Читать интересную книгу Корабль дураков - Грегори Нормингтон

Белкула смотрит на маленького человечка, который истово мастурбирует у ее ног. Он стонет и хрюкает, а она размышляет о том, куда подевался Колпачок. Надо его разыскать. Она встает и выходит из зала, и как только она выходит, в зал устремляется целое стадо подхалимов-придворных. Они знают свой долг перед своим королем; но, к несчастью, они не настолько тупы, чтобы не признать рукоблуда, когда таковой попадется им на глаза. В общем, скандал приключился нешуточный. Возмущенные крики несутся по коридорам вдогонку Белкуле. И вот, наконец, она слышит пронзительный визг своего слабосильного друга и спутника, находит темницу, где его заперли, и вызволяет его оттуда.

– Это какой-то дурдом, – объявляет Колпачок, когда они с Белкулой, рука об руку, покидают дворец, и роскошные парки на подступах ко дворцу, и торфяные болота, и потайную песчаную бухту, куда надо спускаться по лестнице, вырубленной в скале. – На Далборг? – выдыхает Колпачок между двумя гребками на краденых веслах на краденой лодке.

– На Далборг, к маме! Видите? Что я вам говорила?!

Конец третьей книги

Книга четвертая

О Далборгском аббатстве и материнской любви

Хмуря брови, строгая аббатиса Хильдегард пристально изучает новую соискательницу. Ее кое-что беспокоит в этой девушке. Слишком много в ее глазах жадности, сладострастия – может ли такое быть? – порушенной добродетели. Немота, разумеется, не порок, но она намекает на тайные мысли, сокрытые в молчании.

– Она все понимает, – говорит ее опекун, – она очень сообразительная и способная.

– Вы отдаете себе отчет, что если мы ее примем, вы больше уже никогда не увидите вашу подопечную? У нас очень строгие правила на этот счет: мужчины не допускаются дальше сторожки, и только я выхожу за ворота.

– Я все понимаю. Собственно, я потому ее к вам и привез. Ибо желаю сберечь ее… ээ… невинность.

Белкула, одетая скромно и просто, изо всех сил пытается себя сдерживать. Все утро она провела, упражняясь под руководством Колпачка в искусстве скромного, кроткого поведения, каковое пристало невинной девице. Но сейчас, когда она видит мать, ее сердце готово взорваться. Вся дрожа от волнения, она входит на территорию аббатства, где печально и сумрачно, и слепые гранитные стены, и все тускло и серо, и вместо сада – унылая топь. Серое море, и серое небо, и серый суглинок под ногами, однако внутри Белкула вся сияет. Потому что это пейзаж ее мамы, родной и привычный ее глазам. Она искренне не понимает, к чему весь этот маскарад? Зачем Колпачок пускается на подобные ухищрения, когда можно все сделать открыто и прямо?

Аббатиса Хильдегард продолжает рассказывать о монастырской жизни, о здешнем укладе и распорядке. (У нас тут есть человек, кто знаком с этим не понаслышке.) Монашки встают в три часа утра и отправляются в церковь на всенощное бдение, после заутрени приходит черед Lectio Divina, чтения Священного Писания и молитвенных размышлений, после Лауд, Хвалений, монахини завтракают в трапезной. Разговоры за завтраком запрещены. Послушания и труды начинаются в восемь и прерываются лишь на молитву Шестого часа. В полдень – обед, который также проходит в молчании. После обеда – молитвы в уединении кельи, и снова труды и работы до Вечерни. За ужином также положено молчать. После ужина – молитва перед сном и сон. Сестры Бессрочного Самоотречения, объясняет она, приносят обет Смирения – они забывают о себе и полностью отдают себя Господу, что находит конкретное выражение в безоговорочном послушании их аббатисе, Хильдегард. Вступив в монастырь, Белкула останется там навсегда. Монахини занимаются земледелием и производством Далборгского ликера – самого дурманного из всех пьяных напитков, – от употребления которого им надлежит воздерживаться, ибо в жизни монахини есть только три удовольствия: молитва, покаяние и смирение.

Колпачок наблюдает за этой строгой и неприступной дамой и дивится про себя тому, как за прошедшие двадцать лет она подавила в себе все физические инстинкты. Ее сердце молчит, хотя должно было ей подсказать, что перед ней – ее дочь, плоть от плоти ее. Даже когда аббатиса осматривает Белкулу, мнет и щупает, словно какой-нибудь овощ на рынке, она глуха к голосу крови.

– Как вы нас разыскали? – спрашивает аббатиса. (Ибо в последнее время, а именно с той поры, как Хильдегард приняла на себя руководство аббатством, очень немногие приезжали сюда, чтобы вступить в их орден; однако же Хильдегард умело скрывает свою подозрительность и слушает объяснения Колпачка с непроницаемым видом, и только когда Колпачок начинает превозносить добродетели и достоинства короля Коммодуса, она позволяет себе фыркнуть.) – Культурный человек?! Философ?! Этот гомункулус, господин хороший, извращенец и педераст. Мой визит к ним на остров происходил исключительно из уважения к соседям, которые также являются деловыми партнерами – мы продаем наш ликер по торговым путям через Северное море. Однако же это… похотливое… животное (не знаю, стоит ли говорить об этом, поскольку речь пойдет о вещах отвратительных и богохульных) осмелилось обратиться ко мне – ко мне, монахине и девственнице! – с предложением (прости, Господи) непристойного, плотского свойства.

Колпачок нисколько не удивлен, хотя, глядя на аббатису, трудно представить, что кто-то мог обратиться к ней с предложением «непристойного свойства»; его также не удивляет, что у Короля-Философа есть гарем и коллекция гермафродитов. Однако же он замечает не без интереса, что аббатиса как-то уж слишком усердно и рьяно обличает Коммодуса. Как говорится, с пеной у рта. Хотя с чего бы ей так распаляться? Хильдегард, видимо, понимает, что в запале хватила лишку, поэтому обрывает себя на полуслове и прижимает Белкулу к груди. Добро пожаловать к нам в общину.

– Но прежде чем ты принесешь обеты, дитя мое, открой предо мной свою душу, ибо у тебя не должно быть секретов от своей аббатисы.

И вот настает Момент Истины. Мировая история знает немало примеров трагических откровений, неожиданных разоблачений и воссоединений детей и родителей, разлученных и потерявших друг друга из виду – что тут можно добавить еще, чтобы душа у вас затрепетала, а на глаза навернулись слезы? Колпачок и Белкула признаются в своем притворстве. Аббатиса Хильдегард, задыхаясь под градом слов и поцелуев, быстро справляется с потрясением и все отрицает. Заикаясь на каждом слове, она защищает свое целомудрие, не желая признать очевидное. Но где-то среди этих жарких протестов ей вспоминается та канава в снегу – и она явственно слышит истошные вопли младенца. Ее сердце сжимается в тугой комок, руки тянутся обнять дочь, но суровая аббатиса все-таки побеждает в ней нежную мать.

– Я посвятила себя Господу, – говорит она. – То, что было до Далборга, все забыто. Этого не было. Признать в тебе свою дочь? Это решительно невозможно. Ты – либо бесовское наваждение, посланное мне в искушение, либо безвкусная шутка талопского нечестивца. Умоляю тебя, УХОДИ!

Она скрывается за воротами монастыря, оставив наших друзей в растерянности и смятении под дождем.

Очередная глава, в которой, кажется, все потеряно, и скорее всего так и есть

Белкула с Колпачком сидят в хижине свинопаса, на самой окраине острова. Оба продрогли, промокли до нитки, у обоих на сердце – камень. Колпачок, как может, пытается успокоить свою подругу, но она безутешна. Слезы текут в три ручья. Если бы Колпачок мог предвидеть, что самое худшее еще впереди, он бы немедленно увез Белкулу с Далборга, чтобы избавить себя от лишнего беспокойства.

Ибо Безумная Грета – пока мы рыдали в печали – все-таки нас догнала. Прошла по морю, как буря, оставляя за собой дымящиеся руины. Гедон пал первым, за ним – Тощей со Скеллетом. Талоп, единственный из четырех островов, пытался сопротивляться; но пифагорейские механизмы не смогли выстоять против алчности Греты, так что свергнутый король Коммодус горюет теперь над утерянным достоянием, сиречь своим детородным достоинством, каковое Безумная Грета отхватила зубами напрочь и скушала без гарнира. Бывшие советники бывшего короля, все эти чванливые честолюбивые Лено, роются в мусоре на руинах дворца, враз позабыв о своей философии.

Вот он, решающий момент, которого вы так ждали. Пиратский корабль Безумной Греты – его черные паруса подобны крыльям зловещей летучей мыши – с разгону подходит к «Барышу». Абордажные крюки, словно длинные пальцы, вонзаются в борт. Разъяренные домохозяйки из воинства Греты похожи на бешеных ведьм. Они занимают «Барыш» за считанные секунды. Голландская кровь и датские мозги раскрасили палубу в красный и серый. Первый помощник даже перед лицом неминуемой смерти помнит о тех, кто на берегу, и пытается подать им сигнал, но Безумная Грета настигает его до того, как он успевает ударить в колокол, и перерубает ему хребет мощным ударом меча. Когда же становится ясно, что на палубе среди досок и щепок Белкулы нет, пиратки спускаются в трюм. Часть остается на палубе ворошить трупы и собирать добычу. Все, что имеет хотя бы какую-то ценность, немедленно отправляется в карманы передников.