Вероятность того, что я появлюсь на свет, настолько мала, что принимать её во внимание всерьёз нельзя. Но ведь я появился! Всё это могло произойти, только если есть какая-то определённая цель, если я должен выполнить какую-то свою функцию, сыграть свою роль.
Когда я думаю о своей жизни, мне порою кажется, что это просто цепь случайностей, а порою, что во всех этих событиях есть некая логика, движение к какой-то цели.
Я ведь родился в Питере, вернее, в Ленинграде, хотя почти ничего из того времени не помню, так, какие-то смутные картинки. Почему-то ярко помню один момент, когда я вижу перед собою большую красивую коробку, лежащую на полу. Я пытаюсь на неё взобраться, а она вдруг ломается, я падаю и громко кричу. Было такое или это сон? Не знаю.
Мой отец в академии учился, он моряк, военный, всю жизнь на флоте, а мама учительницей была, географию преподавала. Она ленинградка, или петербурженка, как сейчас правильно? Хотя и не коренная. Её мама, моя бабушка, откуда-то из Новгородской области, она после войны город восстанавливать приехала, ну и осталась. Всю жизнь на стройках проработала, она рано умерла, я её и не помню почти.
А папа и мама познакомились очень интересно. В то время фильм про войну вышел — «А зори здесь тихие», он очень трагичный, там все героини, девчонки молодые, гибнут в конце. Мама с подругой в кино пошла и не выдержала, в конце расплакалась, разрыдалась прямо. Подруга её и так и сяк успокоить пытается, бесполезно. Они уже из зала ушли, а мама всё плачет. Тут фильм кончился, люди выходить стали, на плачущую маму оглядываются. А офицер-моряк к ним подошёл, маму за плечи обнял, по голове погладил, она и затихла. Это мой отец был.
Но вот ведь что интересно, ни мама, ни папа в тот день в кино не собирались, отец этот фильм уже видел, а мама с подружкой в гости, на какую-то вечеринку шли, но в последний момент передумали. Случайность? Не знаю. Ну успокоил девушку да пошёл бы дальше, а он её до дома проводил, а на следующий день уже после работы встречал.
Я у них родился. Потом, когда отец академию закончил, на Север послали, под Мурманск. Я те места плохо помню, маленький ещё был. Сопки низкие, серые, и небо такое же серое и низкое, деревца маленькие, корявые какие-то, изогнутые все. Я потом, когда настоящие, а не карликовые, деревья увидел, удивлялся, какие они огромные. Море помню, холодное, неприветливое, страшное. Когда мы в Сочи, в санаторий поехали, я не верил, что в море купаться можно будет, а когда Чёрное море увидел, влюбился в него прямо, в его ласковое тепло. Это уж я потом узнал, что оно тоже неприветливым бывает. Ночь полярную помню, когда темнота беспросветная и месяц, и второй, и третий… А потом День встречи солнца. Когда все в определённый день и час на улице собираются и на небо смотрят, ждут, когда солнышко первый раз после ночи покажется. Представляешь, снег, мороз, темнота, хотя скоро полдень, все головы вверх задрали и первого лучика ждут. Я, когда эту картину вспоминаю, понимаю, почему люди солнцепоклонниками становились.
А потом отца на Черноморский флот, в Севастополь перевели, я там и в школу пошёл. Интересно, зачем всё так? Родился в Питере, рос за Полярным кругом, вырос в Крыму. Словно специально кто-то меня по свету бросал.
Севастополь я люблю, когда возможность выпадает, всегда туда еду, улочки его, бухты… Вот там я в море и влюбился. Даже, наверное, не просто в море, а в подводный мир. Я, вообще-то, рано читать начал, лет в пять, наверное. Мама на Севере не работала, негде было, вот она всю себя мне и посвятила. Я когда в школу пошёл, и читал, и писал уже, и считал. Так вот, классе, наверное, в первом попалась мне книга про подводный мир, про Кусто, про его экспедиции. И книга-то не детская, взрослая, научно-популярная, а впечатление на меня произвела неизгладимое, заворожили мысли о подводном царстве. Я с тех пор подводным миром буквально заболел. К отцу приставал, просил меня на подводную лодку взять. «Я, — говорил, — ни к кому приставать не буду, я буду тихонько сидеть и в окошко глядеть». Постарше стал, начал акваланг себе выпрашивать. В общем, доставал. Когда я классе в седьмом учился, отец не выдержал, договорился, и начал я к военным аквалангистам ходить на тренировки. Диверсионному делу, конечно, не учился, а вот технике подводного плавания — да. Отец, правда, условие поставил: «Тройку за четверть увижу, спишу на берег». И точно, в восьмом классе я трояк по физике получил, целую четверть на берегу ласты сушил.
Всё то время, пока Олег говорил, Ольга молча шла рядом, внимательно слушая его. Ни словом, ни жестом, ни даже движением бровей она не выдавала своего нетерпения, не пыталась перевести разговор на другую тему. Она устала, правая туфля нещадно тёрла ногу, ей давно нужно было в туалет, но она продолжала стоически слушать Олега. Она интуитивно ощущала, что подобные приступы откровенности случаются нечасто, что всё это вызвано особым состоянием души.
Человек боится быть откровенным. Обычно, спрятавшись в панцирь неприступности, он скрывает от всех своё сокровенное, своё настоящее «я», ведь показать его другим — значит стать уязвимым. Он притворяется взрослым, сильным, уверенным, скрывая от всех душу испуганного ребёнка, циничным, пряча глубокую чувствительность, холодным, маскируя горячую влюбчивую натуру, замкнутым, боясь показать своё неистребимое желание быть открытым всем и каждому.
Маску можно носить долго, но у любого наступают минуты, когда он, наплевав на всё, начинает изливать душу. Такие минуты откровенности случаются порою между случайными попутчиками, когда каждый уверен, что не увидит другого больше никогда, либо между любовниками, когда после физической близости хочется обнажить до конца не только своё тело, но и душу. Они не были ни любовниками, ни попутчиками, а значит, такая откровенность стоила дорогого. Она чувствовала, что выказать сейчас своё нетерпение, пренебрежение — значит оттолкнуть его навсегда, обидеть, а обижать и отталкивать Олега ей вовсе не хотелось.
— А как случилось, что ты учителем стал, почему не моряком, не военным? Неужели не хотел? — не выдержала она.
— Хотел, — Олег помолчал. Было видно, что эта тема ему неприятна и при всей своей откровенности он готов отвечать далеко не на все вопросы. Ольга уже пожалела, что задала этот вопрос. — Но здоровье подвело, — вздохнул он, — в подводники я не годился, а больше никуда мне не хотелось.
Он снова помолчал и продолжил, но уже без прежнего запала:
— К тому времени, когда я школу заканчивал, отца в Москву перевели, в Генштаб. С военным училищем не вышло, решили, что лучше всего поступать в иняз. Я английский неплохо знал, учителя были хорошие, да и отец натаскивал, он им прекрасно владеет, так что способность к языкам у меня наследственная. Не успел институт закончить — в армию призвали. Год прослужил. А тут родители уехали, отца за границу послали работать, ну и мама с ним. Когда из армии вернулся, она прилетала, хотела меня куда-то пристроить, но я решил, что до их возвращения в школе поработаю, а там видно будет. Вот и живу сейчас один, квартиру стерегу.