И немало трудных дней пройдет и бессонных ночей, пока "полярники" забьют носовой трюм, а за ним средний, самый большой, а за ним кормовой, а потом перепашут винтом несколько тысяч миль штилей, зыбей и штормов и выгрузят все эти коробки из всех этих трюмов, разморозят рыбок и набьют в жестянки – вот тогда конец. Тогда иди, покупай ставь на стол и закусывай. Называется "сардины в масле". Наливай и закусывай. Но если никого знакомых у тебя в море нет, а сам ты был в море однажды, шел из Алушты в Ялту на "Изумруде" -. шикарной эмалированной посудинке, с шикарными девочками и буфетом, где торгуют коньяком, не чокайся, пожалуйста, "за тех, кто в море". Не надо.
Когда Юрка Зыбин вместе с Фофочкой вошел в рыбцех, он показался им очень веселым. В гулком железном его пространстве билось эхо голосов суетившихся повсюду людей, звенели противни, хрустел и шуршал под ногами лед. Из распахнутых иллюминаторов лился чистый солнечный свет, голубые зайчики прыгали на подволоке, все вокруг было мокрое, блестящее, словно умытое к празднику. Работа уже началась, но было еще много глупой суеты, неразберихи, неизбежной при начале всякого дела, в котором занято много разных людей.
Николай Дмитриевич Бережной, который прямо с кормы спустился в цех, понимал это, и отсутствие четкого рабочего ритма пока не смущало его: все образуется, главное – начать.
– Опаздываем, Зыбин, опаздываем! – закричал он, завидев Юрку и Фофочку, закричал, впрочем, скорее подзадоривая, чем сердясь.
Подбежавший мастер Калина, самый главный, теперь человек, приказал:
– Зыбин – на упаковку. Запакуешь, пиши дату. Вот тебе карандаш. Какая сегодня дата, знаешь? Вот ее и пиши. Так. С тобой – все. Теперь ты,- он обернулся к Фофочке,- как твоя фамилия? (Фофочка как рулевой не числился в палубной команде, и Калина имени его не знал.)
– Лазарев. Первая подвахта.
– Лазарев, первая подвахта. Хорошо. Вот тебе, Лазарев, корзина. Бери корзину, носи рыбу вон из левой ванны, понял? Из правой пока не носи. Так. С тобой все.
Над головой страшно загрохотало, словно там, по палубе, шел поезд. Это снова спускали трал. "Вот бы еще тонн пятнадцать,- подумал Юрка,- а там гляди, и пойдет и поедет…" Он сунул карандаш за ухо и подошел к столу укладчиков, присматриваясь, где бы ему встать.
– Вас, Зыбин, мастер куда поставил? – вдруг услышал он за спиной.
Юрка обернулся и увидел Бережного.
– На упаковку.
– А вы куда встали?
– Так нечего пока упаковывать… Когда она еще заморозится…
– Ну, хорошо… Только смотрите, чтобы с упаковкой не было перебоев,Николай Дмитриевич понял, что замечание свое сделал ни к чему. Опять невпопад получилось. И за этим сопляком опять верх.
"Что он все цепляется ко мне, – думал Зыбин, укладывая в противень сардину,- чего ему от меня нужно?"
– Р-рыбы! – раскатисто звучало то здесь, то там, и Фофочка еле поспевал таскать корзины. Немногие, подобно Зыбину, работали молча. Чисто механический процесс укладки рыбок не мешал разговорам, снова, уже, наверное, по третьему кругу, пошли анекдоты, посыпались байки, словом, мелкий местный фольклор.
Анюта стояла за длинным столом укладчиков рядом с Сашкой. Сашка пришел на подвахту раньше. Это она сама стала рядом с ним. Подошла и сказала: "Ну-ка, подвинься чуточку, я тоже здесь устроюсь". Так и сказала. Сама.
Ах, как паршиво было Сашке! Как муторно! Жарко. И весь он как-то закостенел. Руки, ноги, голова- ничего не поворачивалось и не крутилось. Он косился по сторонам и, поймав чей-нибудь взгляд, снова утыкался в противень. На Анюту он не глядел и боялся даже случайно прикоснуться к ней. Все время ему казалось: на него кивают исподтишка, с улыбочками тычут пальцами и вот сейчас начнут подмигивать: "Давай не робей",- смотрят, смотрят со всех сторон, и он еще ниже склонился над склизлыми досками стола.
– Ты что, заболел? – тихо спросила Анюта.
О, как громко она это спросила! Она прокричала на весь цех!
– С чего это ты взяла? – ответил Сашка с той нехорошей ухмылкой, которую она так не любила. Он всегда ухмылялся ей так на людях, становясь от застенчивости наглым и грубым.
– Да все молчишь. И красный какой-то,- очень просто сказала Анюта.
"Действительно,- подумал Сашка,- а почему я молчу? Я молчу, и это, наверное, сразу бросается в глаза". И он заговорил громко, торопливо поглядывая по сторонам и совершенно не понимая, о чем же он, собственно, говорит, заботясь только о том, чтобы в голосе его ясно звучало уверенное равнодушие:
– Да, кончилась ваша райская жизнь на камбузе, теперь узнаешь, какова она, рыбацкая жизнь, это тебе не камбуз, теперь не то, чтобы в кино, теперь умыться некогда будет, теперь все на рыбе, два человека только имеют теперь право на рыбе не стоять: капитан и стармех, теперь нам надо пищу особенно калорийную варить и мяса побольше варить… : Он молол и молол, голос его заглушался иногда другими голосами, лязгом и звоном противней, зычными воплями "р-рыбы!" и диким ржанием вагонеток. А он все говорил и говорил, и ничего не слышал вокруг, и себя слышал словно издалека. Руки его быстро-быстро укладывали сардину: головка к головке, а ряд сверх – "валетом": хвостик к хвостику, он смотрел, что делают руки, и не видел рук, все старался не взглядывать на Анюту и видел Анюту.
Она слушала его, склонив набок голову, и смотрела на него, чуть улыбаясь, совсем чуть-чуть, изредка отводя запястьем, не испачканным в слизи и чешуе, прядь волос со лба, а ему казалось, что говорит он совсем другое:
"Какая ты красивая, Анюта. Ты даже не представляешь, какая ты красивая! Тоненькая, светлая, ни на кого не похожая девочка. Как ты улыбаешься мне, всегда вот так мне улыбайся. Дай я поправлю твои волосы, они пахнут ветром и еще чем-то земным, родным, чего нет тут, в тропиках. Я помню, как они пахнут, я почувствовал запах твоих волос тогда ночью, когда светился океан. Я все помню, помню твои пальцы, которые спрятались сейчас в эти уродливые перчатки… Вот приедем в Гибралтар, и я куплю тебе перчатки из самой тонкой кожи, самые лучшие перчатки в Гибралтаре. Честное слово, я куплю тебе самые лучшие перчатки в мире! Слышишь, Анюта?"
Было тихо-тихо. Даже не гудел главный дизель. Не звенели противни. Не было людских голосов. И людей тоже никаких не было. Стояла одна Анюта и слушала его, улыбаясь и чуть склонив к плечу голову.
А он все говорил:
– Работа физическая мяса требует. Рыба что? В рыбе фосфор, рыба – это для тех, кто умственным трудом занимается, им фосфор нужен и сахар. В Америке один чудак опыт ставил, решил целый год одним сахаром питаться, говорят, трех дней не дожил…
– Вот обидно,- отозвалась Анюта.- Что же ты так смотришь на меня,сказала она,- ну нельзя же так смотреть, Сашка! И не красней и не косись на ребят, все я понимаю, Сашка…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});