Читать интересную книгу Подари себе рай (Действо 1) - Олесь Бенюх

- Что же Он сказал в конце? Уверен, это было что-то очень важное. Что? Что?

- Зачтокал! - засмеялась она. - Подумаешь, сон! Раньше сам хохотал над всеми нашими снами. Над бабкой Федорой, помнишь? Ничего в нем, в твоем сне, вещего и нет.

Никита покачал головой:

- Последние слова... В них все дело.

И, смятенный, пошел в душ.

В середине дня, когда Никита подписывал срочную секретную докладную в ЦК "О состоянии политико-моральной воспитательной работы и настроениях в парторганизации Краснопресненского района г. Москвы", на его столе зазвонил городской телефон.

- Послушай, - кивнул он Алевтине, продолжая вычитывать текст.

- Райком партии, - сообщила она в трубку начальственным тоном. - Кто его спрашивает? Сейчас узнаю.

Прикрыв трубку рукой, тихо сказала: "Это падчерица Гордеева". Никита оторвался от докладной, пристально, зло смотрел какое-то время на Алевтину, словно говоря: "Ты во что меня втравить хочешь? Не вчера родилась, сама сообразить могла бы, как ответить". Сказал, вновь берясь за документ:

- Меня нет. На совещании.

- Вы слушаете? - холодно поинтересовалась Алевтина. - Он на совещании в горкоме. Нет, сегодня уже не будет. Когда приходит на работу? Рано приходит. Нет, завтра звонить не стоит. Он уезжает вечером в командировку на Алтай. На две недели. Понимаю, гражданка Гордеева, понимаю. Но что же я могу поделать? Я всего лишь технический секретарь...

Дворницкая находилась под парадной лестницей педагогического училища. Она находилась там и тогда, когда в этом здании - самом импозантном и внушительном (не считая двух-трех доходных домов) на всей Большой Ордынке, построенном в середине девятнадцатого столетия - располагалось реальное училище. Пройти в нее можно было и через парадный вестибюль с зеркалами во всю стену, элегантными, сверкающими вешалками, двумя гардеробами и двухметровыми статуями Афродиты и Афины-Паллады, встречавшими входящего с улицы в холл мимо преподавательской. Однако, Кузьмич делал это лишь когда предстояло работать перед фасадом накануне праздников. Обычно же он даже в пять утра выходил через двор, приводил в порядок свою часть улицы, мел, скреб, чистил тротуар и вдоль фасада, и вдоль фигурного металлического забора со стороны Маратовского переулка, и у всего фасада общежития, глядевшего на Малую Ордынку, и возвращался к себе часам к девяти вновь через двор. В то утро он пришел домой на час позднее - заболел истопник Николай, и Кузьмичу пришлось протопить четыре голландки в общежитии. Войдя в дворницкую, он скинул старый кожух, стряхнул снег с треуха, снял валенки и сел на табуретку, прислонился спиною к печке. Сделал "козью ножку", всыпал в нее моршанской махорки, закурил. Зажмурился. Не раскрывая глаз, спросил:

- Что бают про дилехтора?

Жена его Ксюшка достала из печки чугунок, налила мужу стопку водки по случаю начала Сыропустной недели. Кузьмич выпил, крякнул, макнул в щи ломоть черного хлеба. Закусил. Разжевал головку чеснока, стал хлебать щи, доставая из чугунка дымящуюся жижу расписной деревянной ложкой.

- Карахтерный. И горазд строгий, - ответила, наконец, она. - Глазища черные. Так ими и зыркает.

- Со мной вчерась за ручку поздоровкался, - сообщил Кузьмич и вопросительно посмотрел на Ксюшку - мол, что ты на это скажешь?

- Ему барску руку сунули, он и обзарился, - заверещала она. Вдругорядь поболе жалованья проси. Кажи: на харчи дитю и жинке никак нехватат. Тю их всех, начальников-нахлебников. Захребетники постылые!

Кузьмич выписал Ксюшку из своей деревни на Псковщине уже как три года. Поработала она с годок в прислугах у инженера, пригляделась к завидной жизни и теперь поедом ела своего мужика - и это ей не так, и это не эдак. "Хочу жить как инженерова жена: гулять в шелковой платье, туфлях-лодочках и шамать крем-брюлю". Родив дочку, чуток угомонилась. Но обиду на весь мир выплескивала на мужа денно и нощно. Кузьмич молчал. В Москву он попал случайно. Поехал в двадцать третьем году с обозом мороженой рыбы, да так и остался возчиком при магазине на Ильинке. Потом был водовозом на Зацепе, "золотниковых дел" мастером в Филях, сторожем в Петровском Пассаже. Пока, наконец, по протекции земляка-хлебопека, чья жинка служила гардеробщицей в педагогическом училище, ему подфартило получить там место дворника с квартирой. Квартирой была каморка под лестницей, но Кузьмич, проскитавшись годы по углам и ночлежкам, был не просто доволен - счастлив. Он при должности; есть крыша над головой тепло, светло и мухи не кусают; молодая жинка дочку Нинку принесла. Большего желать - только Бога гневить. В прошлом месяце цидулю из деревни свояк привез от крестного отца, церковного старосты. Сам-то Кузьмич в грамоте не силен, гардеробщицу Клаву просил прочитать. Голодуют селяне ужасть как. Всех жучек и кошек сожрали, корой да соломой пробавляются. Свояк тоже страсти добавил - в соседнем селе, бают, людоедство приключилося. Бяда...

Иван заканчивал обход здания училища. Сопровождали его два заместителя: по учебной части - высокий благообразный Валентин Георгиевич Маковлев (студенческая кличка - "Дон-Кихот"), и по хозяйственным вопросам толстенький Абрам Исакович Рахлин (студенческая кличка - "Санчо Панса"). Иван, разумеется, этих кличек не знал. Но когда впервые увидел стоявших рядом Маковлева и Рахлина, мгновенно подумал: "Какая колоритная и какая контрастная пара! Они явно кого-то напоминают. Кого?" Этот вопрос мучил его четверть часа. Потом, так и не решив его, он углубился в проблемы своего нового места работы. Их было много: критическая нехватка талантливых и, главное, опытных преподавателей; хронический дефицит по всем статьям бюджета - начиная с фондов зарплаты и кончая статьями канцелярских и командировочных расходов. Однако, во всем этом не было ничего необычного. Подобным недугом страдали все или почти все учебные заведения, провинциальные - особенно остро. Но многое и радовало - содержание классных аудиторий было безупречным, классы по численности были вполне умеренными, оборудование химического, физического и других специальных кабинетов было на редкость современным. И столовая обрадовала Ивана чрезвычайно, хотя свои эмоции - и негативные, и позитивные - сдерживать умел. Приятно поразил и обильный - по сравнению со многими другими точками общепита - ассортимент и редкостно низкие цены. Осматривая великолепный актовый зал и просторную сцену с достойными кулисами, артистическими уборными и костюмерной, он спросил:

- Надеюсь, самодеятельность радует обильным репертуаром?

Валентин Георгиевич сложился почти вдвое, что обычно означало крайнюю степень смущения, и сказал со сдержанным сожалением, глядя куда-то за кулисы:

- Увы, ваш предшественник был очень образованный человек, но он полагал, что увлечение, как он однажды выразился, "непотребными плясками и душещипательными аттракционами пагубно скажется на формировании будущих педагогов".

Иван с сомнением хмыкнул, посмотрел вопросительно на Рахлина.

- Да-да, точно-точно, - скороговоркой выпалил тот: - Старик ну очень не терпел, когда студенты отвлекаются от занятий чем угодно. Слова товарища Ленина о том, что надобно "учиться" и так далее понимал сам и втолковывал всем преподавателям как приказ на все двадцать четыре часа в сутки. Знаете, лично я не против, но...

И он вдруг умолк, словно испугался этого своего "но" - еще запишут в оппозиционеры. Кто его знает, что за фрукт этот новый директор. Ходит, вынюхивает, выискивает. Крамолу что ли выслеживает? Би китцер, Абрам, би китцер! У тебя уже трое внучат и Розочка сызнова в интересном положении. Би кит-цер.

Иван промолчал. С подобной однобокостью в прочтении заветов вождя он встречался - и не раз - в Киеве. К сожалению, это касалось самых разных сторон жизни, и с догматиками было не только трудно, но и небезопасно спорить.

Перед выходом во двор для того, чтобы пройти в общежитие, Иван заинтересовался неказистой дверью справа.

- Здесь дворницкая, - небрежно пояснил Маковлев, удивленный дотошностью нового директора. Иван постучал.

- Заходьте! - раздался недовольный женский голос. Толкнув дверь, Иван очутился в небольшой комнате. В нос ударил спертый воздух. "Метров двенадцать, - отметил он про себя. - Самодельный стол, две табуретки, допотопная продавленная кушетка. Супружеское ложе". Над невысокой печкой-лежанкой висела люлька, прикрепленная двойной веревкой к одной из потолочных балок. Её качала простоволосая босоногая женщина в толстой холщёвой рубахе до щиколоток. Увидев вошедших мужчин, сняла со стенного крюка старую кацавейку, набросила её на плечи, откинула за спину густые рыжие волосы.

- Вот, Ксюшка, это новый директор, - сказал, выступив вперед, Рахлин. Женщина сладко улыбнулась:

- Здрасьте, пожалуйста!

Иван протянул руку и она церемонно вложила в нее свою ладошку, сложив её лодочкой.

- А муж ваш работает? - спросил он, чтобы что-нибудь сказать.