Читать интересную книгу Отступник - Б. Седов

Саня Щербаков вспомнил об утрате, когда уже поднимался по трапу. Но, решив, что два комплекта потерянных туалетных принадлежностей окупились для него с лихвой, только усмехнулся.

* * *

Саня Щербаков и сам не понимал, какого черта ему делать в Москве.

Так уж получилось, что по жизни в последний год его вела интуиция. С того мгновенья, когда он сунул за пазуху поднятый на месте аварии пакет с баксами, он не размышлял о том, как и когда ему поступить. Словно добрый ангел стоял за его плечом и нашептывал – не меняй валюту в Томске, не останавливайся в этой гостинице, не садись в это такси… Саня слушал голос, подчинялся ему, и пока что жалеть об этом не приходилось.

Он даже находил удовольствие в такой организации своего бытия. Никаких планов и никаких задач по их непременному выполнению.

Голос сказал – вали в Москву.

И Саня, не задумываясь, заказал билет, приехал в аэропорт перед самым отправлением и улетел, не подозревая о том, что именно в это время шестерки Кислого отвлеклись от своих обязанностей. А выбери он любой другой рейс – и его жизни была бы грош цена.

А теперь голос молчал, и Саня бездумно шлялся по столице, не зная, куда себя деть.

В Москве он бывал и раньше, поэтому обязательную часть программы – Красная площадь, Кремль, ГУМ, ЦУМ – считал давно выполненной. Да и не хотелось ему в шумный и людный туристический центр. На окраинах тоже неинтересно – новостройки, как и везде.

Саня по наитию вышел из метро на Белорусском вокзале, потому лишь, возможно, что в аэропорту из киоска с грамзаписями звучала старая песня: «… Сомненья прочь, уходит в ночь отдельный…».

Насвистывая привязавшийся мотивчик, он обошел вокруг вокзала, выпил кружку пива в буфете, присел на холодную металлическую скамью в зале ожидания.

Голос молчал, и Щербакову стало скучно.

Тогда он перешел площадь Тверской заставы и Тверскую-Ямскую и, обогнув небольшую симпатичную белую церквушку, оказался на улице Лесной.

Название улицы ему понравилось, но не понравилось стоящее в глубине огромное современное здание из тонированного зеркального стекла и бетона.

Уткнувшись в собственное отражение на его стене, он нашел себя маленьким и никчемным перед громадой известного коммерческого банка. И из принципа нарочно свернул в первый же горбатый проулок.

Узенький переулок круто спускался обратно к вокзалу и был практически пуст – туристы сюда не забредали, лишь редкие прохожие торопились в метро, да парочка ханыг весьма затрапезного вида топталась перед ближайшим магазином. На них еще можно было пахать – хоть и грязноваты, небриты, но ведь здоровые молодые мужики, – а их, кроме огненной воды, ничего в этой жизни уже не интересовало.

Позади спускавшегося по переулку Шербакова заурчал мощный мотор, и между стоявших у тротуаров отечественных лохматок едва протиснулась широкая морда лимузина с правительственными номерами.

Членовоз плавно и важно спускался с горки со скоростью пешехода. На его заднем сиденье развалилась какая-то чиновная шишка с окаменевшим сытым рылом. Тонированное стекло было приспущено, и когда лимузин поравнялся со Щербаковым, рыло лениво повернулось в его сторону, скользнув невидящим взглядом.

Зато Саня застыл на месте, словно его ноги пустили корни в московский асфальт, и на мгновение перестал дышать. Эту рожу он видел на газетной вырезке, которая лежала в боковом карманчике благоприобретенного кожаного кейса с деньгами.

Правительственный автомобиль скользнул вниз и притормозил у ворот голубого двухэтажного особнячка с белыми колоннами. Ворота стали автоматически открываться, расположенные над ними телекамеры зашевелились, и на крыльце появилась вооруженная охрана.

Мимо остолбеневшего Сани неожиданно резво прошагали давешние пьянчуги. На ходу они одинаковым движением сунули правые руки за пазухи, будто у них одновременно зачесались левые подмышки. Саня автоматически сморщил нос в ожидании собачьей вони, характерной для бомжей, но тут же удивленно поднял брови, уловив аромат дорогого парфюма.

Странно…

* * *

Серегу хлопнули по плечу, и, обернувшись, он увидел перед собой поддатого Зяму, одного из зубиловских солдатиков. Зяма хлопнул Серегу по другому плечу и радостно просипел:

– Слышь, Серега, это клево, что я тебя в окно усек. Еле догнал!

Потом он оглянулся и, заговорщически понизив голос, добавил:

– Ты вот что… Ты пацан конкретный, может, посоветуешь… Мы тут с Мешком… Короче, зайдем в эту живопырку, Мешок там сидит. Кирнем и побазарим. Годится?

И он махнул рукой в сторону одной из немногих оставшихся в Томске столовых со множеством шатких пластиковых столиков и длинной стойкой самообслуживания, которая заканчивалась кассой.

Столовая эта заполнялась только в обед, когда сюда со всех окрестных предприятий, словно мухи на дерьмо, слетались работяги, привлеченные дешевизной этого дерьма. Все остальное время поварихи с кассиршей разгадывали кроссворды и перемывали кости знакомым самцам. Знакомые же самцы забегали порой, чтобы пропустить стаканчик. Пойло, разумеется, было паленым, но надежным. Никто никогда не травился. За это самцы поварих любили – и в переносном смысле, и в самом что ни на есть прямом, используя для этой цели небольшую подсобку с продавленным топчаном, пятнистым от соков любви.

Сереге было все равно, куда идти.

Он все еще прислушивался к себе и чувствовал, что ему становится все хуже. Лихорадка Эбонита, похоже, взялась за него всерьез.

Он махнул рукой и обреченно последовал за Зямой.

За крайним столиком, расположенным в стратегически выгодном месте, с которого просматривалось все пространство столовой, а также вход и дверь в подсобку, сидел Мешок. Перед ним красовались початая бутылка водки и несколько бутылок пива.

А на свободном стуле рядом с ним стояло то, за что еще вчера Серега готов был отдать половину жизни, – шикарный кожаный кейс, который у него увели в Томском аэропорту.

В братковской иерархии Серега занимал гораздо более высокую позицию, чем эти два тупых дуболома, поэтому, стараясь не очень пялиться на злополучный кейс, он чинно сел за столик и, придвинув к себе бутылку пива, тоном доброго старшего товарища поинтересовался:

– Ну, что тут у вас? В чем проблема?

И Зяма с Мешком, перебивая друг друга, рассказали ему грустную историю о том, как упустили в аэропорту некоего фигуранта и теперь не знают, как оправдаться перед суровым Зубилом. Единственное, чем они могли похвастаться, – никому не нужный пустой кейс, забытый рассеянным фигурантом.

– Ты уж, Серега, не забудь старинного знакомого, а? – канючил Мешок. – Не западло ведь тебе замолвить словечко перед Анатолием Викторовичем? Вы же с ним кореша все-таки, авторитеты! Скажи, мол, не успели пацаны догнать лоха. Он просто бегом через зал пробежал, даже фургон потерял и угол кинул. Только вот барахла в нем нет уже…

– И это… не закладывай уж, что мы с корешем зачмызгали тут, – вторил Зяма, – не так уж много мы и выпили…

И подливал Сереге «Столичной».

Серега выслушал все, что имели сказать ему лоханувшиеся пацаны, затем глубоко вздохнул и решительно сказал:

– Ладно. Надо братков выручать. Дело святое.

Он встал и озабоченно нахмурился, как бы раздумывая, потом добавил:

– А кейс этот я сам ему отнесу. Я знаю, что сказать, чтобы все было тип-топ.

– Во, Серега, – обрадовался Зяма, – я знал, что ты правильный мужик!

– Мужики на зоне посуду моют, – наставительно ответил Серега и, взяв кейс, важно удалился.

Выйдя на улицу, он поднял руку и стал ловить машину.

Нужно было спешить, пока ему шла масть. Встреча с этими придурками поможет убить сразу двух зайцев. Вернув Зубиле кейс, он докажет, что не терял времени зря. А кроме того, у Сереги появился неожиданный шанс отвлечь внимание грозного начальства от собственной персоны, переведя стрелки на малолеток, прошляпивших в аэропорту.

* * *

В области непростых человеческих отношений депутат Государственной думы Александр Николаевич Михайлов знал и умел многое.

Но главным его умением еще с институтской скамьи было умение находить компромиссы. Он ухитрялся быть угодным всем – и властям, и плебеям. И сам жил в гармонии с самим собой. Он учил только то, что ему нравилось, но благодаря статусу комсомольского вожака сдавал все экзамены без особого труда.

Студенты шли к нему с проблемами, и некоторые из них он разрешал сам, некоторые – благодаря своим партийным покровителям. К покровителям он ходил регулярно, как на службу, неся им ту информацию, которую они хотели услышать, и полагая искренне, что именно так и нужно жить.

Сейчас его можно было бы осуждать за стукачество или восхищаться, как умело он организовал свою жизнь. Но на самом деле он никого сознательно не закладывал – а если кто и пострадал от него, то лишь потому, что только так, малой кровью, можно было погасить конфликт, грозящий большими неприятностями. Да и не организовывал комсомолец Саша своей личной жизни, не организовывал ничего, кроме комсомольских мероприятий. А в жизни так гладко у него все получалось лишь потому, что он инстинктивно огибал все острые углы.