Читать интересную книгу Кавалер Красного замка - Александр Дюма

— Узнайте, любезный Морис, — сказал Диксмер, ухватив молодого человека под руку и увлекая его, — узнайте одну очень важную новость.

— Политическую? — спросил Морис, погруженный в свои мысли.

— Э, любезный гражданин, — отвечал Диксмер улыбаясь, — когда нашему брату заниматься политикой?.. Нет, новость относительно промышленности. Благодаря богу почтенный друг мой Моран, который, как вам известно, знаменитейшей химик, нашел секрет, как делать алый сафьян, такой, которого до сих пор еще не видывали, то есть невыцветающий. Этот способ крашения хочу показать вам. Притом вы увидите Морана за работой. Вот это настоящий художник!

Морис не постигал, как можно попасть в художники, занимаясь окраской сафьяна. Несмотря на это, он принял предложение, последовал за Диксмером, прошел по мастерским и, войдя в отдельную рабочую комнату, увидел гражданина Морана за делом; на нем были очки с зелеными стеклами, рабочая куртка: он казался как нельзя более увлеченным процессом превращения в алый цвет грязно-белой бараньей шкуры. Рукава рубашки были засучены по локоть, а руки в пунцовой краске. Он всем сердцем и всей душой, как говорил Диксмер, был погружен в работу.

Моран кивнул молодому человеку.

— Ну, гражданин Моран, — спросил Диксмер, — что мы скажем?

— А то, что мы выручим сто тысяч ливров в год только благодаря этому способу крашения, — сказал Моран. — Но вот уже более недели, как я не сплю. Мне сожгло глаза кислотами.

Морис оставил Диксмера с Мораном и отправился к Женевьеве, думая про себя: «Надо сознаться, что можно одуреть от ремесла муниципала. Пробыв всего неделю в Тампле, сочтешь себя за аристократа, и сам выдашь себя как изменника. Добрый Диксмер! Благородный Моран! Очаровательная Женевьева! И я посмел их подозревать!»

Женевьева дожидалась Мориса с кроткой улыбкой, чтобы не оставить в нем даже следов подозрения, которые у него возникли. Она была, как всегда, мила, приветлива и очаровательна.

Истинное существование Мориса продолжалось лишь в те часы, которые эн проводил у Женевьевы. Остальное время его пожирала лихорадка, которую то всей справедливости можно бы назвать лихорадкой 93-го года, разделившей Париж на два лагеря и превратившей жизнь в ежечасную борьбу.

Около двенадцати часов Морис должен был, однако, оставить Женевьеву и возвратиться в Тампль.

В конце улицы Сент-Авуа он встретил Лорена, сменившегося с караула, тот, отделясь от своего отряда, подошел к Морису, на лице которого отражаюсь все еще счастье, которое вливало в его сердце присутствие Женевьевы.

— А, — сказал Лорен, дружески пожав руку своего друга.

Тревоги сердца ты не скроешь,Твои желания известны;Безмолвен ты, а все вздыхаешь,И наяву ты видишь сны!

Морис сунул руку в карман, чтобы достать ключ. Это было придуманное им средство, свистом избавлять себя от поэтического вдохновения своего друга. Но тот, заметив это движение, удалился со смехом.

— Кстати, Морис, — сказал Лорен, отойдя на несколько шагов, — ты еще три дня будешь держать караул в Тампле! Поручаю тебе маленького Капета.

XII. Любовь

И точно, Морис был очень счастлив и одновременно очень несчастлив с некоторых пор. Так всегда бывает в начале сильной страсти.

Утренние заседания в своей секции, вечерние посещения старой улицы Сен-Жак, случайные явления в клубе Фермопилов заполняли все дни.

Он сознавал, что видеть Женевьеву каждый вечер — то же, что питать любовь безо всякой надежды.

Женевьева была одна из тех женщин, робких и на первый взгляд уступчивых, которые со всей искренностью протягивают руку дружбе и с невинной доверчивостью сестры и девы приближают чело к устам, но слова любви кажутся для них насмешкой, а плотское желание преступлением.

Если бы в порыве чистейшего вдохновения несравненная кисть Рафаэля решила изобразить на полотне Мадонну с улыбкой на устах, со светлым взором, отражающим небо, дивный ученик Перуджино мог бы взять за образец черты Женевьевы.

Среди цветов, полных свежести и благоухания, чуждая занятиям своего мужа и чуждая даже самому мужу, Женевьева всякий раз, как видел ее Морис, представлялась ему живой загадкой, смысла которой он не мог доискаться и не смел спросить.

Однажды вечером, когда он, как обычно, беседовал с нею наедине и оба они сидели у того окна, в которое он влезал когда-то ночью с такой быстротой и шумом, когда благоухание распустившейся сирени разносилось по теплому воздуху после роскошного заката солнца, Морис после продолжительного молчаливого наблюдения за благоговейным и внимательным взглядом Женевьевы, пристально взиравшей на блестевшую серебристую звездочку в лазури неба, отважился спросить ее, как это случилось, что она так молода, а муж ее уже миновал средние лета жизни, что она так образованна, в то время как все указывало в муже на его грубое воспитание и низкое происхождение; что она так исполнена поэзии, наконец, а ее муж занимается тщательным взвешиванием, растягиванием и окраской кож на своей фабрике?

— Как могли попасть к кожевнику, — сказал Морис, — эта арфа, это фортепиано, эти рисунки, над которыми вы трудились? К чему, наконец, весь этот аристократизм, который я ненавижу у других и нахожу уместным у вас?

Женевьева устремила на Мориса взгляд, полный кротости.

— Благодарю вас, — сказала она, — за этот вопрос; он доказывает, что вы очень деликатный человек и что вы никогда обо мне ни у кого не справлялись.

— Никогда, сударыня, — сказал Морис. — У меня есть преданный друг, готовый умереть за меня, сто товарищей, которые пойдут всюду, куда я их поведу, но из всех этих сердец, когда дело идет о женщине, особенно о такой, как Женевьева, я знаю лишь одно, на которое могу положиться, — это мое собственное.

— Благодарю вас, Морис, — сказала молодая женщина. — В таком случае я сама расскажу вам то, что вы желаете знать.

— Ваше происхождение прежде всего? — спросил Морис. — Я вас знал только под именем вашего мужа.

Женевьева почувствовала в этом вопросе весь эгоизм любви и улыбнулась.

— Женевьева дю Трельи! — сказала она.

Морис повторил.

— Женевьева дю Трельи?

— Родители мои, — продолжала Женевьева, — разорились в последнюю войну в Америке, в которой отец мой и старший брат приняли участие.

— Оба дворяне? — спросил Морис.

— Нет, нет, — покраснев, отвечала Женевьева.

— Однако вы сказали мне, что до замужества вашего вы назывались Женевьева дю Трельи.

— Без частицы[3], гражданин Морис. Мои родители были очень богаты, но не принадлежали к дворянскому роду.

— Вы не доверяете мне, — сказал молодой человек.

— О, совсем нет, — прервала Женевьева. — В Америке отец мой подружился с отцом гражданина Морана, а Диксмер был поверенным в делах Морана. Видя состояние наше расстроенным и зная, что у гражданина Диксмера было независимое положение, гражданин Моран представил его моему отцу, который, в свою очередь, познакомил его со мной. Я догадывалась, что тут устраивается брак; я поняла, что это желание моих родителей. Сердце мое еще не было занято ни тогда, ни прежде, и я согласилась. Уже три года как я замужем за Диксмером, и должна сказать, все это время муж мой до того был добр, обходителен со мной, что, невзирая на эту разницу в возрасте и вкусах, которую вы заметили, я никогда не ощутила минуты сожаления.

— Но когда вы вышли замуж за гражданина Диксмера, — сказал Морис, — он еще не был хозяином этого заведения?

— Нет, мы жили тогда на Блуа. После 10 августа Диксмер купил этот дом вместе с мастерскими; чтоб работники меня не беспокоили и чтобы избавить меня даже от созерцания предметов, которые могли бы оскорбить, как вы выражаетесь, Морис, мое аристократическое зрение, он отвел мне этот павильон. В нем я живу одна уединенно, согласно моим вкусам, моим желаниям и счастлива, когда такой друг, как вы, Морис, навещаете меня, чтобы рассеять или разделить мои мечтания.

И Женевьева протянула Морису руку, которую он с жаром поцеловал.

Женевьева слегка покраснела.

— Теперь, друг мой, — сказала она, отнимая руку, — вы знаете, как я стала женой Диксмера.

— Да, — ответил Морис, всматриваясь в Женевьеву, — но вы не сказали мне, как гражданин Моран сделался товарищем гражданина Диксмера?

— О, очень просто, — отвечала Женевьева. — Диксмер, как я уже сказывала вам, имел состояние, но недостаточное, чтобы одному поддерживать такое значительное производство, какое ведется на этой фабрике. Сын его покровителя Морана, друга отца моего, дал половину капитала, и, хорошо зная химию, сам увлекся этой промышленностью и той работой, которую вы видели, и благодаря ему торговля Диксмера, взявшего на себя всю материальную часть этого дела, приняла огромный оборот.