Читать интересную книгу Новый Мир ( № 10 2007) - Новый Мир Новый Мир

Итак, в моем романе все случилось наоборот. Она успела войти в гостиницу за минуту до взрыва. В оцепленном, отрезанном от мира номере они провели ночь — и я постарался, чтобы эта ночь стала для них такой же незабываемой, какой могла стать для нас. Яркой и чувственной. Сентиментальной и плотской. Первой — и последней.

И знаете что? — эта вымышленная ночь получилась убедительной. Правдоподобной. Стоило мне закрыть глаза, как я слышал звуки и запахи; ощущал страсть и нежность; касание; взгляд. Все то, чего на самом деле так и не случилось.

Осенью мой роман вышел в свет. В Москве начиналась мода на Стамбул, и книга пошла. Через некоторое время ею заинтересовались в Турции. Одно стамбульское издательство купило права, стали переводить. Чем тронул сердца янычар мой московский герой? Не знаю. Однако через полгода турецкий перевод подготовили к печати. Тогда же я получил приглашение приехать в Стамбул. Под Новый год они хотели вручить мне какую-то важную премию, устроить встречу с читателями. Но если честно, возможность снова оказаться на Босфоре, да еще зимой интриговала меня гораздо больше.

Приходилось ли вам видеть Стамбул под снегом? Когда крупные мокрые хлопья бесшумно слетают на город, превращая его трущобы в сказочные чертоги? О, это было незабываемое зрелище! Сквозь один город, азиатский и грязный, вдруг проступили черты другого, помпезного и невероятно красивого. Фантасмагорического. Города, который видели во сне султаны — и воплотили в камне архитекторы. На моих глазах снег стирал случайные, уродливые черты Стамбула, являя миру прекрасный подлинник. Мечети, отороченные белым, напоминали огромные куличи. Минареты — свечки. Залатав пробоины, снег вернул древним башням прежнее великолепие. Даже лачуги, которые лепились вдоль стен, и те казались ледяными гнездами.

Как в романе подлинная жизнь проступает сквозь хаос повседневности, так и Стамбул под снегом являл истинное лицо. И оно было загадочным и прекрасным.

В день церемонии я вышел из гостиницы пораньше. Хотел пройтись во дворец, где назначили торжества, пешком. И вот, петляя по заснеженным переулкам, каким-то чудом снова оказался на тихой улице. Той самой.

Остановился, но сердце продолжало стучать как сумасшедшее. Сделал шаг в сторону — дыру, которая возникла в воздухе, заштриховал снегопад.

Судя по нетронутому снегу, лестницей сегодня никто не пользовался. Да и дверь, посеревшая с тех пор, стояла занесенной, будто ее не открывали вовсе.

Прижался щекой к холодным доскам — ничего, ни звука. Стукнул кулаком, но в ответ только крикнула галка да хлопнула где-то ставня. И снова настала тишина, глухая и плотная, как мокрый снег, падавший между кровлями со свинцового неба.

Я вздохнул, посмотрел вверх. К разочарованию примешивалось чувство облегчения. Нет — и не надо; слава богу. Но когда я собрался уходить, сверху раздался мужской голос.

Жестами из окна меня приглашали в дом напротив.

Он оказался продавцом из магазина ковров и неплохо говорил по-английски. Меня угостили чаем, мы разговорились. Чтобы не компрометировать девушку, я сказал, что она помогала с переводом. И теперь мне нужно найти ее, чтобы отблагодарить, вручить книгу.

„Пять минут, — радостно сообщил он. — Она вышла пять минут назад!””

Я обрадовался и растерялся одновременно. “Но где же следы, — мелькнуло в голове. — Там не было следов!”

“Такой снегопад, господин, такой снегопад… — Он театрально покачал головой, как будто читая мысли. Вынес поднос с чаем. Я выглянул в окно — вы не поверите, но за несколько минут мои следы тоже исчезли! И переулок снова лежал под ровным слоем снега.

Что мне оставалось делать? Он предлагал подождать за чаем — девушка должна вот-вот вернуться. Но время! — церемония начиналась через полчаса. Опять угадав, он протянул бумагу, ручку. Деликатно вышел из комнаты.

Я сочинил письмо на одном дыхании. А когда перечитал — ужаснулся. Слова, интонации, фразы — все говорило о том, что это письмо женщине, с которой связывают любовные отношения. Той, из книги, успевшей войти в номер. И что эта, настоящая, не имеет к адресату никакого отношения. Даже лица ее и то не помню!

…Скомкав бумагу, я бросил письмо в печку. Чай остыл, холодный. Что мне вообще здесь нужно? Не прощаясь, вышел. За это время на снегу появились следы. Глядя, как быстро снег стирает отпечатки, я понял, что она мне больше не нужна. Та, из романа, оказалась ярче — и полностью вытеснила оригинал.

Развернувшись, быстро пошел вниз по тихой улице. Чувство, что кто-то смотрит вслед, не покидало меня.

Но я привык доверять собственной интуиции — и не обернулся”.

Когда писатель кончил, за окном тянулись пакгаузы Павелецкого. Он встал, чопорно протянул ладонь. Все так же, пришепетывая, попрощался. Глядя, как он тащит по вагону дамский чемоданчик, я пожалел, что не узнал его имени. “Безжалостный романтик, редкая птица. — Взгляд прошелся по вымершим платформам. — Съест человека и не подавится”.

Хотя чем я от него отличался?

“Тоже собираюсь жить вымышленной жизнью”.

 

2

Раздался сухой щелчок — тот, кто смотрел в глазок, опустил шторку.

Я быстро вошел в квартиру.

В доме, где я очутился, дверей не было. Широкая прихожая перетекала в кухню, та открывалась в комнату, где стоял спальный помост и плетеное кресло. На стене — плоский экран, на котором отражаются голые ветки. Закуток через арку, вроде кабинета с выходом на балкончик.

Терракотовая плитка в ванной обжигала холодом. Крючок для полотенца пустовал. “Квитанция!”

Дрожащими пальцами вынул из кармана бумажку.

“Побывала на дне моря, потеряла хозяина — а белье дожидается”.

Я подошел к окну, осторожно выглянул. Из кухни открывался вид на советскую высотку, на фасаде которой лепились, как соты, десятки темных окон. В другом окне желтела церковь, виделось на дворе хозяйство — пирамиды кирпичей, верстаки, гнутые корыта. Черные бюсты апостолов, и как печально они смотрят на снег, мокрый.

“Привет, это Никола, — зачастил голос на автоответчике. — Перезвони, как вернешься! Уверен, что с тобой все в порядке”. (Звонки лифта, шум в холле.)

“Амигос! Крот на связи. Твой мобильный не отвечает. Позвони, когда слезешь с пальмы. Если жив, конечно”. (Общий хохот, звон посуды.)

“Говорит родная обезьяна. Почему не отвечает твой мобильный? Перезвони срочно — у нас такие ужасы показывают!” (Плеск воды, музыка.)

Остальные сообщения состояли из коротких гудков.

Никто, кроме меня, не знал: человек, чей номер они набирали, мертв. И что даже тела от него, наверное, уже не осталось.

“А они звонят, разговаривают”.

Я прислонился к стене — голые кирпичи выкрашены в серый цвет, холодно. И отчетливо понял, что скоро Никола, Крот и Обезьяна начнут на меня охоту. Чтобы предупредить удар, еще оставалось время. День-два. Потом Красный Крест наведет окончательный порядок — в Бангкоке уже тогда вывешивали на улицах списки. И он обнаружится по документам, живой и невредимый.

Чуть больше гостиничного, холодильник стоял под плитой. Внутри пара просроченных йогуртов. Высохший пармезан, полбутылки красного. Поддон забит гнилыми лимонами.

Когда кофе сварился, в квартире запахло уютным, домашним запахом. Тревога понемногу проходила, я снова выглянул на улицу. Во дворе два малыша катали снежную бабу, торчала из сугроба красная лопатка. Азиат в робе все так же неподвижно стоял на тротуаре.

Только с другой стороны улицы.

…Проснулся, когда за окном сгустились январские сумерки. Тот промежуток времени, который всегда угнетал и опустошал меня. Именно в эти полчаса цвет снега становится светлее цвета облаков. И кажется, что небо и земля поменялись местами.

Я встал, прошелся по квартире. Что, если все это со мной было? В далекой, как вагон в середине состава, жизни, куда мне пришлось вернуться? Это банальное наблюдение, я знаю. Но банальности — это лучшее, что во мне осталось.

Жизнь тем временем пробуждалась. Из подъезда в подъезд прошмыгнула склещенная парочка. Подкатила машина — доставка суши. В окнах побежала гирлянда, зажглись абажуры.

Начиналось первоянварское похмельное застолье.

За стенкой проснулись тоже. Я услышал знакомые позывные, потом донеслась музыка, эстрада. Грохнуло сверху — раздвигали стол или ставили стулья. Мне даже померещился запах еды — что в квартире пахнет фаршированными перцами и ватрушкой.