способами с одной третью. И наипростейший с них — амулет-ладанка. Из травы горицвета весеннего, помета мышей летучих, перьев из гузки птицы совы, и зуба единорога девственницу впервые за мягкое укусившего. А смысл амулета того — запах тела женского заглушать, потому как волчья суть на обоняние реагирует. Остальные жертв себе требовали. Особенно — одна третья часть. Там вообще дичь форменная, разум наизнанку выворачивающая.
«Да пошли вы лесом дрова курить!» — подумала Катя — «Не стану я в помете мышей ковыряться, и единорогам девтственные филеи поставлять!» Но, нельзя сказать, что не натолкнули записи ее на мысль дельную.
Протянула руку Катенька, и легла в ладошку упаковка «Елочки» — дезодоранта автомобильного. Тут разъяснить надобно, что Катя уже поняла — доставать из пустоты лишь то может, чего руки ее при жизни касались. Так, примера ради, захотела она бромид калия вызвать, по слухам, в армии солдатам его подмешивали либидо снизить, ан нет. Не пришел ей бромид. Повезло Василию.
А то бы, не посмотрела на эффекты побочные, победы над Кощеем Бессмертным ради! С «Елочкой» же хорошо познакомилась, когда на папиных «Жигулях» ездить училась. Старая была машинка, бензином навек пропахшая, но повесить стоило на зеркало дезодорант этот, и нет запаху никакого. Хвоей лишь в воздухе веет, да так, что скулы сводить начинает. Крепкий аромат был, качественный! Такой и ее природный запах-флюид заглушит, как делать нечего!
Проверки ради, подсела к Василию поближе, «Елочку» на шею повесив, тот покрутил носом, покрутил, хмыкнул неясное, да вернулся к сковороде с яичницей.
Глава 15
На урок фехтования утренний и сын Соловья-разбойничка заявился.
Постоял, уперев взор под ноги, а потом и говорит:
— Можно моя смотреть будет?
Помолчал и добавил:
— Моя Аваз имя есть...
(при. авт. Аваз — мужское имя, в переводе с татарского — «достойная смена»)
Обалдело переглянулись Василий с Катею. До сего дня мальчонка и рта насчет имени не раскрывал. Имя назвать для Соловьи-разбойника — значит своими признать. Тут поддержать пацана надобно, головою кивнуть степенно, как ровне, проявить уважение к чести такой небывалой, но Катерина того не знала.
— Авас? — переспросила она, вспоминая миниатюру знаменитых комиков Райкина с Карцевым, да хохотом громким заливаясь. — Есть у нас грузин по фамилии Горидзе, а зовут его Авас! Ой, помру, мамочка...! Меня зовут Николай Петрович, а Вас?...
Вспыхнул татарчонок до корней волос стриженных, рот скривил, вот-вот либо в рев, либо бежать ударится. Но на помощь Василий пришел.
— А ну, Авас, бери-ка палку, да становись рядком! Вместе науку фехтовальную осиливать будем! Ухо только востро держи, Катька девка больно уж боевая, ученая!
Мигом сморгнул слезы близкие сын Соловья Одихмантьевича, взял меч деревянный, брови насупил, взгляд хмурый на Катю уставил.
А та остановиться не может! Смешинка на нее напала нешуточная. Уже на кортки спустилась, ладони коленями зажимая, да хохоча, как в последний раз. Слезы щеки румяные заливают, едва не хрюкает!
Смотрел на нее Василий, смотрел, поначалу улыбку прятать пытался, кашлять в кулак, а потом не выдержал и захохотал с нею в терцию.
Аваз тоже от зрелища такого улыбаться начал, и через минуту вся троица свалилась друг дружку смехом до слез доводя. Из всех троих одна Катя знала, над чем тут смеяться, но когда пересказала остальным смысл юморески, то мужики только головами покрутили... Не хуже Романа Карцева... Лица вытянули, переглядываются, над чем тут смеяться в толк не возьмут. Не зашел юмор века двадцатого веку тридцатому.
Встала тогда Катенька в позицию красивую, палку хватом обратным держит, аля-Брюс Ли ладошкой к себе противников манит. Первым Василий рухнул, под коленки подсечкой ловкой сраженный, потом на него Аваз свалился, пополам сгибаясь. Но ничего. Встали мужики, сопли вытерли, отряхнулись, дыхание поправили, снова за дубинки взялись.
Гоняла их Катенька нещадно, пока домовой в окошко, бычачьим пузырем затянутое, не простучал, что щи вчерашние поспели, обедать пора.
Его Катенька азбуке Морзе выучила, теперь по перестуку барабанному знала издали, что в избе творится-происходит. Ну, а как? Дел то — по горло самое! Когда тут за пирогами смотреть неотлучно, да щи на вчерашневость проверять? Вот и поставила домового на присмотр. Взамен избу в чистоте — опрятности содержала, молочка парного не жалела, да семками баловала.
Щей навернув богатырских, сызнова за тренировку взялись. Покемарили лишь часик-другой пред тем конечно же. После обеда поспать — первое дело в какой век угодно!
Катенька на реконструкциях не только косплеила почем зря, не только тактику боя изучала, но и фехтование худо-бедно на себя примерила. Девка ловкая, ухватистая, оборотливая, и из лука била, и алебардой махала, и бой сабельный вниманием не обходила. Словом — страсть огненная с перцем! Такой под дубинку лучше не попадать. Хоть и минула природа женщин силой соразмерной с мужицкой, но взамен глазомером и точностью одарила.
Намедни выспросила Катенька у кота-мышки ученых насчет атласа медицинского с остальными книгами сожженного, где все-все болевые точки прописаны человеческие, запомнила, да и применила в тренировочный час.
Василий с лица сбледнул к вечеру, в кусты отдыхать ушел, Аваз же с первого удара до того вечера на пяточках прыгал. Не то чтобы Катя прямо туда целилась, а только вырвалась из рук парня дубинка, да снизу-вверх приложила посередь тела его ровнехонько. Само так вышло, когда блок Катин со всей дури проломить хотел.
Всех загоняла Катерина. До пота седьмого-семнадцатого. Пришлось баню топить, одежу стирать, самовар ставить. Прямо двужильная девка. Василий из кустов глаз оторвать не мог. Особливо, когда камуфляж на сарафан с рубахою женскою переменила. «Ну, как есть — пава!», — восхищался он, травинку покусывая.
После бани, квасу ядреного, самовара с баранками да медом духмяным, спать разошлись. Легла было Катя на лавку привычную, да очень уж неудобно лежать на той. Прилетело и ей тумаков, хоть и вскольз, но больнючих. Решила тогда амулет «Елочку» в деле проверить. А чего терять? Ну, метнется Василий волком в окно, так хоть на мягкой перине выспится...
Зашла в комнату к Василию, тот на спине лежит. С краешка. Потолок в лунном свете изучает. И дышит прерывисто, одеяло пальцами комкает.
Откинула Катенька то одеяло, под бочком у Василия устроилась. Молча, слова ни одного не произнеся. Тот лишь зубами скрипнул пару раз, обнял неловко, к себе прижал. Стала ждать Катенька, чем дело теперь обернется, а и не дождалась. В сон провалилась сладкий, безмятежности полный.
С той поры решила Катенька у