Зная, что невдалеке должна быть хижина рыбака, про которого сказывал ему Агарев как про доброжелателя русских, потому что сам он был выходец русский, – князь оставил Варвару в укромном месте под ивою и отправился отыскивать средств к переправе. Множество плетенных из тростнику рыболовных морд, мелькающих по берегу, указали ему хату рыболова… он осторожно постучал в двери. Через несколько времени волоковое окошечко отодвинулось и дрожащий голос спросил его:
– Что надо, пан добродзей?
– Твою лодку, дедушка, чтобы переехать в ней за реку. Поторопись, старик, я дам тебе два злота за это.
– Если бы ты придал к ним два кошачьих глаза – так нешто можно бы ехать – а то куда мы в такую темень!..
– Если ты не хочешь услужить мне за деньги – так послужи для матушки Руси – важное дело зовет меня в Опочку.
Казалось, эти слова подействовали на старика. Он захлопнул окошко, и князю почудилось, будто бы он разговаривает, но с другим ли или с самим собою, – это невозможно было расслушать. Скоро старик вышел в двери и кинулся по русскому обычаю обнимать князя.
– Сокол ты мой, – приговаривал он, – земляк родимый, каким буйным ветром занесло тебя на эту сторону?.. Для матушки святой Руси готов хоть в полымя, не то что в воду, – уж не гонцом ли к Науму Петровичу? Ох, много я принял горя на своей стороне, а готов за нее положить головушку! Сейчас, родимый, налажу челнок!
Оставя словоохотного рыболова сдвигать челн и управляться с ним, князь возвратился к Варваре – она спала, утомленная путем и бессонницею, под журчанье реки, лелеявшей ее детство. Князь потихоньку сел подле нее, склонился над нею, желая уловить во мраке милые черты ее – внимать ее дыханию – почувствовать его на лице своем. «Ангельская душа! – думал он, – никакое подозрение не смущает чистой души твоей, среди опасностей всех родов ты бесстрашно спишь под охраной невинности!»
И сердце его снова согрелось нежностию, он дерзнул мечтать о взаимности, улыбался надежде… время все исцеляет… Рыбак прервал нить сладостных размышлений – и он тихо разбудил свою прекрасную спутницу.
– Где мы? – спросила она, озираясь, – ужели еще не в родной земле? Я была там, я видела мать мою – она была так светла лицом, так ласково звала меня… И это был только сон – ах, все, что мило сердцу, – сон!
– Куда прикажешь везти себя, Варвара Михайловна? Было время, что я надеялся принять тебя в палате своей – теперь не для меня это счастие. В Опочке есть пожилой священник; не хочешь ли остановиться у него, покуда я не вытребую твоего наследия от хищного твоего дяди и гостеприимства от других родных твоих?
– Так у меня теперь один дом – это могила моей матери. При том женском монастыре под Псковом, где положена мать моя, доживу и умру я… Теперь делай, князь, что найдешь за лучшее… У меня только одно желание – умереть на своей земле русской.
Варвара вошла в челн – князь уже занес ногу, чтобы прыгнуть в него, – когда грянувший выстрел вдали осветил окружность. В один миг оба берега загорелись перепалкою и вдруг вспыхнувшие пуки соломы и лучин озарили всю реку – люди высыпали отовсюду, – казалось, земля расступилась, чтобы родить их, – князь был окружен ратными.
– Это он, это князь Серебряный – это голова наш! – радостно восклицали стрельцы, – Веди нас, батюшка князь, на этих разбойников!
Серебряный обнажил саблю.
– За мною, други! – вскричал он, видя спускающихся вниз на лодках и плотах панцерников; он вскочил в лодку, и еще несколько других лодок, наполненных стрельцами, ударили веслами и в три мгновения уже сцепились с первым плотом.
Счастье помогло Зеленскому выплыть – и Агарев в тот же час, как можно скрытнее, выслал по обоим берегам засады встретить разбойников, велев им запастись пуками лучин, хворосту и соломы, чтобы осветить всю реку. Как ждали, так и случилось: обманутые тишиною панцерники, без всякого опасения, без всякого порядка, пустились на едва связанных прутьями бревнах, в полной надежде перерезать врасплох засаду опочинскую. Но можно вообразить, каково было их изумление, когда с обеих сторон открылась пальба, и они открыты сзади и видны как на ладони. Схватка была, однако, ужасна… Отчаянные в пощаде панцерники дрались на смерть… Крики мести или неистовства вторились холмами – плоты, пристающие к берегу, были в тот же миг очищены свинцом и железом; иные, набегая на гряды камней, разрушались, и кровавая смерть ожидала избегнувших смерти влажной. Бой продолжался с остервенением с обеих сторон – выстрелы стали редеть, потому что перекрестным огнем можно было повредить своим, зато сабли и копья сверкали и ломались.
Рассеяв передовых с плота, опрокинув их в воду живых и раненых, князь Серебряный выскочил на другой, на котором был сам Жегота. Его товарищи отстреливались метко и отважно, сам он, как волк, окруженный охотниками, отгрызался, не робея. Но все уступило мечу Серебряного.
– Сдайся! – кричал он атаману, – или погибель твоя неизбежна… Сдайся!
– Я тебе сдам свинцовый злот! – отвечал с злобной усмешкою Жегота, прицелил и пуля засвистела – но она пробила только рукав князя…
– Убирайся же к черту! – вскричал он и со всего размаху ударил Жеготу в грудь саблею…
Разбойник зашатался, упал, – и, падая, увлек с собою князя; как змея, обвил его руками, задушая огромным своим телом, и погруз вместе с ним на дно. Кто видел последнюю борьбу двух противников; кто слышал последний стон князя в жару и в дыму схватки, при неверном сиянии огней?
Как раскаленный шар вставало солнце в тумане. Останки недавней битвы разбросаны были по берегам; окровавленные бревна тихо вращались в заводях или, увязнув, стояли между каменьев; на иных дымились еще трупы от пыжей, тлеющих в одежде. Через реку плавили захваченных коней панцерников, из которых весьма немногие избежали побоища. На русской стороне делили добычу.
Но все тихо и мрачно было под самыми стенами замка, хотя множество народа было собравшись там, и самые башни, казалось, нахмурясь, взирали с холма высокого: стрельцы откачивали утопшего своего голову.
– Боже милосердный! – восклицал Агарев, возводя к небу очи, полные слезами, – неужели ему на роду написано погибнуть такою смертию! Бедный, добрый друг, – для того ли она выпустила тебя из когтей своих – чтоб похитить после удачи… О, я бы поставил Спасу свечу в его рост, если б он воротился в живые – дал бы бочку вина тому, кто мне скажет, что он очнулся.
– Очнулся, очнулся! – закричали многие.
И в самом деле князь Серебряный вздохнул, открыл очи и, будто пробудясь от страшного сна, озирался кругом боязливо; ручьями текла вода по бледному челу его – Агарев кинулся обнимать спасенного.
– Слава Богу на небе – ты опять наш, милый князь, да и можно ль умирать после такой победы? Уже и дрались молодецки – особенно ты, орел орлович, то-то запируем теперь!
Так восклицал Агарев, мешая несвязно приветы с поздравлениями… Зеленский, как сумасшедший, прыгал от радости – стрельцы толпились, чтоб увериться в отрадной вести. Один только князь не делил общего восторга – он будто припоминал что-то – чего-то искал в мыслях своих… ему казалось, будто по выстреле Жеготы пронзительный стон оледенил его сердце – будто он родился, как из лона воды, но был знаком ему – и этот-то ужасающий стон ослабил удар, ниспавший на грудь разбойника; но где, но как, но кем произнесен был он – в том отказывала его память.
– Где она? – наконец вскричал князь нетерпеливо. Все молчали.
– Где она, где? – повторил он, и страх изобразился на лице: видно было, что он еще более боялся, чем желал ответа, угадывая его на померкших лицах окружающих. Сверхъестественные силы влились в него, он поднялся на ноги, ступил несколько шагов, пытая взорами окрестность, – перед ним лежала раненая Варвара!!
В головах ее стоял рыболов, опершись на весло, и плакал. Священник, совершив обряд причащения, перевязывал рану – пуля пробила ей навылет грудь, выше сердца. Лицо ее было бледно, как снег, однако ж покойно… Волосы струились по плечам.
Она уже не могла говорить – но, радостно улыбаясь при виде князя, она захватила немного земли рукою, бросила ее на сердце и подняла очи к небу – две слезы выкатились из них – чело ее просияло неземным блаженством…
– Бесценная Варвара! – воскликнул князь, упадая к ногам ее, – хоть одно слово, хоть один взор еще…
Все плакали навзрыд – чужие, незнакомые проливали слезы – каково ж было тогда сердцу, ее любившему? Князь не мог плакать, не мог стенать – отчаяние его было выше выражений смертных. Он только восклицал: «Варвара!» – но к ней не долетал уже призыв жизни – Варвара Васильчикова уже не существовала.
Дата создания: 1831, опубл.: Сын отечества, 1831, N 7 – 16.
Примечания