На меня вдруг накатила дикая, усиливающаяся с каждым шагом, усталость. Сначала я было решил, что это проявление высотной болезни. Мне уже приходилось испытывать подобное ощущение в Андах и Кашмире. Но вскоре к усталости примешались головокружение и тошнота. С трудом я добрался до ближайшей бетонной скамьи и тяжело опустился на нее.
В ушах шумело, и в мозгу все время крутился виденный когда-то лозунг «Свободный Тибет». «Ничего себе свободный», — думал я, понимая, что чисто физиологический дискомфорт усугубляется сильнейшими эмоциональными переживаниями. Я заставил себя сосредоточиться на том, что меня окружало. Мимо быстро шли люди. Ни многочисленные китайцы, ни редко встречающиеся тибетцы — никто не обращал на меня никакого внимания, однако я чуть ли не физически страдал от собственной уязвимости и незащищенности. Меня охватило чувство неполноценности, будто я тоже был одним из жалких попрошаек.
Постепенно мне удалось совладать с собой, и я почувствовал себя лучше. Вспомнил, что у меня в кармане спрятана фотография далай-ламы. С большой осторожностью я достал ее, прикрывая рукой, понимая, что, если ее кто-то заметит, мне не миновать местной тюрьмы. Если кто не знает, поясню, что в современном Тибете запрещены изображения того, кто для миллионов людей на земле остается самым почитаемым духовным лидером.
Я с большим риском для себя провез эту реликвию через границу — будто бросая вызов китайским пограничникам в аэропорту и втайне надеясь, что мне представится случай подарить ее кому-нибудь из местных почитателей далай-ламы. Однако более всего на это безрассудство меня толкало глубочайшее уважение к Его Святейшеству, с которым мне посчастливилось встретиться пять лет назад.
Ту, прошлую, поездку в 1999 году, как и эту, организовала Шина Сингх. Тогда наша группа провела некоторое время в буддийской провинции Ладакх, считающейся индийским протекторатом. Она расположена в Кашмире, как раз между территориями Индии и Пакистана и населена тысячами тибетских беженцев, поддерживающих национальные традиции, запрещенные китайскими властями на их родине.
По воле провидения в то же самое время там находился и далай-лама. Шина, зная об интересе Его Святейшества ко всем самобытным культурам, послала ему одну из моих книг с просьбой о небольшой частной аудиенции для нашей группы. Днем позже к нам в отель пожаловали посланцы далай-ламы и передали мне благодарности Его Святейшества и целую коробку книг, подписанных им лично. Однако из-за напряженного расписания сам далай-лама никак не мог уделить нам времени.
Однако в последний день нашего путешествия произошло чудо. В маленький аэропорт, откуда мы должны были вылететь на север Индии, прибыл далай-лама со свитой. Шина тут же направилась к его личному секретарю, а мы тем временем уже готовились подняться на борт Boeing-737, куда заходили и сопровождающие далай-ламу.
Прежде чем я осознал, что происходит, я уже поднимался по трапу, и наш индийский гид, придержав меня за локоть, шепотом стал наставлять меня, что согласно официальному протоколу следует поцеловать далай-ламе туфлю. Потом он подтолкнул меня к первому салону, и я увидел далай-ламу. Он уже расположился в кресле и, улыбаясь, жестом пригласил меня сесть рядом с ним. И хотя идея целовать туфлю казалась мне несколько экстравагантной, я начал нагибаться, чтобы совершить требуемый ритуал, — я уже давно усвоил, как важно уважать традиции других народов.
Но тут далай-лама с тихим смешком протянул руку и тронул меня за подбородок, не давая опустить голову. «В этом нет необходимости», — проговорил Его Святейшество, и я сразу узнал чарующие интонации мягкого голоса, которым восхищаются его почитатели во всем мире. Он снова показал на соседнее кресло: «Присаживайтесь, пожалуйста». Тут он закрыл книгу, которую держал раскрытой на коленях, давая мне рассмотреть обложку. Это была моя книга! «Мне хотелось бы побольше узнать обо всем этом», — сказал далай-лама, и мы заговорили о традициях и укладе жителей Амазонии, их исконной приверженности идее равновесия.
Я рассказывал, что населяющие эти места племена шуаров еще в давние времена избрали для себя стезю воинов и охотников за черепами, поскольку их верования допускали убийство. Это считалось естественным путем регулирования численности населения и поддержания природного равновесия. В противном случае, при чрезмерном увеличении числа жителей, хрупкий баланс в природе мог нарушиться, а это грозило уничтожением многих форм жизни. Получалось, что божество шуаров велело им нести ответственность за равновесие, «выпалывая свои собственные сады», иными словами, убивая врагов из соседних племен.
Мой рассказ, по всей видимости, произвел глубокое впечатление на Его Святейшество. Он заметил, что хотя и не одобряет насилия, все же мир возможен только тогда, когда мы станем проявлять истинное сострадание ко всему живому, ко всем чувствующим существам, и примем на себя личную и коллективную ответственность за них и за судьбу планеты.
Далай-лама справедливо заметил, что экономическое развитие зачастую приводит к уничтожению многих форм жизни и создает дисбаланс, еще больше обогащая богатых и обедняя тех, кто и без того беден. Мы долго говорили о том, как важно нести в мир сострадание и действовать, а не только говорить или ждать, что все изменится само собой.
По окончании перелета далай-лама пригласил нас посетить его индийскую резиденцию в Дхармасале. Сердечно прощаясь с нами, Его Святейшество сказал нечто, прозвучавшее крайне необычно в устах признанного лидера духовного движения: «Не становитесь буддистом. Миру и без того хватает буддистов. Лучше принесите миру сострадание. Люди очень нуждаются в сострадании».
Эти слова вновь и вновь приходили на память, пока я сидел на скамейке в городе Цетанге, сжимая в руках фотографию лидера буддистов. Я и на миг не мог представить, чтобы подобную вещь сказал папа римский. Или политический лидер Китая. Или президент Соединенных Штатов. Эти слова звучали отрицанием самой идеи проповедничества, равно как и любых форм империализма.
Глядя на изображение далай-ламы, размышляя над его упорным стремлением не дать своим единоверцам примкнуть к порочному кругу насилия, который запятнает и будущие поколения, я, как никогда раньше, ощутил собственное несовершенство. Я всегда испытывал ненависть по отношению к Китаю. Здесь же, в городе, который олицетворял собой всю жестокость колониальных империй, я впервые понял, что одного моего гнева недостаточно.
Я поклялся отныне и вовек посвятить все отпущенные мне дни тому, чтобы изменить порядок вещей в мире. Я буду писать и выступать, убеждать и разъяснять, насколько пагубен для человечества мир, построенный на насилии, эксплуатации, страхе.
Я буду неустанно искать новые решения, вдохновлять людей на конкретные действия. В то же время я понимал, что мне еще много предстоит работать и над собственными воззрениями — ведь недостаточно просто заменить одну империю другой, нельзя бороться со страхом при помощи еще большего страха. Мы должны, мы просто обязаны разорвать порочный круг насилия.
12
Биологические императивы
Наша группа путешествовала по дорогам Тибета на восьми внедорожниках Toyota Land Cruiser. Когда наш моторизованный караван проезжал мимо тибетских крестьян, еле тащившихся c огромными тюками на плечах, я не мог избавиться от мысли, что по сравнению с этими беднягами мы в своих больших мощных машинах могли бы считать себя высшими существами, подобно избранному народу. Во время технической остановки на высокогорном перевале я подошел к группе своих спутников и в шутку заметил, что тибетским кочевникам мы должны казаться не менее чем королевским кортежем.
«Да вы что, смеетесь? — проворчал один из мужчин. — Какой там королевский? Адская мука, да и только. Машины-то мы достали, это верно, но посмотрите повнимательнее. В нашей водитель все время мучается с передачами: стоит начать переключаться, как коробка жутко скрежещет. А у первой машины все время подтекает бензин. Или вот этот, который следует прямо за нами, — тут он указал на клубы пыли, поднятые последним подъезжающим внедорожником. — Я вообще не понимаю, как он еще едет — видите, постоянно отстает? Не думаю, что члены королевской семьи терпели бы все это».
В его словах была доля здравого смысла. Действительно, по американским меркам путешествие было не из приятных. Машины с трудом пробирались по тому, что осталось от древнего шелкового пути. Часто и дороги-то как таковой не было, и машины с трудом ползли по высохшим руслам рек, то и дело проваливаясь в колдобины и ямы.
Кроме того, и на людях, и на механизмах сказывались последствия высоты — сильно разреженный воздух давал о себе знать, заставлял задыхаться людей и захлебываться и без того не слишком хорошо отлаженные моторы. На одном из привалов нас атаковали полчища кусачих мошек. Зато от красоты и величественности горных пейзажей захватывало дух, а на ночевках мы всегда могли рассчитывать на приличную еду и чистую постель.