Читать интересную книгу Зуб мамонта. Летопись мертвого города - Николай Веревочкин

— Ты меня не провожай. Не люблю, когда провожают.

— А кто любит?

По накатанной дороге мимо безмолвных развалин, отвернув от морозного ветра сердитое лицо, ехал на велосипеде старик в шубе и валенках. Уши подвязанной шапки и ресницы белы от инея. На багажнике — красный газовый баллон. Велосипед, покрытый изморозью, скрипит и стонет. Еще немного — и металл растрескается от холода. Зябко выглядел велосипедист на снегу.

Старое здание автовокзала было пропитано многолетней печалью разлуки.

Эта печаль въелась в пыльные трещины стен, в тусклые окна, щербатые плиты пола, в схему автобусных маршрутов района за восемьдесят пятый год, давно не соответствующую реальности. Автобусы в села не ходили, да и многих сел уже не было. Пружины заскрежетали, и дверь захлопнулась с необратимостью гильотины, отсекая морозные клубы пара. Положив друг другу руки на плечи, десять допризывников окружали рыжего гитариста и весело орали: «О-е-е! Шире Вселенной горе мое!..» Но по голосам и лицам рекрутов было видно, что горе их не столь безбрежно. Они были не прочь вырваться из этой студеной дыры куда угодно.

— В город? — спросил человек невнятным голосом заговорщика.

Он стоял, прислонившись плечом к косяку двери, и пристально смотрел в щель между ондатровой шапкой и поднятым воротом полушубка. Руки в карманах, ноги, обутые в собачьи унты, скрещены. Руслан кивнул.

— Налево за углом «Жигули». Только тихо.

— Автобус скоро отходит, — засомневался Руслан, озадаченный конспирацией.

— Догоним и перегоним, — успокоил его шепотом человек. — Охота тебе четыре часа по ухабам трястись. Возьму как за билет в автобус.

«Жигуленок» был присыпан снегом. Бока красные, а сверху от капота до багажника — белая перина. В салоне, как в сугробе, съежившись, уже сидели два утомленных ожиданием человека: одноглазый дед на переднем сиденье и закутанная в шаль женщина. Была она таких размеров, что возникали сомнения: поместится ли еще один пассажир. Руслан поздоровался, но ему не ответили. Женщина посмотрела на него недоброжелательно и спросила сердито:

— Долго еще ждать?

Руслан, сдержав раздражение от немотивированной и ровной, как мороз, враждебности незнакомых людей, пожал плечами, пристраивая гитару между колен.

— Бросил бы в багажник, — посоветовал дед.

Из зеркала на Руслана неодобрительно смотрел единственный, но зоркий глаз.

Водитель пришел через час.

— Заправиться надо, брат. Рассчитаемся, — обернулся он к Руслану и, отсчитывая сдачу, поведал леденящую кровь историю о коварстве пассажиров. — В прошлый раз довез четырех. Вот, говорят, останови у того проходного двора. Остановил. Они дверцы раскрыли и — фьють! — в разные стороны. За свой счет прокатил. Ну, поехали!

Поехали окольными путями, но доехали, однако, недалеко. Въезд на грейдер возле заметенной снегом будки ГАИ перегородили зеленый «Москвич» и черные «Жигули». Дверцы захлопали, как затворы. Четыре серьезных мужика, сердито скрипя снегом, шли сквозь редкий снегопад. Сразу видно: не хлеб-соль предлагать. Водитель с тихой тоской выругался и, улыбаясь, вышел навстречу со словами:

— Мужики, свояков в город везу, гадом буду.

Хмурые, мужественные лица стражей мертвого города заглянули в салон.

— Свояков, говоришь? Мы тебя, Бидон, предупреждали. Морду разбить или фару? — спросил человек, похожий голосом и лицом на артиста Караченцова.

Выбор был не простой.

— Лучше морду, — подумав, решил извозчик-нелегал, похитивший клиентов у ревнивых обладателей патентов.

И в тот же миг желание его исполнилось. Впрочем, досталось и фарам.

— Миша, у тебя сколько клиентов?

— Два, бригадир.

— Забирай еще двоих. А ты, — обратился бригадир к Руслану, — полезай в черную машину. Ты с ним расплатился? Деньги! — заорал он густым басом на конкурента, лишившегося в одночасье из-за пагубной страсти к незаконной наживе одного зуба, двух фар, чувства собственного достоинства и веры во все человечество.

И повезли Руслана в качестве трофея, отбитого в бою, назад к автовокзалу.

— Долго ждать? — спросил Руслан, разглядывая осиротевшее здание разлук и березовую аллейку, засыпаемую снегом.

— Плати за четырех — и хоть сейчас поедем, — облокотясь о руль, ответил, зевая, без особой надежды боевой бригадир частных извозчиков. — Тебе теперь какая разница. Автобус ушел. Куришь? Кури, пока некурящий клиент не подошел.

Часы проходили за часами, пачка таяла, бригадир дважды засыпал здоровым сном, храпел и чмокал во сне, а клиент все не шел. Небо набухало вечерней мглой, и снегопад переходил в буран. Начиналась очередная репетиция конца света.

— Ну, кажется, приехали, — скрипучим со сна голосом сказал водитель.

— Родина! Я вернулся! — в сердитом отчаянье прокричал Руслан снежному ветру, развалинам мертвого города и распростер руки для объятий.

— Эй, блудный сын, дверцы кто за тебя будет закрывать? — не разделил его чувств суровый бригадир частных извозчиков.

Окно квартиры Козлова тускло светилось сквозь буран неровным и грустным огнем. А под ней и над ней в сквозных дырах продуваемых этажей гудела метель.

Смерть окружала этот затухающий огонек. Смерть хозяйничала в оккупированном ею темном пространстве.

Руслан задохнулся от внезапной и короткой, как пощечина, жалости к угрюмому, одинокому человеку, южной птице и маленькой мышке, так легко брошенным им у жалкого тепла буржуйки. Белые вихри кружили в долгом вальсе развалины мертвого города, остатки березовых и сосновых аллей. От тебя ничего не зависит, скулила метель, и от меня ничего не зависит, и ни от кого ничего не зависит. И это единственная настоящая независимость, которой добиваются глупые люди. Тебе уже никогда не вырваться из этих руин, окруженных белым бесконечным ветром. За этот буран, в этих руинах можно спрятаться от всех. От прошлого, от будущего, от настоящего. От самого себя. Здесь тебя никто не найдет. Здесь тебя никто не будет искать. Здесь ты никому не нужен.

Сладкая, мстительная обида на мать и отчима, выставивших его за дверь, как нашкодившего щенка, наполняла душу надменной гордыней тяжелого рока. Как хорошо быть никому не нужным. Даже самому себе. Промахнуться мимо тусклого огня, подвешенного в буране, и уйти в ночь, куда толкают его колючие лапы ветра. Раствориться навсегда безымянной снежинкой в чужом гудящем пространстве.

Но трудно промахнуться мимо слабо мерцающего окна, если за ним не видно других огней.

Утром к Козлову зашел Яшка Грач, старый приятель. Шуба и унты скрипели от мороза, а ледобур, который он снял с плеча, впитал в себя столько холода, что температура в квартире сразу понизилась на несколько градусов.

— Где твой птеродактиль, — спросил нежданный гость первым делом, с опаской выглядывая из коридора. — Ты бы прикрыл свой дровяной склад.

И убедившись, что враг за дверью, вытащил из-за пазухи котенка. Белого, как первый снег:

— Увидел Бог: одинок человек — и создал кошку с собакой. Вот подарок принес.

— Ну, ты там, если что-нибудь хромое, подбитое встретишь, так тащи, нам только этого и не хватает, — мрачно поблагодарил Козлов и тут же сделал неутешительный прогноз: — Теперь или он Машку сожрет, или Петька его заклюет.

— Что ты машешь крыльями, старенькая мельница? Я же от души…

Слегка обиженный холодной реакцией на подарок Грач снял когда-то мохнатую, но сильно облезшую шапку, и под ней обнаружилась обширная лысина.

— Здорово, — сказал он Руслану и тут же поинтересовался у Козлова: — Кто такой?

— Сын, — кратко ответил Козлов.

— Иди ты! — не поверил Яшка и протянул руку Руслану. — Яков Грач, специалист по аэрокосмической съемке.

Познакомившись, снял с ноги необметенный унт и поставил его на стол.

— Разве это шов? — спросил он с горечью.

Внимательно осмотрев подошву, Руслан честно сознался, что в сапожном ремесле разбирается слабо.

— Только дратву переводит, — хмуро разъяснил Яшка. — Видишь — шов не заглубил. Через неделю сотрется. А почему?

— Почему?

— Совести у человека нет, вот почему. А я в прошлом году на Линевом на сети его наткнулся и — веришь, нет — не снял. Нет, с такими нельзя поступать благородно.

Козлов внезапно вспыхнул.

— Что значит «нельзя поступать благородно»? — фыркнул он. — Человек благородный в любом случае поступит благородно. А если ты, извини, чмо, то и поступишь как чмо.

Козлова всякий раз бесило, когда смысл прятали за пустые фразы. В таких случаях он непременно обдирал слова донага, до сути. Как шелуху с лука, пока не начинало резать глаза. Грач возразил. И завязался яростный спор. Причем если Козлов рассматривал проблему подлецов и благородства больше с этической и философской стороны, то Грач переводил разговор в плоскость практическую: надо ли у нехорошего человека воровать сети или достаточно просто вытрясти их.