Читать интересную книгу Воробей под святой кровлей (Хроники брата Кадфаэля - 7) - Эллис Питерс

Лиливина нетрудно было запугать, и он оробел. Он чувствовал себя в долгу перед монахами, но не знал толком, как надо вести себя в этом незнакомом мире. Короткий всплеск веселья, радость, которую в нем вызвала музыка, - все это сразу потухло в его душе. Только что такой ловкий, он сразу стал понурым и мешковатым, не смел поднять глаз и весь дрожал.

Брат Жером был секретарем приора, поэтому его обязанности не часто приводили его в сад, к тому же он не был любителем простой крестьянской работы, но тут, выйдя на монастырский двор, он услышал доносившийся из сада непривычный звук стукающихся друг о друга на лету деревянных шариков и без всякой задней мысли просто пошел проверить, что же там делается. Однако, оказавшись нечаянным зрителем представления, брат Жером, вместо того чтобы сразу остановить нарушителя порядка, наблюдал за ним из-за кустов, ограждавших аптекарский сад, постепенно закипая от раздражения, и не выходил из засады, пока виновник не подкатился к его стопам. Вероятно, чувствуя за собой некоторую долю вины, он тем яростнее обрушился на жонглера.

- Если ты этим зарабатываешь на жизнь, - безжалостно накинулся монах на жонглера, - то тебе вместо дурачества тем более нужно думать о молитве и покаянии. Человек, обвиняемый в таких злодействах, должен прежде всего заботиться о своей душе. Заработаешь ли ты потом на жизнь или не заработаешь, для тебя не самое главное, важнее подумать над тем, спасется ли твоя душа после того, как ты заплатишь земные долги. Вспомни об этом! А теперь поди и спрячь подальше свои дурацкие игрушки и не вынимай их больше, пока ты находишься в монастыре. Не пристало этим заниматься в таком месте! Это кощунство! Не слишком ли много долгов у тебя и без того за душой?

Лиливин почувствовал, как враждебный мир всей тяжестью навалился на него, и понял, что ему нет спасения. Подобно тому, как некоторые из здешних обитателей ощущали над головой сияющий нимб, он все время чувствовал на шее незримую петлю.

- Я не хотел, я нечаянно, - только и прошептал он в отчаянии и, ничего не видя от горя, как слепой, ощупью нашел свой узелок и на заплетающихся ногах поплелся прочь.

- Подумать только! Подкидывал шарики и кувыркался! И это - в нашем саду! - докладывал, еще не остыв от возмущения, брат Жером. - Словно фигляр на ярмарке. Как можно простить такое? Закон дает церковное убежище тому, кто приходит сюда с должным благоговением, но этот... Разумеется, я высказал ему упрек. Я сказал ему, чтобы он лучше подумал о своей бессмертной душе, когда над ним тяготеет обвинение, грозящее смертным приговором. А он на это: "Я так зарабатываю на жизнь!" А жизнь-то у самого, можно сказать, на волоске висит!

Приор Роберт выслушал рассказ брата Жерома с брезгливо-аристократической миной грустного спокойствия.

- Отец настоятель совершенно справедливо отстаивает право церковного убежища; нельзя, чтобы оно нарушалось. Не наше дело, виновны или невиновны те, кто прибегают к его защите, - не нам за это отвечать, и не с нас спрос. Зато благочестие и доброе имя монастыря - воистину наша забота, и я согласен с тобой, что наш нынешний гость не делает нам большой чести. Что до меня, то, признаться, я был бы рад, если бы он поскорее отсюда убрался, отдавшись в руки закона. Но коли уж он этого не сделал, то мы должны его терпеть. Наставлять его, когда он совершает неприличные поступки, не только наше право, но и наш долг. Но предпринимать какие-либо усилия к его выдворению означало бы проявить чрезмерное усердие. И коли он не уходит по доброй воле, - заключил брат Роберт, - то нам с тобой, брат Жером, остается только поддерживать его, давать приют и молиться за него.

Сколько искренней убежденности! Но с какой неохотой сказано!

Глава пятая

Понедельник, от рассвета до повечерия

В воскресенье погода стояла ясная и безоблачная, и понедельник обещал быть таким же солнечным; в теплом воздухе веял легкий ветерок, ветки кустов и трава стояли сухие и упругие - великолепная погода для большой стирки. Как всегда в таких случаях, все обитатели дома Уолтера Аурифабера встали чуть свет и сразу захлопотали. Стирали обыкновенно все, что накопится за две-три недели, чтобы за один раз разделаться с этой морокой, - стирали в корытах, терли белье руками и щетками; со щелоком и золою, одной воды сколько надо было накипятить! Раньше всех поднялась Раннильт, чтобы разжечь огонь под вмазанным в печку котлом и натаскать из колодца воды. Хрупкая и тоненькая, она была гораздо сильнее, чем можно было подумать, глядя на нее. Больше, чем привычная тяжелая работа, ее тяготил страх за Лиливина.

Этот страх не отпускал ее ни на мгновение. Даже во сне она думала о юноше и просыпалась вся в поту от страха, что его уже схватили и уволокли неизвестно куда. Во время работы он тоже, как наяву, неотступно стоял у нее перед глазами, и на сердце было так тяжко, точно на нем лежал неподъемный камень. Страх за себя гнетет и давит на плечи, но страх за другого человека поселяется внутри и гложет сердце, как голодная крыса.

То, что про Лиливина говорят, это напраслина, и ни при каких обстоятельствах не может быть правдой. А ведь речь идет о его жизни! Раннильт поневоле слышала все, что о нем говорили, как все сваливали на него вину и грозились, что непременно повесят его за то, что он сделал. Но Раннильт сердцем знала и душу готова была положить за то, что не делал он ничего такого. Не такой он человек, чтобы бросаться на кого-то с дубинкой или грабить чужие сундуки!

Мастер Печ, встав раньше обычного, услышал, как скрипит колодец, и, выйдя из задней двери, от скуки направился в сад погулять на солнышке. Раннильт подумала, что он не стал бы себя утруждать, если бы знал заранее, что встретит во дворе всего лишь служанку. Он был любезный жилец, старавшийся всегда угодить хозяевам, и никогда не упускал случая оказать им внимание, однако его вежливость не простиралась на служанку. Вот и сейчас он долго не задержался во дворе и, едва показавшись, повернул назад к своему порогу. Оттуда он еще раз оглянулся, осматривая двор. Приготовления, которые шли в доме Аурифабера, были очевидны - он увидел, что затевалась большая стирка, перед которой уже началась обычная суета.

Сюзанна спустилась вниз с полной охапкой грязного белья и, не говоря ни слова, сноровисто принялась за дело. Даниэль позавтракал и отправился в мастерскую, оставив растерянную жену одну в холле. Слишком много всего случилось в день свадьбы, и она еще не успела обвыкнуться в доме и найти в нем собственное место. Куда бы она ни ткнулась, чтобы заняться чем-то полезным, всегда оказывалось, что Сюзанна ее уже опередила. Утром Уолтер долго лежал в постели, мучаясь головной болью, а бабушка Джулиана не выходила из своей спальни, но Марджери не успела подать им завтрак - все было сделано без нее. Приниматься за стряпню было еще рано, да кроме того, все ключи были на поясе у Сюзанны. Тогда Марджери решила заняться той частью дома, где она чувствовала себя настоящей хозяйкой, считая, что уж здесь-то может поступать по своему усмотрению, и принялась устраивать холостяцкое жилище мужа по своему вкусу. Она вынула все из комода и сундука, чтобы освободить место для своей одежды и постельного белья. Разбирая ящики, она не раз натыкалась на различные свидетельства скупости, которой славилась почтенная Джулиана. Среди вещей попадались ненужные, которые Даниэль носил еще мальчиком и которые он уж наверняка больше не наденет. Они были аккуратно зачинены и заштопаны, все бережно сохранялось, чтобы служить как можно дольше, и даже то, из чего Даниэль окончательно вырос, не выбрасывалось, а складывалось в сундук. Но уж теперь-то она стала женой Даниэля и желает устроиться в комнате так, как сама считает нужным! И Марджери решила избавиться от бесполезного барахла. Пускай пока жизнь дома идет по накатанной колее, как будто Марджери здесь посторонний человек. Придет время, и это переменится. Марджери не торопила событий, ей еще многое нужно было обдумать, прежде чем браться за дело.

А во дворе Раннильт, стоя на коленях, стирала белье, колотила его вальком и терла, не жалея изъеденных щелоком рук. К полудню последняя порция белья была отжата и сложена в большую бельевую корзину. Сюзанна подхватила ее под мышку и, подпирая ношу бедром, спустилась по склону в дальний конец сада, а оттуда вышла через арку за городскую стену, чтобы раскинуть белье для сушки на кустах и на лужайке, которая смотрела на южную сторону. Раннильт убрала корыто и подтерла пол, а затем пошла подбросить дров в очаг и поставить на огонь солонину.

И тут, когда она очутилась одна в тишине, ей вдруг сделалось так больно и горько за Лиливина, что слезы неудержимо хлынули у нее из глаз и закапали в котелок. Как слепая, она тыкалась из угла в угол, на ощупь находя нужные предметы, впервые в жизни проливая слезы из-за мужчины - раньше она ни на кого не смотрела, и ее никто не замечал, а тут они оба с первого взгляда понравились друг другу.