взгляд показывал, что тебя видят, слышат и понимают.
Джон Терренс Качиоппо родился 12 июня 1951 года в небольшом городке Маршалл на востоке Техаса. Это жаркое, засушливое плоскогорье казалось другой планетой по сравнению с моими родными Альпами. Но как и у меня, у Джона были итальянские корни. Его дедушка и бабушка приехали из Сицилии примерно в начале века. Трудолюбие, свойственное его семье иммигрантов, прослеживалось во всем, чем занимался Джон. Его студентов поражало, что, когда они уходили в восемь вечера и когда приходили в шесть утра, в его кабинете горел свет. Он говорил им: «Я никогда не попрошу вас работать больше меня». Даже когда Джон приобрел научный авторитет, он нередко отказывался от запланированного ужина, чтобы помочь студентам обработать результаты опроса, если это могло помочь продвинуться в исследовании.
В детстве у него были выдающиеся способности к математике, и он первым из членов своей семьи поступил в колледж. Джон изучал экономику в Миссурийском университете, но также у него был талант к ведению дискуссий. Ему говорили, что из него получится отличный адвокат. Из спортивного интереса он иногда сначала отстаивал одну точку зрения, убеждая оппонента в своей правоте, а затем менял мнение на противоположное и успешно отстаивал и его. Джон утверждал, что это упражнение показывало ему, как мало он знает. Чем старше он становился, тем больше ему хотелось не побеждать в спорах, а найти истину.
Примерно в это же время он познакомился с экспериментальным психологом. Джон спросил его о том, почему люди делают некоторые вещи. «Понятия не имею, — ответил психолог. — Но это эмпирический вопрос. Мы можем это выяснить». Для Джона это был момент истины, очень похожий на наступление влюбленности. Тогда все изменилось. Он подал заявку на соискание ученой степени кандидата наук по психологии в штате Огайо. Джон выделялся среди окружения своим интеллектом и нонконформизмом.
Его решение изучать социальную психологию и последующее участие в создании социальной нейронауки во многом связано с тем, что в юности он побывал на волосок от смерти. По его словам, он ехал на большой скорости по однополосной дороге, как вдруг перед его машиной пронеслась лошадь. Джон резко повернул руль — и потерял управление. За мгновение до аварии в его голове промелькнули не его многочисленные достижения в учебе, а любимые люди. Тогда он понял нечто фундаментальное, что послужило основой для его дальнейших исследований: социальные связи имеют самое большое значение в жизни, и именно они придают ей глубочайший смысл.
Джон впервые прославился в конце 1970-х годов своей работой о силе убеждения. Он изучал, как люди меняют свое мнение или делают выбор при получении новой информации. Вместе со своим лучшим другом Ричардом Петти Джон создал модель вероятности сознательной обработки информации[80], которая знакома каждому, кто когда-либо изучал основы психологии.
Согласно этой концепции, наша психологическая реакция на убеждение может идти по одному из двух путей: по центральному или по периферическому. Центральный путь предполагает целенаправленное обдумывание, взвешивание за и против и обычно приводит к изменениям, которые сохраняются надолго. Периферийный путь более эмоционален, в большей степени подвержен влиянию инстинктов[81], внешних факторов и предубеждений, поэтому меньше вероятность того, что такое убеждение сохранится надолго. Эта модель использовалась для изучения изменения отношения ко всему, что нас окружает, — от рекламы и политических опросов до здравоохранения. И эта теория очень близка к идеям, которые один из друзей Джона, лауреат Нобелевской премии, психолог Дэниель Канеман, популяризирует в своем бестселлере 2011 года «Думай медленно… решай быстро»[82], [83].
Хотя Джон сначала увлекся психологией, он не хотел ограничиваться ею. Он интересовался математикой, медициной, технологиями, физикой и считал, что психология может стать «центральной дисциплиной»[84], объединяющей различные области знаний вокруг общего стремления понять, что значит быть человеком. Когда в 1992 году Джон вместе со своим коллегой и близким другом из штата Огайо Гэри Бернтсоном придумали термин социальная нейронаука, большинство его коллег-психологов сочли это название оксюмороном. Между социальным и биологическим аспектами в психологии лежала пропасть. Джон хотел построить через нее мост, и это было дальновидное решение. Сегодня приставка «нейро-» добавляется почти к каждой научной дисциплине, а социальная нейронаука считается перспективной областью.
Джон любил Огайо и, получив там степень кандидата наук, стал одним из главных деятелей факультета психологии. А еще он любил футбольную команду «Баккейз», и настолько сильно, что это стало отвлекать его. Он говорил, что именно поэтому в 1999 году он уехал из Колумбуса и устроился в Чикагский университет, где не было футбольной команды. Джона пригласили возглавить факультет социальной психологии и создать Центр когнитивной и социальной нейронауки.
Именно в Чикагском университете он начал ту спасательную работу, благодаря которой наиболее известен, — изучение опасностей одиночества. В каждой статье Джон доказывал, что одиночество — это опасное и заразное состояние, которое передается по наследству и угрожает жизни так же, как курение по пачке сигарет в день. Как никто другой на планете, Джон знал, насколько важны социальные связи для физического и психического здоровья каждого человека. Однако, к сожалению, это знание не обеспечило ему счастливой личной жизни. Он был дважды женат и дважды разведен. Джон утверждал, что он хороший партнер в отпуске, но по возвращении к повседневной жизни воссоединяется со своей настоящей любовью — работой. И это всегда было в ущерб взаимоотношениям с людьми.
«ГЛАМУР»
Тот день в Шанхае длился целую вечность: доклады, презентации, интервью, разговоры, записи с перерывами на глоток воды из крошечных бутылочек с банкетных столов. Я выступила с докладом о силе любви, расширяющей сознание. Джон сделал доклад о страшной опасности одиночества. Я хотела поздравить его после выступления, но его окружили поклонники. В тот же вечер я увидела Джона на вечеринке в баре «Гламур» в бывшей Французской концессии. Яркие флуоресцентные лампы конференц-зала сменились светодиодами и приглушенным светом. Я поднялась по лестнице с подсвеченными ступенями в лаундж-зону с огромными окнами, из которых открывался вид на город и реку Хуанпу. В баре было шумно и многолюдно, но имелись и укромные уголки, подходящие для долгой приятной беседы.
Джон сидел за барной стойкой и болтал с организаторами конференции. В какой-то момент ему стало скучно, и он повернулся влево, после чего увидел меня. Он театрально зевнул, намекая на момент нашего знакомства:
— Ты ведь знаешь, что делать, если я засну?
Мы оба рассмеялись. В тот вечер мы рассуждали о многом. И пока мы говорили, я чувствовала, как сжимается, схлопывается пространство между нами. Я заканчивала его фразы. И мой французский акцент, густой, как фондю, который