Читать интересную книгу Так говорил Бисмарк! - Мориц Буш

Король и канцлер вскоре подъехали к тому месту, где действовало «прикрытие тяжелой артиллерии»; я, сделав свои наброски, тотчас же присоединился к ним. Место, о котором идет речь, лежит шагов на 800 или на 1000 вправо от дороги, которая привела нас к нему. От него по направлению к лесу, в глубине долины идут огороженные поля; там лежало около 12 убитых немецких солдат 31-го Тюрингенского полка. Один, простреленный в голову, зацепился за кустарник, через который он, очевидно, хотел перескочить. Вид места был ужасен. Все кругом синело и краснело французскими трупами; много убитых от взрыва гранат. Нападение на французов было произведено 4-м корпусом, который произвел в их рядах неописанное опустошение. Черные от пороха, покрытые запекшейся кровью, валялись мертвецы по полю, кто на спине, кто ничком, многие с открытыми неподвижными глазами, как у восковых кукол. На одном месте нашли мы пятерых убитых одним пушечным выстрелом. У троих были оторваны головы, у одного разорван живот, и из него вытекли внутренности; пятый, лицо которого было закрыто черным покрывалом, был изувечен, вероятно, еще более страшным образом. Поодаль, словно пустой сосуд, лежала верхняя часть черепа; а около него мозги – точь-в-точь как в кухне. Кепи, фуражки, сумки, листки бумаги, башмаки были рассеяны повсюду. Раскрытый офицерский чемоданчик, котел на потухшем костре с варившимся картофелем, куски мяса в блюдах, которые ветер посолил уже песочком, – все это показывало, насколько неожиданно явились наши, а вместе с ними и истребление. Бронзовая пушка тоже осталась на месте. Я снял с одного покойника бронзовую медаль, которая висела у него на голой груди на эластическом шнурке. На ней было изображение какого-то святого с крестом в руке; под фигурой знаки епископского достоинства: митра и жезл, вверху слова Crux S.Р. Bened. На оборотной стороне отчеканен пунктиром крест в кругу, напоминающий по форме наш ландверский крест, покрытый целыми рядами букв. Вероятно, это были начальные слова молитв или благочестивых заклинаний. Этот амулет католической церкви, надетый, вероятно, на шею бедному парню его матерью, а может быть, и священником, однако же, не помог ему нисколько. Маркитанты и солдаты расхаживали кругом и искали чего-то. «Вы не доктор ли? – вдруг спросил кто-то меня. «Доктор, но не врач. Что вам угодно?» «Там лежит один; он еще дышит». Раненый совершенно спокойно позволил положить себя на носилки и нести. Несколько дальше на полевой дорожке, ведущей к шоссе, мне попался еще один, лежавший навзничь; когда я наклонился к нему, он повернул глаза в мою сторону, грудь его еще поднималась, хотя коническая немецкая пуля сидела у него во лбу. На пространстве приблизительно в 500 квадратных шагов лежало около 150 трупов, и между ними – не более 10 или 12 из наших.

Подобным зрелищем я, однако же, уже насытился по горло и потому поторопился поскорее добраться в Бомон, к нашей колонне. По дороге туда, перед первыми домиками деревни, направо от дороги, увидал я целую толпу пленных французов. «Около семисот», – сказал мне охраняющий их со своим отрядом лейтенант, угощая меня стаканом мутного баварского пива, за что я отблагодарил его глотком коньяка из моей дорожной фляжки. Далее попадается мне молодой раненый офицер в экипаже; солдаты его роты приветствуют раненого, делая ему под козырек. На рыночной площади около церкви местечка опять пленные красноштанники и между ними несколько офицеров. Я спрашиваю саксонского егеря, где королевские экипажи. «Уехали уже с четверть часа назад вон в ту сторону». Значит, опоздал во всяком случае. Спешу по указанному направлению вдоль шоссе, усаженного тополями, к сожженной вчера вечером деревеньке. Жара страшная. Спрашиваю снова у стоящих в деревне солдат о королевских экипажах. Наконец за последним домом деревни, у опушки леса, где направо и налево в шоссейных рвах лежат массами тела убитых баварцев и французов, заметил экипаж шефа. Он чистосердечно обрадовался моему возвращению. «Ну, вот и вы наконец. А я хотел было уж послать за вами. Впрочем, если б вы и не вернулись, я был уверен, что вы не пропадете. Я думал, в случае если доктор не вернется к ночи, он дойдет до сторожевых костров и расспросит, где мы», – говорил шеф.

Потом он рассказал мне, что ему пришлось увидать и испытать в это время. Он обратил также внимание и на первую попавшуюся мне, упомянутую выше, партию пленных. Среди них он заметил священника, который, как говорят, стрелял по нашим солдатам. «Он отрицал этот факт, когда я его спрашивал. Берегитесь, сказал я ему, если это будет доказано, вас повесят непременно. Рясу-то я велел снять с него потом».

«У церкви, – продолжал шеф, – король заметил раненого мушкетера; и хотя последний после вчерашней работы был порядочно-таки грязен, но король все-таки подал ему руку, чем, без сомнения, немало изумил бывших при этом французских офицеров. – Ваше звание? – спросил король раненого. – Доктор философии. – В таком случае вы, должно быть, умеете переносить вашу рану, как подобает философу. – Да, – отвечал тот, – я уже приготовился к этому».

Дорогой, около другой деревни, встретили мы кучку баварцев, простых солдат; они нога за ногу тащились под палящими лучами солнца. «Эй, земляк, – крикнул одному из них союзный канцлер, – не хотите ли коньяку?» Ему, разумеется, хотелось; выразительный взгляд другого показывал, что и он тоже страстно желает хлебнуть, третий тоже; каждый из них, а за ними и другие отпили по глотку, кто из министерской, кто из моей фляжки, и потом каждый получил еще по сигаре.

Четверть мили дальше в деревне, не означенной на моей карте, – название ее, кажется, Креанж или что-то в этом роде, – находились лица из свиты кронпринца. Здесь король приказал подать завтрак, к которому был приглашен также и граф Бисмарк. Я же присел на камень у дороги и набросал карандашом мои заметки, потом пошел помогать переносить и убирать раненых голландцам, которые недалеко от этого места раскинули большую зеленую палатку и устроили свой вспомогательный амбуланс.

Вернувшись, министр спросил меня, что я поделывал. Я сказал ему. «Я и сам охотно пошел бы с вами туда», – ответил он, глубоко вздохнув.

Потом дорогой разговор довольно долгое время вертелся около высших сфер, и шеф охотно и обстоятельно отвечал на мои вопросы и удовлетворял моей любознательности. Я сожалею, что по разным причинам должен оставить эти сообщения про себя; я могу только заметить, что они были настолько же характерны, насколько и поучительны и далеко не чужды живого и острого юмора. Потом от богов, из заоблачных сфер, мы снова перешли к простым смертным, коснулись между прочим Аугустенбургера и его баварского мундира. «Он мог бы устроиться гораздо лучше, – заметил министр. – Я сначала от него требовал только тех уступок, на которые согласились мелкие немецкие князья в 1866 году. Он же не сдавался ни на какие компромиссы. Я припоминаю мои переговоры с ним в 1864 году. Дело происходило у меня в биллиардной, рядом с моим кабинетом. Разговор тянулся до ночи, я называл его тогда в первый раз ваше высочество и был вообще с ним очень обходителен. Я заговорил о том, что нам нужна очень Кильская гавань. Он возразил, что при этом ему придется уступить около полутора квадратных миль. С этим я тоже должен был согласиться. Когда же он сказал, что ничего не хочет слышать о наших требованиях, что этому препятствуют чисто военные соображения, – я переменил с ним тон. Вместо высочества начал величать сиятельством и совершенно хладнокровно на нижненемецком наречии пояснил, что цыпленку, которого мы сами высидели, мы сумеем и шею свернуть».

После необыкновенно долгой дороги через горы и долы, только к 7 часам вечера добрались мы наконец до нашего временного места жительства, городка, или, правильнее, местечка Вандресс. Дорогой мы проезжали через довольно большие селения, попались нам также два замка. Один очень старинной постройки, с массивными угловыми башнями. Переехали потом через какой-то канал, обсаженный высокими старыми деревьями; это последнее место напомнило канцлеру характерные черты бельгийского ландшафта. В одной деревне увидал меня через окно Людвиг Пейтш, попавший сюда, вероятно, в качестве военного корреспондента, и поздоровался со мной. В ближайшей затем деревушке Шемери была остановка на полчаса. Король делал осмотр нескольким пехотным полкам, по каковому случаю ему кричали «ура!».

В Вандрессе канцлер остановился в доме вдовы Бодело, где устроились и другие близкие к нему лица. С Кейделлем и Абекеном, которые приехали, если не ошибаюсь, из Бюзанси, случилось в дороге приключение. В лесу, за Сомотом или около Стонна, из чащи на них высыпало восемь или десять французских солдат с Шасспо. Они появились и скрылись снова в лесу. Господа генералы отступили в полном порядке и поехали по более верной дороге. Ничего нет невозможного, что обе стороны ударились в бегство друг от друга. Сен-Бланкар, ехавший с Бельзингом и Виллишем по той же дороге и тоже испытавший сладость встречи с красными штанами, полагает, что он подвергал свою жизнь опасности ради отечества. Наконец, Гацфельд с Бисмарком-Боленом похвалились маленьким геройским подвигом: если я не забыл, они в том местечке, где канцлер завтракал с королем, разыскали беглого француза в винограднике, и не помню уж, сами ли они его взяли в плен или другим поручили сделать это.