– Это что еще такое?
– Похоже на перелетное озеро, – подумав, сказал Мач.
– Перелетное – что?!.
– Озеро. Ну, бывает, что озеро решило на новое место переселиться. Снимется, полетит и плюхнется.
– А на прежнем месте что же?
– Трясина остается.
Потрясенный гусар несколько помолчал. Мач говорил об этом феномене со скучной физиономией, как о деле привычном и поднадоевшем.
Когда высокий Аржан и маленький гнедой пошли крупной рысью, гусар, покрутив носом и фыркнув наподобие коня, выбросил из головы перелетное озеро и спросил весело:
– Тебя как звать-то, наездник?
– Матис, милостивый господин, – доложил парень, но по глазам гусара понял, что это имя ему не больно понравилось. – Можно – Мач. Мачатынь…
– Мачатынь? Постараюсь заучить, – обещал гусар.
– А как мне вас называть, милостивый господин?
Гусар улыбнулся своей молниеносной улыбкой.
– Зачем же господин, да еще милостивый? Ты так своего барина величай. А меня попросту – Сергей Петрович…
Глава шестая, об отце-одиночке
Не успели всадники проехать и четверти версты, дорогу перебежал заяц.
– Плохая примета, – остановил гнедого Мач. – Добра на этом пути не жди. Придется сделать круг…
– И надолго нас задержит твой заяц? – полюбопытствовал Сергей Петрович, против самой приметы не возражая.
– Пустяки, – успокоил Мач. – Сейчас мы Лесного Янку проведем – повернем назад, объедем рощицу, потом мимо молочной мызы – и опять выедем на ту же дорогу. И зайцу уважение окажем, и времени почти не потеряем.
– Ловко ты ладишь с приметами! – рассмеялся гусар.
– А что же делать? Кабы дрожать не умел – совсем бы замерз, – цыганской шуточкой ответил Мач.
Но Лесной Янка все-таки препорядочно задержал их – и вот каким образом.
Проезжая мимо молочной мызы, наездники увидели у изгороди большую толпу. Состояла она исключительно из женщин – а, значит, и шуму производила куда больше, чем митавская рыночная площадь в базарный день.
Мач прислушался.
– Что это у них за столпотворение вавилонское? – удивился Сергей Петрович.
– Кажется, овечьего вора поймали…
Поскольку иначе проехать было невозможно, гусар и Мач оказались довольно близко от разъяренной толпы и увидели с высоты своих коней, что женщины держат вчетвером, заломив ему руки за спину, молодого цыгана. Остальные же, пихая его на все лады, грозили поркой и прочими карами. Чуть подальше на траве лежали пустой мешок и зарезанная овца, рядом с ними плакала навзрыд, сидя на корточках, девочка-пастушка, а над ней нависла молодая крепкая женщина – мать или тетка – и что-то ей сурово втолковывала.
Женщин возмущала не столько сама покража (чем же еще цыгану пропитание добывать?), сколько то, что совершил ее цыган среди бела дня в трех шагах от баронской молочной мызы.
– Покажем ему, как лиса борону тащит! – звенели и буравили уши пронзительные голоса. – Да чтоб его Бог в маленькое окошко увидел, в большое – выбросил!
– Эй, крестная Эде, чья это овца? – окликнул Мач одну из пожилых хозяек.
На его голос женщины обернулись и увидели красавца гусара.
Вся ругань оборвалась на полуслове.
Цыган в недоумении поднял голову.
И поручик Орловский с Мачем увидели юное, смуглое и гордое лицо овечьего воришки.
Цыган был молод, глазаст и тонок до невероятности в своем старом коричневом кафтане на голое тело, туго схваченном в поясе трепаной веревкой. Были на нам также фантастического цвета штаны, заправленные в неописуемую обувку, лет пять назад бывшую, пожалуй, господскими сапогами.
– А ну-ка… – и с этими загадочными словами гусар направил Аржана в толпу. – Отпустите-ка его, голубушки, никуда он от вас не убежит.
Завороженные синим взором и уверенным голосом Сергея Петровича, женщины выпустили заломленные руки цыгана, крепким подзатыльником заставив его поклониться заезжему спасителю. Но цыган стремительно выпрямился.
– Как звать-то тебя, бедолага? – добродушно осведомился гусар.
– Ешкой… – и цыган уставился на него с великим подозрением.
– Это же тот самый, что на прошлой неделе спер овцу у Свикю Симаниса! – объяснила тем временем Мачу крестная. – Только тогда не поймали. Как только господин барон позволяет им через свои земли проезжать! И слоняется вокруг без дела, никакой работы не знает, одна забота – как бы украсть!
– Будут они работать, когда на топорище листья распустятся! – встряла другая женщина, ровесница крестной, с двумя подойниками в руках, и мотнула головой, чтобы хоть так поправить сбившуюся на лоб головную повязку с длинными вышитыми концами.
Ешка молча сверкнул на них огромными глазами.
– А цыган – как барон! – вдруг нахально заявил он. – Оба чужим потом заработанный хлеб едят.
– Господин барон чужих овец не ворует! – возмутилась какая-то старуха, видно, из зажиточных, если судить по четырем покрывалам-сагшам с богатой вышивкой, накинутым на ее плечи даже в жаркий полдень.
– Барону и цыгану сам Бог велел воровать! – отрубил цыган. – Ему – ваши денежки и здоровье, а мне всего-навсего ваших ягнят.
– Ничего себе ягненок! – загалдели женщины. – Врет так, что уши дымятся! Летошняя овца, еще ягнят не приносила!..
– Уж если ловить воров, то и начинали бы с господина барона! – гнул свою линию Ешка.
Женщины перепугались до полусмерти. Они подозревали, кто из них немедленно расскажет старостиной жене про бунтарские речи, да еще добавит из головы, с каким удовольствием работницы баронской мызы эти речи слушали. Над косматой головой бунтаря вознеслись кулаки.
Гусар и Мач переглянулись.
Задиристый оборванец понравился им так же мгновенно, как они сами друг другу по душе пришлись.
Сергей Петрович достал кошелек, заглянул в него, что-то сосчитал в уме и решился.
– Голубушки, красавицы! – воззвал он к женщинам. Те мгновенно утихли и выпрямились, а цыган, сбившийся в клубок у их ног, выглянул из-под локтя, прикрывавшего голову.
Тут гусар еще и улыбнулся впридачу, поскольку эмпирическим путем уже давно уразумел власть своей белозубой улыбки над нежным полом.
– Чья овца-то? – выразительно подбросив кошелек, спросил он.
– Моя овца, моя! – поспешила к нему хозяйка, таща за руку зареванную дочку. – И что за хорошая овца была, в год четыре фунта шерсти давала!
Мачатынь разинул рот – эту молодую овцу недавно впервые стригли, и комплиментов таких она никак не заслужила. Сообразил это и Сергей Петрович.
– Давай-ка уладим по-хорошему, – предложил он. – Я тебе плачу за овечье смертоубийство, останки покойницы остаются тебе же, а ты отпусти-ка сего злодея на все четыре стороны!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});