Найдя газету, Леонида в ужасе выкрикивает:
«Это не революция, сударь, это реакция; послушай (читает с дрожью в голосе): «Реакция снова подняла голову. Как зловещее привидение, она притаилась в темноте и точит свои когти, готовясь использовать первый же благоприятный момент для достижения своих антинациональных стремлений… Нация, ты должна бодрствовать денно и нощно!» (С отчаянием.) А мы спим, сударь!»
Шум на улице все ближе, господин Леонида убежден, что реакционеры придут к нему, и он баррикадирует дверь мебелью. Потом он лихорадочно начинает укладывать чемоданы, собираясь бежать с заднего хода на вокзал, а оттуда первым же поездом в Плоешти. «Там мне уже нечего бояться, там я среди своих! Там все республиканцы, бедняги!»
А вот и развязка.
Пальба и крики приближаются. Потом раздается стук в дверь. Полумертвые от страха Леонида и Ефимица тушат свет. Но вскоре они узнают голос своей служанки Сафты, она пришла затопить печь. Когда ей, наконец, открывают, выясняется, что шум и пальба на улице — всего лишь проводы масленицы — у бакалейщика, на углу, пировали всю ночь, только сейчас разошлись; там был и один полицейский, вдрызг пьяный, он орал больше всех и палил из пистолета. Леонида успокаивается и с удовлетворением объясняет жене, что он, как всегда, был прав.
— Но ведь ты, кажется, говорил, что стрелять в черте города запрещено полицией! — замечает Ефимица.
— Правильно, — подтверждает Леонида. — Но ведь тут, сударь, была сама полиция, собственной персоной.
Так кончается этот маленький и не такой уж веселый фарс. В одном из вариантов автор охарактеризовал его как «страшную ночь». В атмосфере пьесы действительно есть что-то тревожное и страшное, а приключение двух стариков, готовых поверить в любую нелепость, отнюдь не комично. Их сознание склеротизировано. Но отнюдь не возрастом. Это дань, которую уплатил Леонида за свое беспрекословное подчинение социальному механизму времени.
Стоит, пожалуй, привести еще один пример, чтобы лучше понять всю призрачность мира, в котором живет Леонида. Рассказывая своей Ефимице о Гарибальди, старый пенсионер, между прочим, говорит: «Видишь ли, уж очень ему понравилось, как мы, понимаешь, тонко обделали это дельце, чтобы показать пример Европе».
В театре Караджале всякая реплика дополняет характеристику героя и раскрывает какой-нибудь новый штрих: времени. Все, о чем пишет Караджале, несмотря на кажущуюся абсурдность, соответствовало определенной реальности. Нет ничего случайного и в словах Леониды о примере, который «мы дали Европе». Он, вероятно, вспомнил знаменитый манифест, с которым Думитру Братиану обратился к жителям Бухареста в 1866 году:
«Румыны!
За неполных два последних месяца вы пережили больше, чем за два столетия… Вы, приобщившиеся только вчера к жизни свободы, стали учителями всего цивилизованного мира. Вот уже сотни лет, как старая Европа мечется, чтобы найти меру свободе, полагающейся народам, а вы теперь показали ей, что только полная, ничем не ограниченная свобода может принести порядок, сделать народы сильными и плодотворными. Нашей замечательной революцией мы вызвали восхищение всего мира. Европа, изумленная мудростью вашего патриотизма, прекратила свои искания и ждет всего от вас, только от вас, единственно от вас, ставших теперь народом-мессией для всего страждущего и трепещущего от надежд человечества.
Румыны!
И особенно вы, жители Бухареста, покажите себя тем, чем вы есть, — шагающими впереди всех народов! Вы, которые своим единодушием удивили Европу, вы, которые своей верой открыли небеса, не позволяйте, чтобы снова закатилось солнце…» и т. д. и т. п.
А может быть, Леонида вспомнил статью в газете «Адунаря Национала» («Народное собрание») от 24 июня 1869 года, в которой черным по белому было написано:
«Два из самых великих событий в истории современной Европы свершились под руководством, или по крайней мере под влиянием толчка, данного на нашей земле: французская революция и объединение Италии и Германии…При звуках герольда, возвестившего объединение Молдавии и Мунтении, пробудились Гарибальди и Бисмарк; объединение румын было сигналом к началу борьбы за объединение Италии и Германии…Менее шумной, но не с меньшими результатами была революция румын, утвердившая либерализм и демократию. Наши конституционные законы последних лет также являются предшественниками нового духа, установившегося в Европе. После нас Австрия возвращается к парламентаризму; после нас Испания совершает свою революцию, после нас сама Франция делает несколько шагов вперед по стезе демократии. Пусть никто не смеется при чтении этих строк! Пусть не смеются те, у кого нет веры в силы и судьбу румынского народа! Большие облака образуются из росяных капель; в своем движении вперед человеческий дух начинает иногда от самого скромного, а огонь на склонах гор, освещающий далекие пространства, был зажжен от лучины бедного пастуха».
Вот образцы, которым подражал пенсионер Леонида. В одной из своих статей Караджале так объяснил появление этого стиля:
«Провозглашение нашей политической эмансипации было сигналом возникновения самой ужасной и унизительной тирании — тирании слова. Вот кто управлял нами целые полвека с великой жестокостью: слова, выспренные и пустые слова… Думать своим умом было величайшим преступлением, смеяться — великим грехом. Мысль не имеет врага страшнее, чем слово».
ЗАБОТЫ, ВОЛНЕНИЯ, НЕУДАЧИ
После первой постановки «Бурной ночи» и прочтения на вечере «Жунимя» комедии «Господин Леонида перед лицом реакции» никто из знатоков литературы уже не сомневался, что Караджале — лучший румынский драматург, что он, как говорится, драматург божьей милостью. Не сомневался в своем призвании и сам Караджале. Но жизнь его оставалась по-прежнему необеспеченной, дни протекали в хлопотах, труде и огорчениях, не имеющих отношения к творчеству.
Караджале по-прежнему проводит долгие часы в редакции газеты «Тимпул», утешаясь тем, что Эминеску и Славич вынуждены делать то же самое. Скучную редакционную работу все трое превратили в предлог для увлекательных и серьезных дискуссий о грамматике, лексике и морфологии румынского языка: каждая статья прочитывалась вслух и давала повод для горячих споров.
Между делом Караджале продолжал писать для газеты самые разнообразные материалы: политические статьи, международные обзоры, парламентскую хронику и многое другое. При этом он по-прежнему уклонялся от высказываний, которые могли бы создать впечатление, что он разделяет партийную точку зрения газеты. Караджале относится с одинаковым недоверием к идеологии консерваторов и идеям либералов, в обеих партиях он видит карикатурную позу, лицемерие и корысть.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});