданно подался