Читать интересную книгу История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим - Уильям Теккерей

Безотчетное влечение, побудившее Генри Эсмонда восторженно преклониться перед прелестной женщиной, чья ласковость и красота так тронули его, когда она светлым видением предстала перед ним впервые, перешло вскоре в глубокую привязанность и страстное чувство благодарности, переполнившее сердце мальчика, не избалованного лаской, - если не считать доброго патера Холта. О, dea certe, думал, он, вспоминая строчки из "Энеиды", которую читал ему мистер Холт. Каждый взгляд, каждое движение этого прекрасного существа казались мальчику исполненными ангельской кротости и лучезарной доброты она была одинаково хороша и в движении и в покое; звук ее голоса, даже когда она произносила самые обыденные слова, доставлял ему наслаждение почти болезненное. Нельзя назвать любовью это чувство, которое двенадцатилетний ребенок, почти слуга в доме, испытывал к своей госпоже; пожалуй, лучше всего будет сказать, что он боготворил ее. Ловить ее взгляд, угадывать ее желания и бросаться исполнять их, раньше чем они высказаны, глядеть на нее, следовать за нею, обожать ее стало назначением всей его жизни. А между тем, как нередко бывает, кумир имел своих кумиров и даже не подозревал о чувствах своего незаметного маленького поклонника. У миледи было три кумира: первым и главным из всех, верховным божеством, Юпитером, был ее супруг, покровитель Гарри, добрый виконт Каслвуд. Каждое его желание было для нее законом. Когда у него болела голова, ее трясла лихорадка. Когда он хмурился, она трепетала. Когда он шутил, она улыбалась и таяла от восторга. Когда он отправлялся на охоту, она садилась у окна с малюткой сыном, который весело щебетал у нее на коленях, и смотрела ему вслед или стерегла его возвращение. Она стряпала для него лакомые блюда; приправляла пряностями вино; поджаривала хлеб к завтраку; следила за тем, чтобы в доме было тихо, когда он засыпал в своем кресле, и ловила его первый взгляд, когда он просыпался. Если сам милорд немало гордился своей красотой, то миледи превозносила ее до небес. Когда он прогуливался по парку, она шла с ним рядом, повиснув у него на локте, своими маленькими белыми ручками сжимая его большую руку; глаза ее никогда не уставали глядеть на него и удивляться совершенству его черт. Ее малютка сын был его сыном, и у него был взгляд отца и его вьющиеся каштановые волосы. Ее дочь Беатриса была его дочерью, у нее были его глаза - есть ли в мире другие, равные им по красоте? Все в доме делалось для его довольства и покоя. Она любила, когда мелкопоместная знать со всей округи съезжалась к нему на поклон, сама же ни от кого не требовала восхищения; кто хотел быть хорош с миледи, должен был восхищаться ее супругом. Равнодушная к нарядам, она могла до дыр доносить какое-нибудь платье лишь потому, что однажды он похвалил его; и какую-нибудь ленточку или брошь, подаренную им, предпочитала самым дорогим своим украшениям.

Каждый год милорд шесть недель проводили Лондоне; недостаток средств не позволял всей семье появляться при дворе с приличествующей пышностью, и поэтому он отправлялся туда один. Лишь когда его карета скрывалась из виду, тень печали омрачала лицо миледи; зато какая была радость, когда он возвращался! Сколько приготовлений к его приезду! Любящая жена даже в его отсутствие не позволяла отодвигать его кресло от огня, и для нее не было большей радости, чем усадить в это кресло обоих детей и любоваться ими. За столом никто не садился на его место, но ко всякой трапезе ставился на стол его серебряный кубок, как и в те дни, когда милорд бывал дома.

Во время отсутствия милорда и в те нередкие утра, когда сон или головная боль удерживали его в постели, прекрасная молодая леди Каслвуд собирала в зале всех слуг и домочадцев и, опустившись рядом с дочерью на колени, читала утреннюю молитву; и что за прелестное это было зрелище! Эсмонду надолго запомнился ее облик и голос, когда она стояла так, благоговейно преклонив колени перед священной книгой, и солнце, падая на золотистые волосы, окружало ее голову сиянием. Слуги, человек десять или двенадцать, стояли на коленях против своей госпожи. Гарри Эсмонд первое время не принимал участия в этих молебствиях и лишь слушал из-за двери, но доктор Тэшер объяснил ему, что молитвы, которые тут читаются, освящены церковью, единой для всех веков, и так как мальчик постоянно стремился быть как можно ближе к своей госпоже и готов был считать правильным все, что она ни делала, то в конце концов он стал вместе с другими преклонять колени по утрам; и не прошло и двух лет, как миледи окончательно завершила его обращение. В самом деле, мальчик так горячо любил свою наставницу, что на все пошел бы по ее приказу, и никогда не уставал слушать ее ласковую речь и бесхитростные пояснения к тексту, который она читала ему голосом, столь проникновенным и исполненным такой нежной и подкупающей кротости, что против него трудно было устоять. Эти дружеские споры и близость, которую они за собой влекли, заставили мальчика еще нежнее привязаться к своей госпоже. То была самая счастливая пора его жизни. Молодая мать, сама становясь ребенком, читала, училась и играла вместе с дочерью и сыном и вместе с сиротой, которого она взяла под свое покровительство. Строя планы будущего - а какая любящая женщина этого не делает? - она никогда не забывала Гарри Эсмонда; а он, в свою очередь, со всей страстностью и порывистостью, свойственными его природе, тысячи раз клялся, что никакая сила не разлучит его с милой госпожей, и лишь мечтал о каком-нибудь случае, который помог бы ему доказать свою преданность. Сейчас, на закате жизни, припоминая те хлопотливые и радостные дни, он не без чувства благодарности думает о том, что сдержал свой юношеский обет. Подобная жизнь столь несложна, что ее летопись за долгие годы уместилась бы в нескольких строках, но редки те люди, которым предначертано в покое и благоденствии пройти весь свой жизненный путь, и тихому счастью, о котором мы только что говорили, должен был вскоре наступить конец.

По мере того как Эсмонд становился старше и наблюдательнее, в нем естественным образом росло желание читать и думать о многом, что выходило за пределы интересов семейного круга, куда великодушные родичи приняли его как своего. Он читал не только те книги, которые им угодно было давать ему; не раз в их обществе чувствовал себя одиноким и целые ночи проводил в занятиях, быть может, бесплодных, но таких, которых они не могли разделить с ним. Его милая госпожа, всегда ревниво настороженная в своих привязанностях, угадывала его мысли: она стала поговаривать о том, что близок час, когда он захочет покинуть домашний уют; и на все его пылкие возражения лишь, вздыхая, покачивала головой. Когда в жизни должно свершиться роковое веление судьбы, этому всегда предшествуют тайные предчувствия и вещие предзнаменования. Еще все тихо в природе, а мы уже знаем, что надвигается гроза. Ничто еще не омрачало радости тех дней, а из обитателей каслвудского дома, по крайней мере, двое чувствовали уже, что счастью близится конец, и с тревогой ждали появления тучи, которая должна была смутить их покой.

От Гарри не могло укрыться, что, как ни старалась миледи угождать своему супругу, как ни восхищалась им, милорду скоро прискучила эта мирная жизнь, и нежные узы, которыми хотела бы связать его жена, стали тяготить его, а под конец и раздражать. Подобно тому, как Великий Лама, до смерти устав изображать божество, зевает в своем храме, принимая почести, воздаваемые ему бонзами, не один семейный божок, пресытившись назойливым поклонением домашних, вздыхает о прежней свободной жизни и был бы радехонек сойти с пьедестала, который воздвигли ему домочадцы в надежде, что он вечно будет сидеть на нем, принимая их служение, окруженный цветами, гимнами, фимиамом и лестью. Так, после нескольких лет брачной жизни, заскучал и добрый лорд Каслвуд; превыспренние восторги и истинно божеские почести, которыми окружала его главная жрица - жена, сперва стали навевать на него сон, а затем и гнать его из дому, ибо должно сознаться, что милорд был любитель повеселиться и в натуре его было весьма мало царственного или божественного, сколько бы ни упорствовала в своем благоговении его любящая супруга; а кроме прочего, за эту любовь он должен был платить монетой, которой лица подобного склада не очень склонны расплачиваться; короче сказать, если милорд мог похвалиться самой любящей из жен, то в то же время она была и самой ревнивой и требовательной. И вот милорд стал тяготиться этой ревностью; затем он преступил ее запреты; затем, без сомнения, пошли жалобы и взаимные упреки, затем, быть может, обещания исправиться, которые остались невыполненными, затем укоры, не менее горькие оттого, что они были безмолвны, и лишь грустные взгляды и слезы на глазах выдавали их. Затем, должно быть, супруги вступили в ту полосу супружеской жизни, не слишком редкую, когда женщине становится ясно, что бог ее медового месяца - уже не бог вовсе, но лишь простой смертный, такой же, как и мы с вами, - она заглядывает в свое сердце, и что же: vacuae sedes et inania arcana {Обитель пуста, и в святилище нет ничего (лат.).}. A если она от природы наделена самобытным умом и недюжинной проницательностью и к тому же освободилась ныне от наваждения и колдовских чар, которые заставляли ее в простом смертном видеть бога, - что может быть дальше? Они живут вместе, вместе обедают, по-прежнему зовут друг друга "милый" и "душенька", но муж остается сам по себе, и жена - сама по себе; мечта любви прошла, как все проходит в этой жизни, как проходит ведро и ненастье, горе и радость.