Читать интересную книгу Серебряные коньки - Мери Додж

Глава XVII

ЧЕЛОВЕК О ЧЕТЫРЕХ ГОЛОВАХ

Выйдя из церкви, мальчики остановились поблизости, на базарной площади, чтобы осмотреть бронзовую статую Лоурейса-Янзоона Костера, которого голландцы считают изобретателем книгопечатания. С ними спорят те, кто приписывает эту заслугу Иоганну Гутенбергу из Майнца. Многие утверждают даже, что слуга Костера, Фауст, в сочельник украл деревянные шрифты своего хозяина, когда тот был в церкви, а сам бежал со своей добычей и секретом изобретения в Майнц. Костер был уроженец Хаарлема, и голландцам, конечно, хочется приписать честь этого изобретения своему прославленному соотечественнику. Во всяком случае, первую книгу, напечатанную Костерем, город хранит в серебряном ларце завернутой в шелк и показывают ее с величайшими предосторожностями, как драгоценный памятник старины. Как говорят, мысль о возможности книгопечатания пришла в голову Костеру, когда он однажды вырезал свое имя на коре дерева и прижал к буквам лист бумаги. Ламберт и его друг англичанин, разумеется, много говорили об этом. Они даже горячо поспорили насчет другого изобретения. Ламберт заявил, что и микроскоп и телескоп подарены миру двумя голландцами - Метиусом и Янсеном, а Бен столь же упорно отстаивал свое мнение, утверждая, что один английский монах, Роджер Бэкон, живший в XIII веке, "подробно написал обо всем этом... да, брат, и сделал исчерпывающее описание микроскопов и телескопов задолго до того, как те двое голландцев родились". В одном только мальчики сошлись: а именно в том, что впервые научил людей заготавливать впрок и солить сельди голландец Вильгельм Беклес; Голландия правильно делает, почитая его благодетелем народа, так как своим богатством и положением она в большой мере обязана сельдяному промыслу. - Удивительно, - сказал Бен, - в каком необычайном изобилии водится эта рыба! Не знаю, как здесь, но на побережье Англии, близ Ярмута, косяки сельди достигают шести - семи футов толщины. - Это действительно необычайно, - сказал Ламберт. - А знаешь, английское слово "херринг" - селедка - происходит от немецкого "хеер" - войско. Так назвали рыбу потому, что она держится несметными полчищами. Немного погодя, поравнявшись с какой-то сапожной мастерской, Бен воскликнул: - Смотри, Ламберт, над ларьком сапожника написана фамилия одного из твоих величайших соотечественников! Бурхаав... Если бы только сапожника звали Герман Бурхаав, а не Хендряк, они были бы тезками, а не только однофамильцами. Ламберт наморщил брови, стараясь вспомнить. - Бурхаав... Бурхаав... Эта фамилия мне хорошо знакома. Помнится, он родился в 1668 году, но все остальное, по обыкновению, улетучилось у меня из памяти. Было, видишь ли, столько знаменитых голландцев, что запомнить их просто немыслимо. Кто он был такой? Не о нем ли говорили, что это человек о двух головах? Или он был великим путешественником, как Марко Поло? - Он был не о двух, а о четырех головах, - со смехом подтвердил Бен, - так как это был великий врач, натуралист, ботаник и химик. Я сейчас очень увлекаюсь им, потому что месяц назад прочел его биографию. - Ну, так выкладывай, - сказал Ламберт, - только шагай побыстрее, а то мы потеряем из виду наших ребят. - Вот, - начал Бен, ускоряя шаг и с величайшим интересом наблюдая за всем, что происходило на людной улице, - этот доктор Бурхаав был великим анспевкером. - Великим - чем? - во все горло крикнул Ламберт. - Ах, прости, пожалуйста! Я думал о том человеке, которого мы встретили: о прохожем в треуголке. Ведь он анспевкер, да? - Да. Вернее, он аанспреекер - вот как надо произносить это слово. Но при чем тут твой любимый герой о четырех головах? - Так вот, я хотел сказать, что доктор Бурхаав в шестнадцать лет остался сиротой, без гроша, без образования, без друзей... - Неплохо для начала! - вставил Ламберт. - Не перебивай. В шестнадцать лет он был бедным, одиноким сиротой. Но он был так настойчив и трудолюбив, так твердо решил овладеть науками, что пробил себе дорогу и со временем сделался одним из ученейших людей Европы. Все его... А это что такое? - Где? О чем ты говоришь? - Вон там, на той двери, бумага. Видишь? Ее читают два - три человека; я уже заметил здесь несколько таких бумаг. - Да это просто бюллетень о состоянии здоровья какого-то человека. В этом доме кто-то болен, и, чтобы избавить его от частых стуков в дверь, родственники пишут, как чувствует себя больной, и вешают это описание, как афишу, на входной двери для сведения друзей, что приходят справляться о его здоровье... Бесспорно, очень разумный обычай. В нем, по-моему, нет ничего странного. Продолжай, пожалуйста. Ты сказал "все его..." и не докончил. - Я хотел сказать, - снова начал Бен, - что все ею... все его... Ну и смешно же здесь одеваются, право! Посмотри-ка на этих мужчин и женщин в шляпах, похожих на сахарные головы, и вон на ту тетушку впереди нас: ее соломенная шляпка совсем как совок - на затылке она суживается и кончается острием. Вот потеха! А ее громадные деревянные башмаки! Прямо загляденье! - Все это люди из глухой провинции, - сказал Ламберт довольно нетерпеливо. - Придется тебе или бросить своего старика Бурхаава, или закрыть глаза... - Ха-ха-ха! Так вот что я хотел сказать... Все его знаменитые современники искали с ним встречи. Даже Петр Первый, когда он из России приехал в Голландию учиться кораблестроению, регулярно посещал лекции этого прославленного профессора. К тому времени Бурхаав был уже профессором медицины, химии и ботаники в Лейденском университете. Занимаясь врачебной практикой, он очень разбогател, но всегда говорил, что его бедные пациенты - самые лучшие пациенты, так как за них ему заплатит бог. Вся Европа любила и почитала его. Короче говоря, он так прославился, что один китайский мандарин написал ему письмо с таким адресом: "Знаменитому Бурхааву, доктору, в Европе", и письмо дошло без задержек! - Не может быть! Вот это действительно знаменитость!.. А наши ребята остановились. Ну, капитан ван Хольп, куда направимся теперь? - Мы хотим двинуться дальше, - сказал ван Хольп. - В это время года не стоит осматривать Босх... Босх - это замечательный лес, Бенджамин, великолепная роща, где растут прекраснейшие деревья, охраняемые законом... Понимаешь? - Йа! - кивнул Бен. А капитан продолжал: - Может быть, вы все хотите пойти в Музей естественной истории? А если нет, давайте вернемся на Большой канал. Будь у нас больше времени, хорошо было бы повести Бенджамина на Голубую лестницу. - Что это за Голубая лестница, Ламберт? - спросил Бен. - Это самая высокая точка на дюнах. Оттуда замечательный вид на океан, и, кроме того, можно хорошо рассмотреть, какое чудо сами дюны. С трудом верится, что ветер смог намести такие огромные гряды песку. Но, чтобы попасть туда, нам придется пройти через Блумендаль, а это не очень приятная деревня; кроме того, она довольно далеко отсюда. Что ты на это скажешь? - Ну, я-то готов на все. Я даже, пожалуй, направился бы прямо в Лейден; но мы поступим так, как скажет капитан... А, Якоб? - Йа, это хорошо, - промолвил Якоб, которому, впрочем, гораздо больше хотелось еще немного поспать, чем подниматься на Голубую лестницу. Капитан стоял за то, чтобы направиться в Лейден. - Отсюда до Лейдена четыре мили с лишком... Целых шестнадцать английских миль, Бенджамин. Если мы хотим попасть туда до полуночи, времени терять нельзя. Решайте быстрей, ребята: Голубая лестница или Лейден? - Лейден, - ответили мальчики и, в одно мгновение вылетев из Хаарлема, побежали по каналу, любуясь высокими, как башни, ветряными мельницами и красивыми загородными усадьбами. - Если хочешь видеть Хаарлем во всей его красе, - сказал Ламберт Вену, после того как они несколько минут катили молча, - ты должен приехать сюда летом. Нигде в мире нет таких прекрасных цветов. За городом тоже очень красиво - есть где погулять. А Босх - "Лес" - растянулся на много миль. Нельзя забыть его величественные вязы. Но голландские вязы не имеют себе равных: это самое благородное дерево на свете, Бен, кроме английского дуба... - Да, кроме английского дуба, - важно проговорил Бен и на несколько мгновений перестал видеть канал, потому что Робби и Дженни замелькали в воздухе перед ним,

Глава XVIII

ДРУЗЬЯ В БЕДЕ

Между тем остальные мальчики слушали рассказ Питера об одном давнем событии, случившемся в той части города, где стоял древний замок. Его владелец так жестоко угнетал горожан, что они окружили и осадили замок. Когда опасность стала неминуемой, высокомерный владелец понял, что не выдержит осады, и уже готовился как можно дороже продать свою жизнь. Но тут его супруга вышла на крепостной вал и предложила осаждающим забрать все, что было в замке, если только ей самой позволят взять и сохранить все то из ее ценного имущества, что она сможет унести на своей спине. Ей обещали это, и вот владелица замка вышла из ворот: она несла на плечах своего мужа. Обещание, данное осаждающими, спасло его от их ярости; но зато они в отместку разорили замок. - И ты веришь этой истории, капитан Питер? - спросил Карл недоверчиво. - Конечно, верю. Это исторический факт. Почему я должен сомневаться в нем? - Просто потому, что никакая женщина не смогла бы нести на спине взрослого мужчину; а и смогла бы, так не захотела бы. Вот мое мнение. - А я верю, что многие женщины захотели бы. Разумеется, если бы дело шло о спасении горячо любимого человека, - сказал Людвиг. Якоб при всей своей толщине и сонливости был довольно сентиментальным юношей и слушал с глубоким интересом. - Все это правда, дружок, - сказал он, одобрительно кивнув, - я верю тут каждому слову. И сам я никогда не женюсь на женщине, которая с радостью не сделала бы того же ради меня. - Помоги ей небо! - воскликнул Карл, оглядываясь на Якоба. - Одумайся, Поот! Поднять тебя? Да это ведь и троим мужчинам не под силу! - Может, и нет, - спокойно ответил Якоб, чувствуя, что, пожалуй, потребовал слишком многого от будущей госпожи Поот, - но она должна хотеть этого, вот и все. - Да, - весело воскликнул Питер, - как говорится, "Сердце захочет - ноги побегут"! А может, и руки понесут, почем знать! - Питер, - спросил Людвиг, меняя тему разговора, - ты, кажется, говорил мне вечером, что художник Воуверманс родился в Хаарлеме? - Да, а также Якоб Рёйсдаль и Бергем. Мне нравится Бергем, потому что он был славный малый... Говорят, он во время работы всегда пел песни, и, хотя он умер около двухсот лет назад, в народе все еще рассказывают, как весело он смеялся. Он был великим художником, а жена у него была злая, как Ксантиппа24. - Они чудесно дополняли друг друга, - сказал Людвиг: - он был добрый, а она злая. Но, Питер, пока я не забыл: та картина, на которой изображен святой Губерт с конем, - она написана Воувермансом, да? Помнишь, отец вчера показывал нам гравюру, сделанную с нее. - Да, помню. С этой картиной связана целая история. - Расскажи! - крикнули двое - трое мальчиков, подъезжая поближе к Питеру. - Воуверманс, - начал капитан тоном оратора, - родился в 1620 году, ровно на четыре года раньше Бергема. Он был мастером своего дела и особенно хорошо изображал лошадей. Как ни странно, люди так долго не признавали его таланта, что даже после того, как он достиг вершины своего мастерства, ему приходилось продавать свои картины очень дешево. Бедный художник совсем пал духом и, что еще хуже, был по уши в долгах. Однажды он беседовал о своих заботах с духовником, а тот был одним из тех немногих, кто понимал, как гениален художник. Священник решил поддержать его: дал ему в долг шестьсот гульденов и посоветовал продавать свои картины подороже. Воуверманс послушался и постепенно расплатился с долгами. Его положение сразу улучшилось. Все стали ценить великого художника, писавшего такие дорогие картины; он разбогател. Вернув священнику шестьсот гульденов, Воуверманс послал ему в знак благодарности картину, на которой изобразил своего благодетеля в виде святого Губерта, преклонившего колена перед своим конем. Это та самая картина, Людвиг, о которой мы говорили вчера вечером. - Вот-вот! - вскричал Людвиг, очень заинтересованный. - Надо мне еще разок посмотреть эту гравюру, как только мы вернемся домой. * * * В тот самый час, когда Бен в Голландии вместе с товарищами бежали на коньках вдоль плотины, в Англии Робби и Дженни сидели в своем уютном классе на уроке чтения. - Начинайте! Роберт Добс, - сказал учитель, - страница двести сорок вторая. Ну, сэр, обращайте внимание на все точки. И Робби звонким детским голоском начал читать, крича на весь класс: - "Шестьдесят второй урок. "Хаарлемский герой". Много лет назад в одном из главных городов Голландии, Хаарлеме, жил один тихий белокурый мальчик. Отец его был шлюзовщиком, то есть рабочим, который открывал и закрывал шлюзы - большие дубовые ворота. Они стоят на определенных расстояниях друг от друга поперек входа в каналы и регулируют уровень воды. Шлюзовщик то поднимает, то опускает эти ворота, смотря по тому, сколько требуется воды, а вечером тщательно закрывает их, чтобы канал не переполнился. Ведь если это случится, вода быстро выйдет из берегов и затопит всю окружающую местность. Большая часть Голландии лежит ниже уровня моря, и вода только потому не затопляет страну, что ее останавливают мощные плотины, иначе говоря - заградительные сооружения. Останавливают ее и шлюзы, которые зачастую едва выдерживают напор прилива. В Голландии даже малые дети знают, что нужно постоянно сдерживать реки и океан и не давать им затопить страну. Даже минутная небрежность шлюзовщика может повлечь за собой всеобщее разорение и гибель..." - Отлично, - сказал учитель. - Теперь Сьюзен! - "В один ясный осенний день, когда мальчику было лет восемь, родители велели ему отнести печенье одному слепому, который жил за городом, по ту сторону плотины. Мальчик весело отправился в путь и, посидев около часа у своего старого друга, простился с ним и отправился домой. Бодро шагая по берегу канала, он заметил, как поднялась вода после осенних дождей. Мальчик беззаботно напевал детскую песенку и думал о своих старых знакомцах - славных шлюзах отца, радуясь, что они такие прочные. "Ведь уж если они сдадут, - думал он, - что тогда будет с папой и мамой? Все эти прекрасные поля скроются под гневной водой, - папа всегда называет ее гневной: он, наверное, думает, что она злится на него за то, что он так долго сдерживает ее". Вот какие мысли мелькали у мальчика в голове, когда он нагибался и рвал по дороге красивые голубые цветы. Время от времени он останавливался, чтобы пустить по ветру пушистый шарик одуванчика, и смотрел, как он улетает. Порой он прислушивался к глухому шороху, кролика, бегущего в траве, но чаще всего улыбался, вспоминая, какой радостью светилось усталое, внимательное лицо его старого слепого друга..." - Теперь Хенри, - сказал учитель, кивнув другому маленькому чтецу. - "Но вдруг мальчик в тревоге оглянулся кругом. Он не заметил, как зашло солнце, и теперь только увидел, что на траве уже нет его собственной длинной тени. Темнело. Мальчик был все еще довольно далеко от дома, в уединенной ложбине, где даже голубые цветы казались серыми. Он ускорил шаги и с бьющимся сердцем стал вспоминать сказки о детях, заблудившихся поздно ночью в темном лесу. Он уже хотел пуститься бегом, но вздрогнул, услышав журчание текущей воды. "Откуда она течет?" - подумал он. Он поднял глаза и заметил в плотине небольшое отверстие, из которого вытекала тонкая струйка воды. В Голландии каждый ребенок содрогается при одной мысли о течи в плотине! Мальчик сразу понял, какая грозит опасность. Если воде не помешают течь, маленькое отверстие скоро сделается большим, и начнется ужасное наводнение. Он сейчас же догадался, что ему надо делать. Бросив цветы, мальчик стал карабкаться на плотину, пока не добрался до отверстия. Почти бессознательно он сунул в отверстие свой пухлый пальчик. Струйка перестала течь! "Ну, - подумал он, посмеиваясь в детском восторге, - "гневная вода" теперь остановится! Она не затопит Хаарлем, пока я здесь!" Вначале все было хорошо. Но теперь быстро надвигалась ночь; поднялся холодный туман. Наш маленький герой стал дрожать от холода и страха. Он громко кричал, он звал: "Сюда, сюда!" - но никто не приходил. Становилось все холоднее, пальчик у ребенка совсем онемел; потом онемела рука до плеча, и вскоре все тело его заныло. Он снова закричал: "Неужто никто не придет? Мама! Мама!" Но его мать, заботливая хозяйка, уже заперла дверь, твердо решив выбранить сына завтра утром за то, что он без ее позволения остался ночевать у слепого Янсена. Мальчик хотел было свистнуть, надеясь, что какой-нибудь запоздавший парнишка его услышит, но зубы его так стучали, что свистеть он не мог. Потом он стал просить помощи у бога и наконец пришел к самоотверженному решению: "Я останусь тут до утра..." - Теперь Дженни Добс, - сказал учитель. Глаза у Дженни блестели. Она глубоко вздохнула и начала: - "Полночная луна освещала маленькую одинокую фигурку, примостившуюся на камне посредине склона плотины. Мальчик опустил голову, но не спал. Время от времени он судорожно тер слабой рукой другую, вытянутую руку, которая словно приросла к плотине, и не раз его бледное заплаканное личико быстро оборачивалось на какой-нибудь действительный или воображаемый шум. Как можем мы понять, какие страдания испытал мальчик за эту долгую страшную вахту! Сколько раз он колебался в своем решении! Какие ребяческие ужасы представлялись ему, когда он вспоминал о теплой постельке дома, о своих родителях, братьях и сестрах, когда он смотрел в холодную, угрюмую ночь! Если он вытащит пальчик, думал он, "гневная вода" разгневается еще больше, устремится вперед и не остановится, пока не зальет всего города. Нет, он пробудет здесь до рассвета... если останется в живых! Он не был твердо уверен в том, что выживет... А почему у него такой странный шум в ушах? Что это за ножи колют и пронзают его с головы до ног? Теперь уже он подозревал, что не сможет вытащить палец, даже если захочет. На рассвете один священник, навещавший больного прихожанина, возвращался домой по плотине и услышал стоны. Он наклонился и увидел далеко внизу, на склоне плотины, ребенка, который корчился от боли. "Вот чудеса! - воскликнул он. - Мальчик, что ты там делаешь?" "Я удерживаю воду, - просто ответил маленький герой. - Скорее зовите сюда людей..." Нечего и говорить, что люди пришли быстро и что..." - Дженни Добс, - сказал учитель, слегка раздражаясь, - если вы не можете владеть собой и читать внятно, мы подождем, пока вы не успокоитесь. - Да, сэр, - пролепетала Дженни, совсем расстроенная. Как ни странно, но в эту самую минуту Бен далеко за морем говорил Ламберту: - Молодец мальчишка! Я не раз читал рассказы об этом случае, но до сих пор не знал, что это правда. - Правда! Конечно, правда! - сказал Ламберт с жаром. - Я рассказал тебе эту историю так, как мне ее рассказывала мама несколько лет назад. В Голландии ее знает каждый ребенок. И вот еще что, Бен: тебе это, может, не пришло в голову, но в этом мальчугане воплотился дух всей страны. Где бы ни образовалась течь, миллионы пальцев будут готовы остановить ее любой ценой. - Ну, все это громкие слова! - воскликнул Бен. - Во всяком случае, это правдивые слова, - отозвался Ламберт таким сдержанным тоном, что Бен благоразумно решил не говорить ничего больше.