В-третьих, траве для эволюционного успеха приходится жертвовать своей структурой – траве некогда тратиться на лигнин и целлюлозу, создавая сложную структуру древесины. Трава живет «здесь и сейчас», ей надо успеть сделать все за короткий срок, пока она может быть «королем горы». У травы вырастают «мясистые» листья и стебли с большим объемом фотосинтезирующей зеленой ткани (вперед и ввысь!), вызывающие появление насекомых, питающихся листьями. Дело в том, что до этого момента насекомые потребляли лишь цветки и плоды, но только не листья: в листе голосеменного растения, попросту говоря, нечего жрать. А вот на цветковых растениях уже сформировалась обширная фауна листогрызущих насекомых – жуков и гусениц, и уже после этого они перешли на голосеменные, папоротники и хвощи.
Кстати, эти старые «хозяева склонов» были совершенно не рады таким новым «гостям», так как совершенно не умели отращивать свои невозбранно съеденные части. Растительноядным динозаврам начало доставаться меньше корма – многое съедали мелкие твари, которых было невозможно проконтролировать на предмет съеденного ими добра. Помните, кошка и бобер? Ну а теперь представьте себе льва, который пытается поймать мышь! А ведь соотношение массы Тиранозавра рекса и какого-нибудь листогрызущего жука из позднего мелового периода было вообще невозможным. Это – два непересекающихся мира, тиранозавр может ненароком раздавить жука, но съесть его для динозавра просто нереально – слишком уж жук мал для такого громадного ящера. А вот мышь-землеройка, наоборот, легко может питаться всякими жучками и гусеницами. Они ей как раз по размеру.
В-четвертых, будучи невысокой травой, очень трудно сделать крупный плод, какой-нибудь орех или арбуз! Получается небольшое семя, которое малоинтересно для крупных растительноядных динозавров. А вот мелкие, снующие повсюду ночные насекомоядные млекопитающие быстро осознали перспективу поедания этого непристроенного пищевого ресурса. Хорошо известно, что основой 100-миллионолетнего «мирного сосуществования» динозавров и млекопитающих было полное разделение их экологических ниш, в соответствии с различиями в размерных классах. В мелком размерном классе, формируемом млекопитающими, в те времена не существовало настоящих плотоядных форм, были только насекомоядные и неспециализированные хищники, типа ежей или опоссумов. Ситуация поменялась в «мелу», когда на эволюционную арену вышли современные живородящие, а не сумчатые млекопитающие, имевшие заметно более высокий уровень обмена, нежели их предки из начала мезозоя. Именно этим пионерам удается на основе появившегося ресурса мелких семян покрытосеменных растений создать поедателя растительности в малом размерном классе, который недоступен для динозавров. Условно говоря – это «крыса» или «хомячок». Событие поистине революционное – легко понять, насколько теперь расширяется пищевая база этой пузатой мелочи мезозоя. Можно уже не есть невкусные листья или тратить энергию на поиск насекомых – едим семена! Ну и опять-таки – не забываем о кооперации. Точнее – забываем, где зарыли семена, ну а цветковые растения согласны пожертвовать частью семян в желудках у мышей, но побыстрее расселиться на очередном склоне.
[29]
Теперь в подчиненном мелкоразмерном сообществе с неуклонностью «падающего стремительно домкрата» должен появиться и управляющий блок из специализированных хищников, которые едят этих крыс и хомячков, столь же условно говоря, «фокстерьер». Тот самый «управляющий блок», который и создает описанного нами абсолютного хищника на любом непристроенном пищевом ресурсе. И вот тут-то – вроде бы совершенно неожиданно! – начинаются, наконец, крупные неприятности у динозавров, ибо детеныши-то их являются членами не главенствующего, а этого подчиненного сообщества. По-русски говоря – они та же «пузатая мелочь», что и законная добыча мелкого, но зубастого «фокстерьера». Детеныш динозавра, не обладающий еще, в силу своих малых размеров, хорошим обменом крупного динозавра и возможностью загрызть «фокстерьера», – это просто большая ящерица, лакомая добыча для такого круглосуточно активного, теплокровного хищника.
Молодь динозавров обречена. Она остается членом подчиненного сообщества, и их там едят. Интересно, кстати, что именно в это время хищные динозавры совершают ряд попыток войти в малый размерный класс, чтобы тоже использовать такой новый пищевой ресурс, как «крысы» и «хомячки», однако все они оканчиваются неудачей: сообщество уже сформировано, ниши поделены, «фокстерьер» резво бегает, а динозавры-крошки поспели к шапочному разбору. Поезд ушел, билеты проданы.
Этот сценарий событий, предполагающий постепенное угасание динозавров за счет полной утери ими малого размерного класса, сейчас представляется наиболее убедительным. Последнюю точку в истории «драконов мезозоя» действительно могло поставить позднемеловое похолодание и приход континентального климата, метеорит или извержение вулканов. Однако это была именно «последняя соломинка, сломавшая спину больного верблюда».
Поэтому, перенося опыт того древнего кризиса на день сегодняшний, можно сказать: новая трава уже растет кое-где на склонах нашей с Вами реальности. Возможно, рядом с нею уже вьются бабочки и шмели, наверное, где-то уже появились в лабораториях человеческой мысли жуки и гусеницы, а кто-то уже вовсю думает о том, чтобы создать-таки хомячка или крысу.
А как же Фокстерьер Судного Дня? Он придет. В точке бифуркации всегда есть этот Терминатор, этот трубящий ангел Апокалипсиса.
Но это уже совсем другая история, в которой у нас появятся Бабочка Лоренца, странные аттракторы и Рэй Бредбери со своим бессмертным рассказом «И грянул гром».
Если хотите увидеть руку Бога воочию, то она именно там, в этом незримом ничто между «вчера, которое уже никогда не вернется», и «завтра, которое, возможно, наступит».
Кризис, эволюционный переход – это состояние, в котором возможно все. Состояние, в котором мощные скрепы старого мира уже прогнили и с трудом держат здание цивилизации, которое может рухнуть в любой момент. Рухнуть до полной деструкции, погребая под своей махиной всех и каждого.
Но – и одновременно в этом моменте хаоса может родиться и что-то совершенно новое, невозможное в принципе еще вчера.
И даже в голой математике это выглядит безумно красиво.
Рис. 13. Визуализация аттрактора Лоренца, отражающего поведение траекторий нелинейной системы
Это – Бабочка Лоренца. Ангел апокалипсиса, трубящий в момент точки бифуркации; ужасный Громогласный Ящер из рассказа Брэдбери. В математике эта функция называется «странный аттрактор».
В момент точки бифуркации функция, казавшаяся еще вчера незыблемой и непоколебимой, внезапно «перескакивает» в иное, совершенно непохожее на прошлое состояние. На графике скучная функция вращения точки вокруг какого-то центра (аттрактора) внезапно перескакивает на другую точку притяжения, что и рисует нам второе крыло «бабочки» на графике.
Ну а дальше уже любой из вас может представить себе картинки по вкусу – и выстрел «Авроры», и варваров Алариха на улицах Рима, и Безумное Чаепитие в Бостонской гавани. «Кто был никем – тот станет всем».
Открыл эффект Бабочки Эдвард Нортон Лоренц. Лоренц, понятное дело, не открыл саму функцию странного аттрактора – он лишь применил ее к неравновесным процессам в метеорологии, ведь в его профессиональные обязанности входило наблюдение за погодой. Эффект Бабочки говорит о том, что в момент точки бифуркации незначительное влияние на систему может иметь большие и непредсказуемые последствия где-нибудь в другом месте и в другое время.
Заклепка, неправильно забитая монтером в несущую балку в ночную смену, внезапно, через крушение купола и приезд одного политика в Москву, приводит к краху мировой державы. И это не перепев старой притчи о том, что «в крепости не было гвоздя», а реальная история появления в Москве Бориса Ельцина.
Эдвард Нортон Лоренц. Он представил нам «Бабочку», взмах крыльев которой может спровоцировать непредсказуемые последствия
Вообще, я должен сразу сказать, что Бабочка Лоренца – это миф. Метафора, ставшая знаменитой, принадлежит вовсе не самому Эдварду Лоренцу – он утверждает, что пользовался образом чайки, а вовсе не бабочки, читая свой знаменитый доклад на научной конференции в 1963 году. «Бабочку» же придумал Филипп Мерилиз, организатор конференции, в которой принимал участие Лоренц.
Ну а во-вторых, как и в любом неочевидном, но, по сути, простом открытии, всегда вопрос приоритета стоит очень остро. Ну, в самом деле, в чем приоритет в деле «открытия» математической функции?