Солнце поднималось все выше, и мне становилось все жарче. В конце концов, я скинул рубаху и сапоги, в которых просто живьем варился, и уже не стесняясь стал махать лопатой, будучи в одной только юбке. Сажа лепилась к моему взмокшему телу: еще чуть-чуть, и я стану таким же смуглым, как и все местные. Ведро за ведром я утаскивал под деревья, покрывая землю (и себя) слоем пепла, а костровища все не заканчивались. Вот почему бы им не жечь один костер, а? Почему непременно по всему саду нужно устроить с десяток?
К тому времени, когда я пошел за дровами, я уже был черным с головы до ног. Мальчишка, ошивающийся возле южного подъезда, даже шарахнулся от меня: видно, в сочетании с чумазой кожей глаза смотрелись не просто яркими, а пугающе яркими. Но, признав во мне мужа Лан, он все-таки указал, где лежат дрова для ночных костров. Я глянул и внутренне застонал: это были не дрова, а настоящие бревна.
В общем, до обеда я управиться явно не успевал и решил не торопиться. В спокойном темпе перенеся в сад приличное количество бревнышек, я сел на лавку за длинным уличным столом, уткнулся лицом в ладони и тяжко вздохнул.
— Устал? — раздался надо мной голос Лан. Я тут же выпрямился, хотя сил во мне практически не осталось. — Я тебе обед принесла.
Я покосился на кастрюльку в ее руках. Меня теперь будут кормить, как собаку, да? В таких кастрюльках обычно псам варево выносят.
Но запах, доносившийся из-под неплотно прикрытой крышки, заставил мой желудок громко заурчать. Лан тут же поставила посудину на стол передо мной и достала из кармана завернутую в белую тряпицу ложку. Я протянул руку.
— А умыться? — сурово вопросила она, отдергивая ложку.
Я покраснел, хоть это и не было заметно под слоем сажи: королева варваров считает меня грязнулей. Ниже падать некуда.
Склонив голову, чтобы не встретиться с ней случайно взглядом, я поплелся к ближайшей бочке. Лан пошла следом за мной. Пока я тщетно пытался оттереть намертво прилипшую ко мне черноту, она стояла с ковшом для поливки растений и время от времени плескала мне на руки, чтобы я не лез ими в бочку. Мне было не по себе. Стыд плескался во мне едкой ледяной жижей, разъедая остатки уверенности в себе. Казалось, в галереях, что огибали сад, в густых кустах и за деревьями прячутся асдарцы и ржут надо мной. Но в саду было тихо. Даже Лан молчала.
Когда я понял, что оставшаяся чернота без помощи мочала или хотя бы губки не ототрется, я разогнулся и посмотрел на Лан. Точнее, на ее ресницы. Она вздохнула и полезла в карман. Выудив оттуда какую-то бесформенную белую тряпку с оборванными краями (это платок, что ли?!), она подошла и принялась оттирать ею пятна с моего лица. Движения были сильными, и мне приходилось сопротивляться им, чтобы не упасть. От ее грубых действий кожа почти сразу начала гореть.
— Держи, — сказала она, подавая мне порядком испачканную тряпицу. — Руки ототрешь сам.
Я послушно обтер руки — так чисто, как только мог, хотя под ногтями все равно остались отвратительные черные полосы, как у грязного попрошайки подле городских ворот.
— Иди ешь, — сказала она, кивнув, наконец, в сторону кастрюльки. Я униженно поплелся к столу, сел и принялся жевать мясное рагу, не чувствуя вкуса. Лан стояла рядом, оперевшись о край стола и глядя в другую сторону, где в просвете между деревьями виднелись контуры гор.
— Я не могу вернуть тебя домой, — неожиданно сказала она. — Ты ведь об этом знаешь?
Я кивнул, не поднимая голову от кастрюльки.
— Тебе придется следовать нашим традициям, — продолжила она. — Иначе мои соотечественники тебя не примут. Днем ты должен трудиться наравне со всеми. А ночью спать либо проводить время со мной. Вечер же — свободное время. Занимайся, чем хочешь.
— Еще что-нибудь? — холодно уточнил я, отодвинув пустую кастрюлю и глядя на Лан: а сразу она не могла меня просветить по поводу работы?
— Нет, больше ничего, — она поджала губы. — Если возникнут вопросы — подходи ко мне, я помогу.
Да, мамочка. Конечно. Я так рад, что ты разрешаешь мне держаться за твою юбку!
— Поел? — она заглянула в кастрюльку и, обнаружив, что та пуста, забрала ее. — Иди на главную кухню, поможешь чистить печь: ты все равно уже грязный с головы до ног.
И она развернулась и ушла. Я не удержался и беззвучно плюнул ей вслед. Потом спохватился и оглянулся: не видел ли кто. А то вдруг у них тут казнят за подобные вещи.
Чистка печей оказалась еще более грязным делом. Нет, поначалу все было так же: кладешь плоский лист железа, выгребаешь на него золу, оттаскиваешь в сад и вываливаешь под дерево. Но потом толстая визгливая повариха велела мне прочистить и трубу тоже. На вопрос, как мне это сделать, она не ответила. Зато выдала какой-то странный шест со скребком на конце и велела забираться… в печь. Я покосился на огромный зев. Да вы издеваетесь?!
Когда меня в третий раз накрыло черным облаком осыпающейся из трубы сажи, я плюнул на все, встал под самым отверстием, зажмурился, задержал дыхание и принялся что есть дури тыкать вверх этой палкой, представляя, что там застряла толстая задница поварихи. На меня посыпались целые сугробы этого добра.
— Сдурел? — завизжала повариха. — Ты ж нам сейчас всю кухню изгадишь! А ну вылазь!
Я тряхнул головой, осторожно открыл глаза и посмотрел на себя: как и ожидалось, чернее некуда.
— Ой, дурно-о-ой! — протянула повариха, кидая мне под ноги какие-то тряпки, чтобы я покинул ее кухню, не испачкав полы. — И где только Лан такого дурака нашла? Хоть бы она от тебя только не понесла.
Я оглянулся и ощерился. Нет, мне не нужны были дети от местной Великой Матери. Но слышать такие речи от какой-то жирнозадой плебейки…
— Иди отмывайся, горе луковое, — вздохнула она, когда я оказался в саду и замер у дверей в ожидании дальнейших инструкций. — И чтоб ко мне на кухню больше ни ногой! От дохлой вороны, в трубу упавшей, и то пользы больше.
Я не преминул воспользоваться ее предложением, и потопал прочь, оставляя за собой на тропинке черные следы. Как будто я мечтал на ее кухню попасть, ага! Сплю и вижу!
— Ба! Да это никак наш красавчик Эстре! — услышал я едкий голос, остановился и втянул воздух сквозь стиснутые зубы: Закк. Ну что ж мне так не везет сегодня…
— Ты где умудрился так изгваздаться? — издевательски и при этом радостно осклабился он, обходя меня кругом. — Лан тобой трубы чистила, что ли? Или чернила прям на тебе наводила?
И Закк глумливо захохотал. К нему присоединились еще несколько человек, пришедших следом — видно, с работы.
— А, впрочем, что с тебя взять, если ты даже себя обслужить не можешь как следует, — сказал он, поковырявшись в зубе и вытащив оттуда какую-то дрянь. — Я слыхал, у вас в Крагии бабы подтирают жопы принцам до семнадцати лет. Думал, враки. Но гляжу на тебя и понимаю: правду люди говорили. Ты-то хоть подтираться научился? Или Лан и тут тебе помогать должна?
Они снова заржали.
— Так, а теперь слушай меня, — сказал он, делая шаг ко мне и переходя на совершенно другой тон. — Я тебя терпеть не обязан, а кормить — тем более. Бабская работа для баб создана. А изнеженные создания вроде тебя должны либо вкалывать, как нормальные мужики, либо сдохнуть. И второй вариант, знаешь ли, меня больше устраивает: нам не нужен князь, похожий на тебя. Кхрра-тьфу!
Он смачно сплюнул мне под ноги.
— Ты здесь только затем, чтобы ублажать Великую Мать, — прошипел он еще тише — так, чтобы другие не слышали. — Так что не строй иллюзий: когда ты ей надоешь, и она перестанет тебя защищать, я устрою тебе такую сладкую жизнь, что ты сам сбросишься в ущелье пред Небесным Замком. Бабочка-однодневка — вот ты кто. Я б тебя уже сейчас прихлопнул, да мараться не хочу.
Заявив это, Закк присоединился к ржущей компании и двинулся прочь. Все это время я стоял молча и не шевелился. Никто. Не должен. Знать. Что. Я. Чувствую. Медленный вдох. Медленный выдох.
Успокоившись настолько, чтобы ко мне вновь вернулось умение передвигаться по прямой, я повернулся и наткнулся взглядом на Эдара, привалившегося к стене и разглядывающего меня.