Читать интересную книгу Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 1 - Сергей Кургинян

Рассмотрим в дополнение к статическим характеристикам характеристики динамические.

Бюджетные расходы Китая на НИОКР в 2000 году составляли 45 миллиардов долларов. В 2005-м — 115 миллиардов долларов. В 1999 году Китай производил 3 % от общего мирового объема экспортного хай-тека, в 2005-м — уже 15 %. Количество научных публикаций китайских авторов с 2000 по 2004 год по сравнению с общим числом таких публикаций во всем мире увеличилось с 3,8 % до 6,4 % (это твердое четвертое место после стран ЕС, США и Японии). Доля же России за этот же (между прочим, уже путинский) период сократилась с 3,6 % до 2,8 %.

А вот еще одно сопоставление. «Газпром» и «Шеврон» — это сопоставимые по капитализации и объемам продаж сырьевые компании. Но в 2007 (наиболее для нас благополучном) году «Шеврон» затратил на НИОКР около 1 миллиарда долларов, а «Газпром» — около 60 миллионов долларов.

США — лидер по абсолютным затратам на НИОКР. Но американское научное сообщество, в отличие от нашего, оказывает давление на государство, предупреждая его, что при сохранении существующего положения США не выдержат конкуренции во всем, что касается научного и технологического лидерства. Ведь в США за последнее десятилетие XX века расходы на НИОКР выросли на 60 %, а в Китае на 500 %, в Южной Корее на 300 % и так далее.

Спросят: «А что можно сделать? США богаче нас…»

Отвечаю. Во-первых, каким-то образом СССР конкурировал с США. И более того, именно запуск первого советского спутника стал для США фактором переосмысления роли науки в развитии.

Во-вторых, крайне тревожны не только абсолютные (тут еще можно ссылаться на несопоставимость ВВП США и России), но и относительные (в процентах от ВВП) цифры наших расходов на НИОКР.

США расходуют 2,68 % своего ВВП. Мы — 1,16 % своего ВВП. При этом Израиль расходует 4,9 %, Швеция — 4,3 %, Финляндия — 3,5 %, Япония — 3,2 %, Исландия — 3,1 %.

Что касается тех, кто в абсолютных цифрах расходует больше нас на НИОКР (США, ЕС, Япония, Китай, Южная Корея), то никто из них не расходует столь малый процент своего ВВП, как мы.

В-третьих, есть ситуации, в которых спасение нации требует определенных, пусть и травмирующих, перераспределений. Надо сказать народу: «Если мы сейчас не начнем тратить на НИОКР 200 миллиардов долларов в год, то страны через 15 лет не будет». Пусть народ, в конце концов, решает… есть самые разные методы, с помощью которых он это может делать. Как демократические, так и иные. Иные, кстати, широко применялись в таких ситуациях и выводили страны из тупиковых ситуаций, сходных с нашей. Но никакие методы — ни демократические, ни авторитарные — не сработают, если (а) траты на НИОКР будут разворованы или просто неэффективны и (б) не будут в соответствии со степенью жертв, требуемых от общества, ущемлены интересы тех, кто не только ничем не собирается жертвовать, но и длит бесстыдную оргию гиперпотребления.

В-четвертых, если мы не можем так много тратить на НИОКР, то некоторое (все равно, не такое вопиющее, как сейчас) снижение количественных трат должно быть чем-то компенсировано в смысле качества. То есть должны преобладать не денежные, а иные мотивы — творческие, патриотические… Мотивы, связанные с нематериальными слагаемыми социального престижа. Эти мотивы не могут быть задействованы в существующей социокультурной ситуации. Ситуации, которая создана регрессом и до сих пор поддерживается властью. Ситуации, в которой успешен только богатый. Когда деньги — единственный критерий престижа. Казалось бы, ясно, что вариантов решения проблемы не так уж и много.

Вариант № 1 — вкладывать в науку столько денег, сколько в США (или, как минимум, сопоставимые суммы). Понятно, что это невозможно (хотя почему не нарастить расходуемые средства хотя бы до аналогичной по проценту от ВВП суммы — уже неясно).

Вариант № 2 — изменить общество и за счет этого выиграть или хотя бы не проиграть гонку. Для этого надо сделать очень многое. Накалить утопию развития, повысить за счет этого престиж науки, создать совсем иную конфигурацию престижа в российском обществе.

Вариант № 3 — честно сдаться.

Поскольку первый вариант недостижим, а третий несовместим с жизнью, то остается второй и только второй вариант. Почему этого не признают ни Путин, ни Медведев, ни все остальные наши элитарии, рассуждающие об обществе знаний? Ответ на этот вопрос не так прост, как кажется.

Скептик, конечно же, скажет, что я просто не понимаю разницы между осуществлением развития и разговором на тему о «развитии» (он же пиар).

Да все я понимаю. Так понимаю, что дальше некуда. Скептик скажет: «Вы всерьез беспокоитесь о развитии? А они пиарят это развитие. И вас используют для того, чтобы в их пиар поверили». Что значит поверили в пиар? Разве я только что не осуществил антипиар? Осуществил и буду осуществлять. Потому что понимаю недопустимость тотального опиаривания такой проблемы, как проблема развития. Но ведь опиаривание не может быть тотальным. Худо-бедно, но какие-то средства в науку стали вкладывать. И если мы боремся за любые, даже крохотные, сдвиги к лучшему, то почему нам эти сдвиги (а) не зафиксировать и (б) не подстегнуть? Почему, наконец, не использовать то, что развитие, пусть и с пиар-целями, помещают в фокус общественного внимания? Да, надо при этом вводить антипиар в свои концепции в качестве профилактического слагаемого. Но мы еще посмотрим, кто кого использовал.

Так, по-моему, обстоит дело в части (и впрямь печального, но не безнадежного) соотношения между действительностью и пиаром, реальным и виртуальным. Однако все не сводится к проблеме этого соотношения.

Все неизмеримо сложнее. В чем-то еще прискорбнее, чем если принять версию «пиар и только». А в чем-то перспективнее. Но прежде всего — именно неизмеримо сложнее. И, не поняв этой сложности, мы не сможем отстоять развитие в том реальном мире, который нас окружает.

Не хуже оппонирующих мне скептиков я знаю, что такое пиар и каков его вес в системе сегодняшних разговоров на тему «даешь развитие!». И тем не менее я считаю (поверьте, не без определенных оснований), что для Путина и Медведева экономика знаний и идея перевода страны в новое качество — это не пиаровский пузырь. Или, как минимум, не только такой пузырь. Мне кажется (да, только кажется, но вовсе не по причине тяги к романтизации действительности), что Путин и Медведев связывают для себя нечто (в конце концов, не важно, что именно) с идеей развития, идеей обретения страною нового качества.

При этом они, к сожалению, свято убеждены, что страна будет обретать новое качество, двигаясь по существующей социально-экономической и историко-культурной траектории, заданной событиями 1988–1991 и 1991–1993 годов.

Осуждая беспредел 90-х, наши политические лидеры не разрывают с их наследством. А заданная траектория, по которой движется страна, им представляется не только допустимой, но и спасительной.

Ведь освобождаемся же мы, так сказать, от предыдущего советского безумия, от «красивой, но вредной сказки». Те же, кто предлагает дать внятную оценку этой самой траектории, назвав ее регрессом (сдержанным, но не преодоленным при Путине), зовут назад, в ужасное советское прошлое. И под видом развития подсовывают все тот же, уже продемонстрировавший свою губительность и противоречащий мудрому мировому опыту, красный проект.

Итак, первое фундаментальное (ценностное и чуть ли не экзистенциальное) ограничение, в рамках которого Путин и Медведев хотят осуществлять развитие, можно назвать «запретом на изменение траектории».

Второе, столь же фундаментальное, ограничение можно назвать «запретом на изменение методов управления даже при сохранении траектории».

То есть запрещено (на уровне так называемого табуирования как властного, так и общественного сознания) не только констатировать абсолютную катастрофичность запущенного 20 лет назад (и вновь подчеркну, лишь сдержанного, а не преодоленного) процесса. Того самого, про который Горбачев сказал, что «процесс пошел».

Запрещено также — даже оставаясь в рамках процесса — менять управленческую модель, а также политическую систему и все остальное. Это-то почему нельзя менять? Ответить на такой вопрос с рациональных позиций невозможно.

Ну, предположим, что запущенный 20 лет назад процесс — не регресс, а возвращение к единственно правильным капиталистическим нормам жизни. Я-то уверен (и доказательств более, чем достаточно), что никаких капиталистических норм жизни нет и в помине. Но предположим, что мы к ним вернулись. И снова на что-то их менять не хотим. При этом весь мир потихоньку что-то меняет. А вскоре начнет менять не потихоньку, а весьма и весьма форсированно. Но мы не хотим. О'кей!

Но почему в рамках капитализма все применяли авторитарно-мобилизационные методы, а мы не можем? Почему авторитарная модернизация не является абсолютно западническим и абсолютно капиталистическим методом развития страны? Почему надо упорно и яростно путать капиталистическую авторитарную модернизацию и советский (и впрямь красный) проект совершенно другого, не капиталистического и не модернизационного, развития?